На окраине Киева в районе метро «Нивки» на Борщаговке, в районе ул. Черняховского и Саратовской аллеи, в окружении ржавых гаражей, мусорных баков, переполненных всякой дрянью, и загаженных пустырей возвышается четырехэтажное общежитие бывшей швейной фабрики, которой уже давно нет, а в здании сейчас проживает всякий сброд: «ханури», воры, убийцы, бандиты, проститутки и потерявшие себя нормальные люди, которые больше ничего не хотят. Облупленные стены, пьяные крики за стенкой, грязные комнаты, вся человеческая мерзость и пакость на виду. Все жильцы поначалу были молодые, бодрые, полные надежд, что скоро купят квартиру и уедут, но довольно скоро становится ясно, что отсюда выхода нет. Зловещее общежитие на самом деле – ловушка, капкан; оно высасывает из людей энергию во сне и этим живет. Содержание каждой небольшой главы изолировано, но их объединяют персонажи, населяющие эту обитель зла, и мрачные необъяснимые с точки зрения линейной логики события, которые наполняют повседневность ее обитателей. Потустороннее и жуткое здесь происходит бок о бок с привычной постылой бытовухой, и эту зловещую повесть, полную восхитительного очарования зла, вначале принимаешь за мрачную постиндустриальную антиутопию, но скоро становится ясно, что налицо не что иное, как жесткий рафинированный и даже, можно сказать, стерильный реализм в самом что ни на есть бескомпромиссном и бесстрашном его проявлении без примесей каких-либо лживых щелочных включений, призванных, как это обычно всегда бывает, смягчить описываемую реальность и привести ее к приемлемой концентрации, чтобы читатель мог ее если уж не принять, то хотя бы перенести. Здесь никаких щадящих добавок и подсластителей нет, а есть лишь бесстрастное дистанцированное сканирование самых обычных дел, поступков, происшествий, несчастий, которые происходят в повседневности каждое мгновенье, из которых и состоит жизнь миллионов людей, попавших в такую же ситуацию, и предъявленные отсканированные отпечатки этой обыденности поражают воображение. Но действует это только на тех, кому повезло находиться не в ловушке, а за пределами гетто и трущоб – сами же обитатели этого не могут осознать, потому что, находясь внутри, они утрачивают способность чувствовать. Бывшее общежитие швейной фабрики – место мистическое и собирательное. Таких полно в каждом крупном городе, куда стремится множество людей из более мелких населенных пунктов в поисках лучшей доли, но вместо временного пристанища, откуда, как они рассчитывают, можно шагнуть в более светлое будущее, все они попадут в эту адскую ловушку, где время течет иначе, которая уже никогда и ни за что их не выпустит. И самое главное, что это не метафора и не игра ума, а самая настоящая голая правда без прикрас. Я знаю, что таких мест полно и у нас в Петербурге, и могу прямо сейчас точно указать, где находятся два из них, самые исторические и примечательные. Первое на Обводном канале в районе реки Екатерингофки в районе ул. Бумажной и Лифляндской, второе на Лиговском 44, в бывшем доходном доме Перцова. На Бумажной в пятиэтажных конструктивистских бараках в 1930-е годы селились молодые семьи рабочих объединения «Красный треугольник», приехавших из Псковской, Тверской, Новгородской областей; сейчас там живут их потомки, и атмосфера в сочетании с окрестными пейзажами все эти десятилетия столь же вневременная и безысходная. Несколько поколений потомков той приезжей деревенщины там бесславно сгинули, и никто оттуда так и не выбрался по сей день. Так же и ныне разрушающийся дом Перцова, который сейчас почти полностью представляет из себя по сути огромное общежитие, никогда не выпустит никого из своих постояльцев, потому что их «поезд остановился в очень плохом месте. И поезд больше никуда не пойдет». Постепенно люди перестают готовить, убираться и следить за собой. Общежитие превращается в невидимого, но везде ощутимого, постоянно жрущего монстра, поглощающего энергию, здоровье, красоту, профессиональные навыки, любовь людей друг к другу. Оно не дает им даже убираться, строя всякие козни, потому что во время уборки они тратят энергию, которое оно могло бы поглотить. Любая попытка кого-либо рыпнуться встречает яростное сопротивление и заканчивается полным поражением. Один