Однажды «Сеанс» написал, что Мульменко — лучший сценарист современности женского пола, и это оказалось правдой. И вовсе не оттого, что в современности мало сценаристов женского пола, она бы и среди много не затерялась. За год у нее вышло три картины, две хорошие, про девок, а третья про пролетариев, поэтому никак не попадет в сети, а за глаза не скажешь, но вера и в нее тоже есть.

Мульменко, как и все женщины, пишет про отношения, но в отличие от всех женщин, хорошо.

Женщины у нее спокойные, невзбалмошные и обязательно меняющиеся в конце, отступающие от своей женской непреклонности. Не в смысле секса, тут какая уж непреклонность, глупость одна, а в смысле навигации жизни. Начинают с одной ноги, резко, а заканчивают озадаченные и о жизни задумавшиеся — всегда.

Мужчины в прозе Мульменки все сплошь мудаковатые. Чуть-чуть, самую малость. Рукастые, убедительные, молча жующие — и Ваня из «Фрау», и Петрович из «Петровича», и неизвестные читателю Егор из «Еще один год» и отец из «Как тебя зовут». Она над ними трунит, но явно по-настоящему любит — раз других и не видит вовсе. Корректирует потихонечку: учит, что вкус — не только про съестное, и что вся их родня способна говорить исключительно о жратве. А мужики в ответ учат ее, что у них должна быть самость и руль в руках — а то. Тоже, как и она, не словами, а интонациями. Она сама-то из Перми, там другие мужики, не как ей надо — все шелуха, географы, что глобус пропил, безответственные оболты-обалдуичи. Таким в Москве хорошо, как доктор говорю, — а Пермь, говорят, штука суровая.

Из разницы подвижных, меняющих интерьер женщин и устойчивых литых мужчин возникает у нее какая-то жизнь и движение.

Так бывает. Лучшую рецензию на «Как тебя зовут» по мульменкиному сценарию написал чугунолитой мужчина Сергей Синяков, называлось «Сиськи, жопа, как зовут». Ему не понравилось, а Мульменке наверняка понравилось, как ему нет. Она ценит слово, часто вкусно матюкается в книжке — из-за чего редактор Качалкина предварила текст извинительным предисловием. Предисловие об авторе начиналось словом «хрупкая», за которое нужно руки выдергивать — куда быстрее, чем за слово «похуй». Но это уже их женские дела. Мульменко хоть и хрупкая, но наблюдательная и курящая, за ней не заржавеет.

Итого: Мульменко пишет про женщин, которые берутся переделывать мужиков (и впрямь тугоумных), а в итоге переделываются сами.

Как-то очень это по-русски и честно. Не факт, что правильно, зато без пустых поучительных деклараций.

Словами:

«Поддать энтропии. Сделать мир таким, каким я его люблю. Миром, где не исключена глупость».

«Хочешь душераздирающего — бери свою душу и раздирай. Или не сам, или пригласи человека одаренного. Есть же такие — истязатели от Бога.»

«У Вани было мало одежды и почти вся — оборонного типа».

«Она всегда жила в чулках, зимой и летом, мало ли что».

«Я в Сашу была влюблена, как в самого ебнутого во дворе».

«Непацанов в кафе не было вовсе — не считая девчонок, но то были пацанские девчонки».

«Лежали у тлеющего костра сытые алкоголем рыбаки и смотрели звезды. Одного мы чуть не переехали, но он простил».

«Как негры читают рэп — никто не читает. как коты потягиваются — никто не потягивается».

Даже слово «блять» она пишет через «т», когда междометие.

Знает, что через «д» и «т» — это слова разные.

Нет сомнений, что Любовь Мульменко действительно веселый человек. Книга названа сборником рассказов, но это не рассказы, как мне кажется. Несколько другой жанр: истории, байки, житейские побасенки, анекдоты, приколы, дневниковые записи, посты в ЖЖ, статусы в Фейсбуке. Есть два текста, жанр которых определен как «театральные новеллы», и это больше похоже на сценарии короткометражек (или скрипты для радиошоу). Есть рассказ о женщине-психологе, которая разбирает санта-барбару трех женщин, влюбившихся в одного мужчину, а после и сама оказывается в объятиях этого монстра («Петрович»). Есть история о том, как лирическая героиня едет в поезде, и соседками по купе оказываются адептки какой-то новомодной ЗОЖ-секты, капающие из пипетки маточное молочко в мозг. Книгу открывает забавная фантазия о человеке, который влюбился в свою кровать, и кровать ответила ему взаимностью. Рассказ называется «Жанна», а у Стивена Кинга есть повесть про любовь к машине, и повесть называется «Кристина» — почему-то мне кажется, что Любовь Мульменко ее читала.

