Главный герой Денис, или по-церковному, Дионисий поверяет свою жизнь по старообрядческому молитвослову, ибо «вступил в единоверческий храм», где замаливает грехи секта «кромешников», новых опричников, призванных очистить Россию от всяческой «мрази», что под руку попадется. Под «образ врага» у кромешников попадают индивиды широкого спектра, их принадлежность определяется на глаз: то «таджик-наркодилер», то коллектор зарвавшийся, то ювенальный инспектор, то пьяница-хирург или «либеральный гей- блогер», либо еще какой-нибудь «пропагандон». Сами же опричиники – «представители самых разных взглядов: православные, монархисты … национал-демократы, евразийцы, сталинисты, нацболы и даже крайние путинисты». Все эти ребята с уморительно серьезным видом ведут подготовку к некоему «Событию», приближение которого «все ощущали, но описать которое не могли». В плане моральной и физической подготовки они, например, «ловят дичь» (см. вышеперечисленные категории врага); вывозят «дичь» в лес и там изгиляются, играя с жертвой в «русскую рулетку». Посвящение же в «кромешники» является не менее зловещим ритуалом: новичок ложится в гроб и погружается в могилу. Так проводит время «спецназ Истории в засаде на обочине постсоветского безвременья».

Все это было бы весьма забавно, если бы весь этот комический замес не был бы в ноль разбавлен невероятно длинными, невыносимо пафосными пассажами от автора о различных высоких материях с заглавной буквы: о Христе, «анцыхристе», Родине, Истине, Женщине, Мужчине и его ипостасях и предназначениях, о добре, зле, о смысле жизни. Вообще говоря, формальная сюжетная фабула и какие-то события, которые написаны вяло и невыразительно, тут совершенно лишние. Намеренно или случайно они лишены внешности и какой-либо индивидуальности, их роль чисто резонерская. Охватывает досада: сквозь многословные отвлеченные рассуждения о мужской и женской природе самих мужчин и женщин здесь не видно: вместо них тут действуют не вызывающие никаких чувств телепузики, которые нужны, похоже, только для того, чтобы провоцировать и озвучивать пространные рассусоливания, диалоги и внутренние монологи по поводу человеческой природы и эволюции, типа есть ли «царствие божие внутри вас» или нет. Все это жирно сдобрено библейскими трюизмами и длинными цитатами из церковного писания. По сути весь роман – это бесконечное многостраничное пережевывание вечных вопросов о добре, зле и смысле жизни, из слабо сбитых рамок художественного повествования вся эта риторика вываливается, как сырая начинка из плохо пропеченного туго набитого пирога. Пирог к тому же получился, прямо скажем, пресный, я бы даже сказала, постный, так как пекарь был слишком серьезен, озабочен и начисто лишен чувства юмора. Вот с чего бы это партизаны-опричиники прохлаждаются, вернее, парятся в московской бане, предаваясь релаксации и рефлексиям на тему «как надо правильно Родину спасать» или празднуют на даче с подругами 8 марта, «большевистский праздник феминизма», да еще и режутся при этом в «Имаджинариум», в то время, пока «на Донбассе люди кровь проливают»? Кто бы сомневался, что все это только повод для очередной серии пассажей то на гендерные темы, то на религиозно-философские. При этом обе сцены заканчиваются сентенциями, достойными изречений на открытках контактовских быдлопабликов типа «Мудрость в словах» или «Сахарок». Не могу удержаться и приведу: «мужчина влюбляется в принцессу, чтобы превратить ее в кухарку, а женщина влюбляется в пирата, чтобы превратить его в пастушка. После чего он сокрушается: «Ах, где же та принцесса?», — а она горько вздыхает: «Эх, а ведь когда-то он был пиратом!» Или: «с женщиной мужчина всегда словно с ножом на перестрелке — всегда обречен.» Затем вас ждет новый виток пространных рассуждений о церковных канонах и семантико-лингвистических различиях глагольных форм в старообрядческих и канонических религиозных текстах. На этот раз именно об этом, а не о чем-нибудь другом калякают два опричника-телепузика по дороге в магазин за плавленым сырком и булочкой, один из которых, впрочем, был вынужден ограничится чипсами, являясь веганом, невзирая на готовность убить «сразу пять мартышек для опытов». А кто-то из них не ест мед, протестуя против порабощения пчел и – мало того – не носит лен, выражая свой протест против эксплуатации человеком тутового шелкопряда. С тем же успехом свой протест можно было предъявить не гусенице, а муравьеду или еноту, имеющим столько же отношения к производству льна. Эта забавная фактическая ошибка, если честно, даже чуть скрасила очередной длинный обоз высокопарных телег о «гуманистическом человекобожии модерна» и «пантеистическом человекозверии постмодерна». Так он (будем считать, что это герой, а не автор) тележит на протяжении всего романа, но наконец терпение читателя вознаграждается долгожданным экшеном: «похищение дичи» в лице крупного медийного персонажа, ведущего в прямом эфире политические дебаты. Но «русская рулетка» оборачивается фейком, а, следовательно, все мероприятие – фарсом с позорным бегом врассыпную ряженых от ментов. Приключение, как полагается, завершается глубокомысленной сентенцией: «В России много парадоксов, но главный, пожалуй, состоит в том, что чем сильнее любишь ее, тем чаще ненавидишь». Надо отметить, что эта мысль всегда покоряла своей новизной, недаром ни один русский классик не прошел мимо изречения чего-то подобного, это уже традиция.