парень оделся во все новое и пошел устраиваться на хорошую работу – его тут же на пустыре встретила стая собак, погрызла и порвала костюм; он повторил попытку, а в троллейбусе маленькая девочка внезапно «сунула Витину руку себе между ног и заверещала на весь троллейбус: «Дяденька, не трогайте меня за письку! Дяденька, что вы делаете! Отпустите мою письку!» Бедняга еле унес ноги, но угодил в еще более мерзкую ловушку. «Оно» его не пустило. «Оно» никому не позволяет сбежать. «Оно» ломает людей и выбрасывает. Не припомню, чтобы в новой русскоязычной литературе был сделан такой развернутый, убедительный, а главное, бескомпромиссный анализ энтропии и чтобы при этом удалось построить повествование так, чтобы оно было еще и захватывающим. В повседневной вязкой действительности происходит много злого и всегда побеждает только зло. В книге еще довольно много интереснейших сказок и историй, в которых также побеждает именно зло. И читаешь их, как в детстве, затаив дыхание. Мы любим такие сказки, потому что все те, где, наоборот, побеждает добро, придуманы лживыми людьми, которым по каким-то причинам было выгодно выдумывать неправду. Сказка про Агату из бессарабского села напомнила «Песни западных славян», она такая же мрачная и поэтичная. «Спустя минуту Агата слышала, как сопит лисица глубоко в лесу, как крот роет под землей, она понимала, о чем переговариваются летучие мыши на чердаке, и видела сны спящих красномордых деревенщин». Это настоящая волшебная сказка со всей ее возможной поэтикой и жутью без каких-либо смягчающих обстоятельств и счастливых концов. А вот история про детей, играющих в мусорных баках с мертвой крысой, кошкой и голубем в страшные недетские игры, не сказка. Это обыденность, повседневность. Дети бродяг из общежития, играющие с трупами животных, откопали в пухто рекламный буклет элитного жилого комплекса «Золотой ветер», выстроенный со всей необходимой инфраструктурой: «супермаркет, фитнес-центр, 2 школы раннего развития, детский сад, рестораны, магазины, банки, стоматология, нотариус, подземный паркинг и закрытая парковка для велосипедов». Слоган в буклете гласит: «мы чтим семейные ценности». Тот параллельный мир находится в двух шагах от этого, надо только пройти через заброшенный парк 22 съезда мимо мелкой речки в бензиновых пятнах, на дне которой валяются ржавые железяки, шипы и шприцы. Ваня выловил шприцы и вручил их Лене и Тане, как цветы. В этой книге много малоприятной правды: «Злые и глупые люди – очень храбрые, а добрые и умные люди – очень трусливые. И да, фильмы, книги, родственники нагло врали вам всю жизнь. […] Обычные люди, которые не грустят, не задумываются о смерти и сумасшествии». И много поэзии, которой наполнена обыденность: «Учитель истории хотел напустить на лицо свое как можно больше свирепости, но от этого стал похожим на зверька из краеведческого музея, которого выпотрошили и набили ватой». Среди русских писателей гораздо труднее найти того, кто бы не писал о бедных и обездоленных, об утрате надежд и иллюзий и соотношении «ожидание | реальность», чем перечислить всех тех, кто писал. Самые приятные отличия данного произведения – оно не ищет виновных, не решает никаких задач социального характера, а штамп «чернуха» подходит к нему примерно так же, как к «Истории об Эрендире и ее бессердечной бабушке» Маркеса. В беспалых и одноглазых детях, играющих в помойке, а также их родителях и соседях, гротеска не больше, чем в персонажах региональных криминальных хроник, которые еженедельно публикуют в газетах издательского дома «Попутчик». А кто или что конкретно в прямом смысле присасывается к груди спящих людей по ночам в общежитии, воплощая абсолютное лабораторное зло в архетипическом чемоданчике, родственнике того самого, из детских историй, вы узнаете, прочитав эту книгу на одном дыхании, если преодолеете себя и не примете ее за что-то другое. Единственное, что я бы не оставляла ее персонажам никакого «секретного моря». Совершенно излишняя иллюзия. Это как в фильме, где ясно, что все герои гибнут, режиссер в конце зачем-то показывает их зрителям бегущими по лугу с ромашками с развевающимися волосами. Никаких морей, поезд остановился на очень плохой станции и никогда дальше никуда не пойдет.