В целом у меня положительное впечатление. У меня старшая дочь примерно (плюс-минус два года) ровесница Мульменко, и мне интересно читать тексты, написанные девушками поколения моей дочери. Интересно знать, что у них, у девушек этого поколения, в голове, в сердце, в душе. Как выстроен их мир, как они на него реагируют, что им кажется веселым, а что ввергает в панику. Так что, да, «Веселые рассказы о панике» для меня стали ответами на некоторые вопросы.

Что порадовало? Что в жизни героинь Любови Мульменко отсутствует откровенная чернуха, сопровождающая (иногда даже пропитывающая) тексты писателей, скажем так, более старших поколений. Нет смерти – вернее, она если присутствует, то в каком-то несерьезном, виртуальном виде: «Радость, даже счастье подключения к сети действует всегда отрезвляюще. Так перед смертью вспоминают, кого любили на самом деле. А потом забывают опять, если смерть не удалась». И в самом деле, чего думать о смерти молодой женщине, смерть – это что-то очень нескорое. Нет войны. Нет финансовых проблем. Лишений. Неизлечимых заболеваний. Плачущих детей (может, это оттого, что и детей-то пока нет?). Если мерзости и горести российской повседневности и присутствуют в жизни героинь Мульменко, они никак не обсуждаются, не переживаются, более того – никак не меняют их веселого отношения к панике.

С другой стороны, в жизни есть масса интересных, забавных, приятных вещей. Кофе пить с друзьями. Дурачиться. Ездить в другие страны. Романтические отношения. Старшие и взрослые – они тоже все такие забавные. Вот посмотрите на влюбленного редактора: смешно ведь, такой дядька, а влюбился!

Я удовлетворен чтением книги «Веселые рассказы о панике». Мне вполне понравился мир, в котором живут молодые женщины поколения моей старшей дочери. Это мир достаточно комфортный, нестрашный, поводов для веселья больше, чем для паники. Это мир доброжелательной, воспитанной, образованной, неглупой женщины. Конечно, коробит, что в своем мире молодая женщина матерится постоянно, и это не форма самозащиты от мира, а просто такой вот оригинальный модус вивенди. Не нравится – не слушай.

Что плохо: это очень неглубокий мир. Все сюжеты в книге держатся на каких-то бытовых зарисовках, историях, это все такая сюжетная пыль: прочел, пересказал жене пару прикольных историй – и забыл навсегда.

Станет ли книга Любови Мульменко национальным бестселлером? Полагаю, что нет. Таких книжек, написанных девушками, имеющими способности и желание писать, выходит по нескольку штук в год. Их обсуждают коллеги автора, лайкают в Фейсбуке, после чего дружно забывают – до следующей книжки очередной маленькой звездочки своего поколения. Жаль, но все такие книжки одноразовые, увы. Никаких жизненных уроков, или великих истин они для меня как для читателя не несут. Все социальные сети набиты такими девушками, которых начинаешь читать, и каждый раз думаешь: а вдруг сейчас, вдруг именно эта девушка сотворит чудо, скажет мне что-то такое про мир, как мы его знаем. Чу, не говорят. Чудес не бывает.

Книга Любови Мульменко действительно состоит из историй. Житейские, простые, нарочито-бытовые или, напротив, бытовые-мистические, собранные под одну обложку, они вполне достойно составили книгу. Однако, настроившись на веселье, читатель рискует провалиться чуток мимо: есть здесь, конечно, некоторая порция хорошего юмора, и в целом настроение текстов скорее позитивное, но все же веселыми эти истории я бы не назвала. Ну, то есть некоторая веселость – это одна из их характеристик, но только – одна из. Наверно, хороший признак: в настоящем, как в жизни, много чего намешано – и веселого, и не очень. Равно, как не нашла я в историях Мульменко почти ничего и от паники. Спишем название на маркетинговый ход. «Веселые истории о панике» да еще предваренные вступительным словом редактора Юлии Качалкиной, пространно оправдывающей наличии в текстах ненормативной лексики доводами о том, что брань тут скорее бронь, чем оружие, инструмент сопротивления, а не нападения, «закатка» в пленку (Роскомнадзор не дремлет!) – все это нынче читателя, скорее, привлечет, нежели отпугнет. И все же мат в «Историях» показался мне не столько не уместным, сколько не совсем обязательным – совершенно безликая какая-то ненормативка, лишенная фантазии, теряющая в своей обыденности сакральность. В общем и целом, несмотря на пространное разъяснение редактора, мне так и осталось не понятно – зачем? Художественных достоинств – не прибавляет, перца и эпатажа – тоже. Книга ничего бы не потеряла без мата, как ничего не приобрела с ним.