Как и противоречия, терзающие дух и плоть центрального персонажа. По-моему, не что иное, как именно они, то есть духовные терзания и противоречия, должны по традиции лежать в основе обыкновенного (то есть, читай – настоящего) русского романа. С одной стороны – воцерковленность и старообрядческое религиозное «трезвение» (что является эмоционально-поведенческой альтернативой каноническому религиозному экстазу, а отнюдь не воздержанием от алкоголя), а с другой – дешевый и пошлый адюльтер с женой ближайшего «товарища по партии», да еще и приправленный фарисейскими рассуждениями себе в оправдание: мол брак-то у них не венчаный, а зарегистрированный в загсе антихристовым государством, так что чего уж тут. И так все ясно, но впереди вас ждут длинные диалоги с собой, приправленные цитатами из Священного писания. Сразу после этого герой отправляется в магазин, набивает там корзину постными продуктами, ибо дело происходит в Великий пост, потом совершает ряд немотивированных действий, в результате которых корзина оказывается в урне, а сосед-алкаш, мирно сидящий возле подъезда – под скамейкой, сваленный ударом старообрядческого кулака в челюсть. Тут наш герой ворует у него ключ от машины и на чужой тачке едет за женой ближнего, дабы с ней обвенчаться при посредстве уличенных в алчности знакомых отцов Пимена и Пафнутия, готовых совершить таинство даже в пост за определенную мзду. После венчания супруги отправляются жить в деревню: «Вот где настоящая Россия, вот где настоящая любовь!» А там вместо общения с молодой женой герой тут же занялся любимым делом: всю ночь ходил по хате и размышлял на следующие темы: «мое эго», «мое тело», «мой дух», «моя память», о детерминизме, свободе, объектах и субъектах жизни. В эти размышления он вовлекает и жену, не имея ей ничего более предложить в первую брачную ночь на новом месте, которое, впрочем, новоиспеченного мужа также не устраивает, так как в нем «не хватает икон», а потому он из него наутро безвозвратно бежит. В завершение коллизии автор впечатляет героя новостью о смерти Л. Мозгового и отправляет на фронт в Донбасс. Композиция таким образом замыкается, так как в начале романа он уже собирался туда, но, выпив с горя вместе с отцом бутылку водки, передумал. Если бы нет — тогда и не было бы никакого романа. На сей раз он тут же погибает «глядя в небо» — тоже известный штамп, который, видимо, и должен появиться в конце всех настоящих русских романов. Последняя лаконичная фраза, призванная подчеркнуть трагизм ситуации «небо ржавело зарей» вместо этого невольно вызвала в памяти чеховское «мороз крепчал».

Что логично. Какой может быть русский роман без природы и метафор. Уж это-то мы со школы знаем. Что может быть заунывнее и зануднее, чем описание природы в русских романах. Они и сами, прямо скажем, как ни пыжься, не внушают оптимизма. Русский классический роман по своей природе скучен и уныл, потому что в центре его всегда находится не способный к разумным действиям герой, а какой-нибудь колеблющийся нерешительный задрот, «лишний человек», дешевый сексуалист или идиот. Именно он там является и функцией, и позицией, и действующим лицом. Имеет ли смысл молодому писателю и уважаемому в своей формации талантливому музыканту так уж стремиться наследовать сомнительные традиции именно что русского романа, тем более обыкновенного?