Передо мной лежит пресс-релиз 1997 года вологодского ЛИТО Ступени. А в нем – текст школьника Ильи Щекина (сына прозаика Галины Щекиной и критика Сергея Фаустова). На момент написания текста Ильюше — 8 лет. Текст там вот такой:

«Мать Кирилловой трясет половик. Мужик идет в красной шапке. Бабка идет с ведром и горшком. Мужик с горшком идет. Автобус красный едет. Красивая девочка идет. Машина белая идет. Бомж с метелкой идет. Три человека идут и бабка в зеленом плаще вдаль ушла. Мама уронила кастрюлю и они обернулись. Бабка сумку на колесах везет. Вдалеке дядька с теткой идут…»

Ну, и так далее, на пару страниц. Потом – то ли Илья заскучал, то ли и правда наступил вечер, но этот небольшой рассказ заканчивается:

«…Два человека прошли за угол. Опять один человек идет. Наступила ночь. На улице никто не ходит. Сильный дождь».

Этот рассказ маленького Ильи показался мне тогда, в 1997-м, чрезвычайно интересным. Таким, что я даже опубликовала его в издаваемом в Вологде альманахе молодых и дерзких «Стрекоза». Текст этот предварял небольшое размышление критика Фаустова о современной прозе. Рассказ мальчика, на стиль которого оказала влияние только одна книга – Букварь, оказался хорошей иллюстрацией чистого первородного литературного опыта. Критик Фаустов в том размышлении написал:

«В то время, как изощренный в мышлении и извращенный в фантазиях мозг взрослого пытается выразить соответствующие его понимаю мысли непостижимым, непонятным, неправильным языком, невзначай придавая смысл обратный желаемому сказать, восьмилетний автор просто описал жизнь своими словами. И кажется, что эта жизнь не так плоха».

Собственно, первое, о чем я вспомнила, открыв «Секретное море» Матковского, как раз и был этот рассказ. Посудите сами:

«Александр себя ненавидел.
Александр каждый день врал самому себе.
Александр делал вид, что он счастливый человек.
Александр по ночам плакал, но слез его, конечно, никто не видел.
Александр в школе был троечником.
В армии Александр чистил зубы зубной щеткой.
Александр работал охранником в большом торговом центре».

Подлежащее и сказуемое, сказуемое и подлежащее, и первая глава, собственно, еще через пяток подлежащих и сказуемых кончается. Вмещая в себя, как ни странно, всю необходимую и достаточную вводную информацию про Александра. Начинается вторая – и там все также, только уже про Оксану, жену Александра. А в третьей – про Аню, дочь Александра и Оксаны, тоже преимущественно с помощью одних только сказуемых и подлежащих.

В общем, сначала вам покажется, что автор издевается. Но не торопитесь захлопнуть книгу! Собственно, и я несколько раз порывалась ее закрыть с большим, надо сказать, раздражением! Пока в какой-то момент не поняла, что все это мне стало очень даже нравиться. А надо сказать, что я страшно люблю книги прекрасного Боры Чосича, вернее, даже не книги, а ту, единственную — «Роль моей семьи в мировой революции», что переведена на русский. И вдруг давнее мое желание: еще Чосича, еще! – как будто исполнилось. Впрочем, Матковский – все же не совсем Чосич, точнее, какой то недобрый Чосич, или даже – недетский Чосич. Все-таки герой великолепного серба – ребенок, устами которого глаголет история, в случае Чосича – личная история его семьи на фоне революции и войны.

Матковский тут такой Чосич без иронии. Он и проще, и сложнее одновременно. История общежития на краю Киева, куда собираются по воле ведьмы-старухи светлые души с той лишь целью, чтобы из излучающих свет превратиться в полумертвые тени, это, конечно, огромная аллегория тщетности бытия как она есть. Истории героев множатся, закольцовываются, свиваются в спирали, чтобы явить в финале победу добра над злом, смысла над бессмыслицей. Заваленные шприцами и нечистотами кусты за гаражами расступаются, открывая героям Секретное море, чей шум то громче, то тише слышался каждому обитателю общаги. Странная история, рассказанная еще более странно, которой я все же очень прошу вас дать шанс. Мне она в какой-то момент даже снилась, уж, не знаю, в художественных ли достоинствах тут дело или такой объем простых коротких предложений каким-то особым хитрым образом воздействует на читающего – но что-то в этом, определенно, есть.

Книжку Матковского я пыталась начать раза три и в ужасе закрывала, первые впечатления: совсем не умеет писать, или опять псевдоконцептуальный литстеб, или просто чернушный морок. На четвёртый раз, переселив себя, вернулась к тексту, и он меня поглотил, вернее я его — одним махом. Наверное, потому что это оказалось чёрной сказкой, да, признаюсь, люблю хорошие сказки, а это — мимикрирующие под детские страшилки, унавоженные притчами как бы из сектантских брошюрок (в тексте фигурирует «Пирог с печалью») — истории о людях «на дне». О конченных безнадегах, живущих в общаге»швейной фабрики, которую давным-давно закрыли,, у которых сказки на ночь заканчиваются словами: «Ты завтра проснёшься, и тебе станет ещё хуже. А потом ещё хуже. Жизнь это сплошные страдания». О людях, которые готовы на все, чтобы починить себя, свои сломанные жизни, поверить во что угодно, лишь бы вырваться из унылья горестной рутины. Но, смутно помня что-то хорошее из детства- юности, они ещё способны учуять запахи «секретного» моря своей мечты. Хотя: «Какое к черту море… Здесь только бетонные коробки, наркоманы, пьяницы, воры, шприцы и грязное воронье кружит над дохлыми крысами» (любимыми игрушками местных детишек). Но, если дети в трупах животных способны видеть плюшевых зверят, то взрослые видят себя мусором: «отец засунул левую ногу в мусорное ведро и просил: “Сынок, вынеси меня, пожалуйста”». 