Впрочем, все это в прозе Мульменко – не главное. Главное – очень грамотно и адекватно переданные ощущения, настроения, умело и уверенно поданные истории. Я для себя эту книгу условно переименовала. Мне приятно думать, что на самом деле она называется «Фрагменты речи» – по названию двух театральных новелл. Из-за них, впрочем – опосредованно, а непосредственно из-за самой ее немного рваной структуры, а еще – из-за истории (рассказа) «Йой». Молодая актриса с чудесным именем Весна Савич в один прекрасный весенний день садится в самолет и летит в Белград – город своего отца Горана. Встречает там, естественно, серба – Нешу, влюбляется, преломляется, гнется, но не ломается. Язык, на котором общаются герои – еще не совсем русский, уже не совсем сербский, не тарабарщина, скорее, новый, неведомый порядок старых слов. Прекрасный Неша, говорящий на этом языке, выглядит громадным бородатым ребенком – иноязычная личность неносителя, как ни старайся, все равно выглядит чуток глупее, инфантильнее, чем человек реальный. Большой ребенок, хиппи, производитель языка и глотатель огня, это новооткрыватель мира является для Весны проводником и в чужую для нее страну, и в ее язык. А самое главное – вся история, как повод, наконец, заглянуть в самое себя, через чужой (наполовину родной!) город, через чужой (такой похожий!) язык, через чужого (сразу родного!) человека. И вдруг родной русский, лишаясь привычных речевых штампов, расцвечивая новыми смыслами:

«Сохранили мамушку! Какое замечательное изобретение слова, какой обнадеживающий глагол. Насколько глуше наше «похоронили». Похороны — в пустоту, похоронил и потерял. А в Сербии человек надежно и бережно сохраняется в земле».

Этот «русско-мутантский» язык как будто рождается заново, что не может не завораживать героиню, автора, читателя, наконец:

«Неша призадумался, а Весна ждет какой-нибудь ответ. Как интересно, что он скажет, как распорядится словом. Неша дотянулся до ее руки, пожал. — С тобой тихую музыку слушать желаю. Стихи. Поэт. Южнославянский автор. Весна задумалась: а так бы она любила Нешу, говори он с ней на ломаном английском или на безупречном русском? Язык Неши был всегда неготовый, рождался на глазах. Был антипошлым, чистым — от штампа, от автоматизма. Неша не воспроизводил, а производил язык — каждый раз. Жаль, сам не понимал, как это дивно. Жаль, что нельзя полюбоваться вместе».

Вот, наверно, за это внимание к языку, за эти «Фрагменты речи» я «Веселые истории о панике» и полюбила. Хорошая книжка, не скучная. И истории интересные – разнообразные и по-настоящему занятные. Этакое лоскутное одеяло, где все пошло в дело: и рассказ, и дневник в соцсети, и короткие сценарные зарисовки. У другого так и валялись бы лоскутками без дела, а здесь – книга получилась, и неплохая. Здорово же!

Речь Любови Мульменко, автора сборника рассказов с очень привлекательным названием, простая, торопливая, сбивчивая: даже не речь, а болтовня подружки о том, о сём и ни о чем. Кстати, ни веселья особого в этих историях, ни паники не заметно. Разве что автор боится летать на самолетах (бывает со многими), а больше и повода для беспокойства у нее нет. Вот героиня повести «Йой» испытывает легкую романтическую юношескую тревогу на тему беременности (и хочется, и боязно). Пожалуй, это лучшая повесть в книжке – романтическая история столичной девушки- актрисы, рванувшей на каникулы на свою (по отцу) историческую родину — Сербию и оттянувшуюся там на все сто с живописным бомжом-огнеглотателем, похожим на папу.

Но в целом, сборник – скорее, набор бытовых зарисовок, обрывков дневников, незамысловатых историй о путешествиях, а иной раз просто невнятных набросков диалогов и сценок для будущих сценариев. Местами текст и вовсе превращается в амёбно-клеточное деление новостями в соцсетях.

Автор пытается задать самой себе высокую планку — «Развитая языковая личность или промолчит, убоявшись слова, или на пределе возможностей изобретёт не пошлое. Уникальное. Великое. Это подвиг и торжество человека говорящего» — да тут же и ляпнет хипстерское нечто: «Петербург — город победившего винтажа». Ну, а заявленный издателем мат, как оружие слабой женщины, увольте, едва ли оживляет эти «речевые фрагменты».

Название книги (Любовь Мульменко, «Веселые истории о панике», М.; Рипол Классик, 2016 г.) не раздраконил только ленивый, и справедливо. Поскольку, там, где наличествует какая-никакая «история» — «Йой», «Петрович», «Фрау» — отсутствует, по сути, «веселье». А когда оно присутствует, отчасти неживое и натужное – «Жанна», «Закладки», «Фрагменты речи» — трудно всерьез говорить об «историях».

«Паники», естественно, нету нигде. Это, надо полагать, на позднем издательском этапе пристроенный к делу маркер мятущейся «молодежности» и высокого эмоционального градуса (кстати, в текстах сей градус вовсе не зашкаливает). Видимо, «паника» — синоним «измены», в смысле: «сесть на измену». Но «измена» — многозначна, в женской прозе неизменно обрастает коннотациями адюльтера и тому подобных эротических практик, а, в общем и целом Мульменко не об этом. 

А вот о чем? Любовь Мульменко – неплохо стартовавший сценарист, преимущественно сериальный, однако я узнал о ней по полному метру – фильму Натальи Мещаниновой «Комбинат “Надежда”». Эта сильная работа – своеобразный римейк «Маленькой Веры» — появилась в 2014 году, и, увы, потерялась на фоне нашумевших тогда «Левиафана» Андрея Звягинцева и «Дурака» Юрия Быкова. Вокруг каждого из фильмов образовалось что-то вроде политических партий, которые яростно сходились в спорах о русском и вечном; обращать внимание на другое «другое кино» публике было просто некогда… Но меня имя сценаристки тогда заинтересовало. И вот – проза Мульменко в длинном списке «Нацбеста».

В коротком предуведомлении (где непропорционально много о праве автора подпустить матерка – так себе дискуссионный повод, big deal) редактор Юлия Качалкина намекает, что издателей тоже Мульменко привлекла изначально в качестве сценариста, а сборник прозы собирался под имя, по сусекам. Рискованная практика – в дело пошли, похоже, черновики и дневники (обозначенные как «Закладки»). Дневники, с мая 2011-го по март 2014-го едва ли аутентичны – слишком однообразна интонация и статичен авторский взгляд, обычно так не бывает, но дело, конечно, не в писательских/редакторских технологиях. «Закладки» сообщают книге явно избыточный перекос комичной, подчас, самопрезентации. И перекос этот, а не весь набор текстов (среднеталантливых, в чем-то любопытных по стилю; Сергей Довлатов сказал бы о «ходкой валюте умеренных литературных способностей») книжку и определяет, намертво привязав темы, сюжеты и героев к автору, тогда как плодотворней было бы отпустить поводок. 

Поэтому имело бы смысл остановиться именно на «Закладках».

Их можно отнести к относительно свежей струе в женской литературе – я бы назвал ее «фейсбучной прозой». Думаю, всем понятно, о чем она: когда про жизнь девичью и вообще, и немножко про парней и кофейни с десертами, и про вкусное пиво, и «я иду такая вся в дольче-габбана», и про котиков-зверушек, и всё окрашено нотою исповедального интима, но тест этот не на беременность, а на публику. Как говорил Юрий Нагибин об одной из своих жен, знаменитой поэтессе: «она никого не любит, кроме — не себя даже,- а производимого ею впечатления». И тем самым определил настроение и направление этой самой «фейсбучной прозы».

Поначалу кажется, что уязвимым и неискренним этот дневник делает интеллигентская необходимость регулярно шутить, но когда автору приходит нужда говорить серьезно, всё выглядит еще хуже и фальшивее. Соблазнительно запасть на словесную игру, проследить развитие стиля, но довольно быстро приходит, понимание: тут не в муках рожденное, не поиск единого слова ради, но салон красоты, визажистика, свадебный мейк-ап, подготовка к профессиональной фотосессии.

Девочка-пай в образе хулиганки: «Москва стоит почти тыщу лет и хуй кладет» — освежающее соединение женского рода с мужской атрибутикой (куда там Мандельштаму с «курвой-Москвой», а у Анны Андреевной всё же не топоним «Петербург» обруган «блудницей», а «приневская столица»).

Сюсюкаем мы над собой не реже, чем матюгаемся: «А я не пьяная, я просто линзы уже на ночь извлекла и взгляд расфокусированный. Денис вступается за меня, Светлану Борисовну это дико высаживает: совсем малолетки охуели. Институт закончите сперва, а потом права качайте. Вся эта сцена приносит мне одно только счастье: я маленькая, ура, я маленькая!» 

В итоге «маленькая» себя определяет окончательно: «я романтический ебанат, мятущаяся душа». Это на полном практически серьезе, иронии по контексту – доза гомеопатическая, у Фомы Опискина, пожалуй, ее и гуще бывало. При этом многое (красоту не замажешь, говорят опытные дамы) свидетельствует о том, что «романтический ебанат» — существо вполне рациональное, вроде Уманской из рассказа «Петрович».

Да, и еще вот. Про дневник сказали, теперь о «черновиках». Автор – ладно, но редакторы так увлеклись оправданием мата, что не заметили, как в рассказе «Фрау» Ваня назван Саней (дважды), а Елена – переименована в Натали. И обратно.