В этом доме, где уже давно разбились все сердца, иногда кто-то играет на пианино чудесную музыку, но жители «боялись признаться, что музыка нравится им, и поэтому говорили: Какая то сволочь шумит! Вот бы найти и набить морду. Пианист — хуже снайпера». В этот дом порыв ветра может принести обрывок страницы трактата о «асёбасэ котоба», «понятии из японского языка, обозначающем особый оборот благородной, вежливой речи, буквально переводящемся как “язык игры”» — с чего бы это? (может с того, что автор востоковед) — чтобы дать лишний повод героям порассуждать о бренности жизни и тут же снизить пафос поэтики смачным, длинным анекдотом. Не часто встретишь книгу, где высокое и низкое перемалывается в некий новый жанр.

Кто же герои этого былинного интеллектуального гранжа, обитатели кошмарной общаги: отупевшие от горя супруги Александр и Оксана, (их дочь насмерть сбивает бумер, вылетевший где-то на второй странице), Николай ( память которого, как ластиком, стёрло ещё в детстве на уроке рисования), Алексей (первым окунувшим ноги, в несуществующее море) и его тени-родители, душегуб Леонид (днём — сосед, а ночью — мужик с дубиной), вечно бухая Вера-мазохистка, страсть всех мужиков, ханурь-бульдозерист (он же тайный пианист), обвальщик мяса, скромный учитель истории, незнакомец, приезжие, пока ещё лучезарные молодожены Витя и Маша, но уже угодившие в ловушку, как Гензель и Гретель. А ещё — таинственный имманентный чемодан-самоход и Старуха с огромным как туча зонтом. О ней много ходило слухов, заходившие к ней люди, уходили с подарком, но без мизинца, и никогда уже не были собой.

Глаза обитателей напоминали «грязные миски для собачей похлебки», «поплавки в тухлых лужах на ярмарке бессилия», «затравленные глаза сома», тела некоторых напоминали «пятнистого слизняка», родители думали, что их детей похитили, подменили, а дети, что родители — живые трупы.

А ведь в начале все соседи казались хорошими людьми, «способными на все: «выиграть войну… Олимпиаду, …собрать добрый урожай кукурузы». Их «длинноволосые беременные девушки пахли соснами и космосом», «а за окном медленно кружились снега крупные хлопья, и было так уютно, и так тепло и приятно смотреть на соседнюю хрущевку, где тоже жили счастливые люди». 

Что же случилось с ними, вопрошают эти бедолаги, за что, и что за неведомая сила высасывает их, оставляя чёрные дыры-норы в душах. Где и когда они вляпались во вселенский морок, или он поселился в них? И справятся ли охотники на ведьм с этой напастью. Но не стоит открывать сразу все секреты. Также, наверное, не стоит искать глубинные скрытые смыслы, достаточно убедиться, явится ли персонажам «в конце тоннеля» море. Или это только»возможность» моря. Стоит вернуться к языку книги, Вполне себе русскому, хотя автор явно испытывает неприязнь или недоверие к кириллице, то лесом, то частоколом её называет. Вот и блукает сюжет в духе рекурсивного сна в стилистической чащобе.

Местами поэтический абсурд текста по накалу приближается к Ричарду Бротигану, оттуда же и жанровые игры. Метафорические сравнения напрямую отсылают к книге «Ловля форели в Америки», увы, идея описания глаз почерпнута оттуда: «глаза похожи на шнурки, натянутые на раму клавесина». Но, отметив это обстоятельство, ругать Матковского не хочется. Не то, чтобы смело, но лихо, хотя и кривовато, склепанный из детских страшилок, роман с легким флером хипстерской философичности вполне имеет право на борьбу и даже по-своему хорош.

Роман Матковского – довольно мутная история. Читатель оказывается в некой реальности, где какие-то люди очень неблагополучно проживают свои жизни, то есть, некогда у них было все нормально, а потом все постепенно испортилось. Например, супруги разлюбили друг друга, с работой ни у кого ничего не получается, женщины безобразно толстеют, мужчины пристращаются к пиву, в комнатах у них становится неубрано и вокруг тоже наступает запустение. Эка невидаль! – думает читатель. Поиски персонажами причины такого положения дел приводят к определению некой ведьмы, тоже проживающей по данному адресу. Поиски описываются очень продолжительно, но это не действие, а просто перечисление скучных подробностей. Читатель постепенно понимает, что его динамят потому, что все эти персонажи сильно походят друг на друга. Мужчины, например, практически не различаются характерами и совершают сходные движения. Женщины и дети – тоже. Имена их не персонифицируют и не запоминаются. Автор пытается разнообразить полотно какими-то парадаосскими притчами, но опыт ни к чему не приводит, — спасения текста в этом не находится. Читателю сообщаются всевозможные сведения о разных разностях никакого отношения к фабуле не имеющих типа о противостоянии ведьмы и колдуна, или про человека принимающегося шумно выбивать во дворе ковер в пять утра. Может тут какая-то аллегория? Может это вообще политический памфлет?

Это можно узнать только у самого автора, в смысле, что ты вообще затеял и какая была идея? Это с одной стороны не так уж важно, с другой – просто интересно. Дело в том, что у нормального автора, как правило, от первоначального замысла в конечном итоге и следа не остается.

Тогда, что это? В конце концов мы, читатели, постепенно допираем до героя. А кто такой герой? Герой это тот, кто совершает поступки, кто совершает усилия над собой, кто проходит по пути к внутреннему изменению навстречу с истиной. Где у нас тут такой? На сию роль автор выдвигает Александра, мы об этом догадываемся по тому, что автор первым выпускает его на сцену, потом забывает, а затем еще несколько раз являет наряду с остальными. Он, например, пребывал в уверенности, что его дочку задавила машина. Но в какой-то момент ему, сильно выпившему пива, кто-то говорит из-за стенки в уборной, что это вовсе не сон, то есть, во сне его дочка погибла, а на самом деле она жива. Тут немного непонятно: если дочка погибла в его сне, то кошмар проживания в общежитии швейной фабрики, которую давно закрыли, тоже всего лишь сон, зачем тогда куда-то выбирать, чего-то искать и т.п.? Где сейчас герой находится: наяву, а если во сне, то в каком по счету? Куда нужно бежать, когда у него в доме полный порядок (жена ему погладила рубашку и штаны, и они все втроем с живой дочкой позавтракали сырниками с изюмом и сметаной)? Но на работе он почему-то задерживает и сдаемт мусорам как раз убийцу своей дочери – зловредного злодея, задавившего его дочь. Ау! Где мы?

Похоже, автор и сам толком не знает, куда уж его Алексанру, который после работы любезно соглашается погулять с дочкой в парке атракционов. Там даже присутствует их диалог, который был бы уместен не на прогулке отца с дочерью, а на свидании любовников типа: мне так хорошо с тобой. Ага, и мне тоже. Потом начинается уж и вовсе невообразимое: подчиняясь внезапно попавшей ему записке, Александр засовывает руку девочке под платье, на что она реагирует: «Ой, папочка, что ты делаешь? Щекотно!», потом она жалуется, что ей больно, а он обещал, что это больно не будет – «ты же обещал,обещал!», — очевидно, они прежде обсуждали какие-то действия с ее телом, но папочка шурует у нее внутри, утешая малютку и себя самым оригинальным образом типа:

«ты же не настоящая, не настоящая», пока не находит то, что ему нужно, и не извлекает искомое понятно, через какую дырку, там выбор не велик. А после этого, застигнутый на месте преступления, он оставляет дочку, сматывается в параллельную реальность и там этим самым ключом отпирает сундук с кащеевой смертью — загадочный чемодан со всякой мерзостью, уничтожает ее и все отдыхают. Что это значит, на что это похоже, к чему подобные выкрутасы? Мы не знаем, к чему тут подобные выкрутасы, мы можем предположить, что в этом произведении читатель сталкивается как раз с тем случаем, когда поданный ему текст со всеми его заморочками создается исключительно ради одной единственной сцены или реплики, отправляющей бедного автора в катартические конвульсии. Ну, спрашивается, какой же это будет национальный бестселлер? Что про наше жюри подумают, если мы дадим хоть один балл за пропаганду извращений, а? Аллегория? Да какая к черту аллегория? Аллегория чего?

Кстати, на рукописи стоит «Киев 2016», и вот тут начинаешь, независимо от своих убеждений и представлений, совершенно явственно ощущать, что в той стороне и вправду у многих крыши поехали, если вообще не у всех.