Фигль-Мигль правильно сменил фамилию. Изначально это женщина, а проза у нее не женская ничуть, вот ни на минуточку. Глобальная, с хорошим знанием политических подробностей, убедительных мотиваций враждующих сторон, без всех этих кошечек-тетрадок-сигареток, без которых ни одна писательница не может, даже лучшая. Если б над книгой про устройство русского мира стояло женское имя — это бы дезориентировало. Веры было б меньше.

И напрасно.

В целях противодействия китайской демографической угрозе президент решает воскресить по новой методе всех жертв советского режима, исключая убыль гражданской войны (передерутся снова) и харизматиков, способных возглавить сопротивление суверенной стабильности. Сталина в бан, Савинкова в бан, вообще всех персонально знаменитых. Соответственно, возрождаются идеи и репрессированные классы, а не затмевающие их сверхчеловеки. Несколько миллионов вздорных, честных, охваченных взаимоисключающими страстями особей. От трех до десяти миллионов, как сухо и безмятежно посчитал глава президентской администрации. «К нам таджиков больше ездит», среагировал гарант. Типа: переварим.

Не вышло. Мужички ожили злые и дикие — из тех, что еще до двух войн усадьбы жгли и статуям носы отколупывали. Эсеры с анархистами увидали реванш общего классового врага и чохом ушли в террористичекое подполье. Правую с левой оппозицией путать не моги, это в истории ВКП(б) они одного поля оппортунистические штафирки, а в жизни горло друг другу перегрызут и всем вокруг тоже.

Это как раз все предсказуемо, и ограничься автор политикой — вышла бы беллетристическая кабаковщина, неороман «Возвращенец». Но Фигль-Мигль знает платформы и сталкивает антагонистов в злющих спорах, не играя ни на чьей стороне, — а значит, и не ослабляя позиций оппонента. Обычно ведь как: протагонист толкает блестящие речи, используя собеседника как стенку для пинг-понга (иногда изрыгающую плоские и легкооспоримые сентенции). А здесь все рубятся всерьез, и картина вечной гражданской свары объемная, а не однобокая. Автор не за мужичков, которые пострадавшая соль земли, но при этом башибузуки и стяжатели, и никогда того не скрывали. Не за интеллиггенцию, которая мила, но женственна: глупа, болтлива, истероидна и склонна к сплетне. Не против власти — вороватой, но любимой и местами вполне ответственной в сравнении с буревестниками. Не против спецслужб, которые махинаторы и жуки, но удерживают поле от гражданской войны и иногда спасают наивных дураков от пуль радикалов. Не против красных и не против белых. Его кредо наилучшим образом выражено в речах доцента Саши Энгельгардта, занесенного в большую разборку шальными ветрами филологических конференций. «Да! Я ее принимаю! — орал Саша. — Эту страну! С милицией, оппозицией, коррупцией и нефтезависимостью! С государством! С народом! С интеллигенцией! С советским прошлым! С имперским прошлым! С КПСС! С КГБ! И с тремя разделами Польши!»

Как кому, а «три раздела Польши» — это уже просто классика для многократного цитирования.

Фигль-Мигль умен, ядовит, провидит русский мир в его реальном, а не вожделенном изводе и тонко чувствует нынешнее замешательство людей смысла — меняющих традиционную систему ориентиров, существовавшую в 70-е, 80-е, 90-е и нулевые, на оборонную. Переходящих от дружелюбной экстравертности, от которой одни шишки, к угрюмой интровертности, от которой шишек тоже полно, но хотя бы не чувствуешь себя лохом.

Современников, окультуренных полувеком чтения и относительного мира, Фигль-Мигль рисует сущими реликтами Серебряного века: доцентик Саша (прямо просится «приват»), хромой полковник ФСБ с бородкой и тростью Татев, величаво-ехидная куртизанка Климова и коллектор из органов с купеческим обликом и фамилией Расправа и есть подлинные возрожденцы, тот самый генофонд, о котором скулят, как об утонувшем граде Китеже. Тогда как воскрешенные злые мужики, дураковатые юные боевики, жандармские ротмистры и хитромудрые политические комбинаторы — как будто абсолютные дети сегодняшнего дня, за вычетом опыта полувековой истории, который быстро наверстывается. Иногда ощущение, что современные архаисты (да, да, и чекист тоже!) оказываются среди чужих пришельцев — бесов прошлых и нынешних.

Это и есть Россия, расписанная языком блестящего наблюдателя: любая фраза годится в эпиграф.

«Давайте чай пить и друг у друга секреты выведывать».

«И хотел бы я знать, что станет с нынешней властью, если воскрешать всех, кто погиб за советскую».

«На баррикадах уголовник полезнее Плеханова».

И все, что происходит — случается с крайне символическим видом на музей и библиотеку.

У Фигля-Мигля уже есть «Нацбест», будет и еще.

Не в этот раз, так в следующий.

В финале романа «Эта страна» стоит: «Конец первой части».

Пожалуй, это первая книга Фигль-Мигля, которую я могу от чистого сердца рекомендовать к прочтению. Разумеется, появление такого яркого участника современного литературного процесса не прошло мимо меня. Очень хорошо помню тот год, когда, читая «Щастье», я всё пытался выяснить, мужчина или женщина стоит за броским псевдонимом. Так изящно скрываться мог только действительно талантливый человек. Но первый роман заинтриговал меня скорее авторской техникой и той-самой-первой-строчкой («В аптеке я купил новую зубную щётку и кокаин»). Сюжет перестал цеплять где-то на пятнадцатой странице. Второй прочитанный мной роман автора, снискал лавры многоуважаемой премии, но меня перестал цеплять страниц через сто. Впрочем, авторский стиль стал навязчиво бросаться в глаза – запутанный сюжет с многочисленными невнятными поворотами и бесконечные грандиозные диалоги, где все персонажи говорят одинаковым вдохновляющим языком с передозировкой сарказма и совершенно невозможно понять, кто что сказал.

У нового романа «Эта страна» сходу было два преимущества: во-первых, конечно, название. Сразу вводившее нужные коннотации и контексты. И, второе, но, конечно, главное — идея. В основе сюжета — альтернативная реальность наших дней, где президент РФ в связи с демографической и внешнеполитической ситуацией решает воскресить несколько миллионов репрессированных в советское время сограждан. Как в том анекдоте, кроме Сталина (извините). Мне, как Саше Энгельгардту, человеку совершенно очарованному насыщенной событиями, великими идеями и героическими людьми истории того времени, это не могло не понравиться. Да и серьёзно, это же один из самых драматических периодов нашей истории – автор копнул его как следует. Знающие люди говорят, что Фигль-Мигль провела в скрупулезной работе над документами в библиотеках месяцы и после этого её можно в полной мере назвать специалистом по политическим группировкам и организациям России начала 20 века. Это становится заметно и по коротким метким фразочкам, которыми воскресшие бросаются друг в друга, и по фрагментам с размышлениями о том, как причудливо тасуется колода исторических персонажей и событий вокруг них, которые (размышления) всё больше появляются к концу книги. Видно, что автора всерьёз будоражили поступки реальных персонажей, как и всех нас, кто хоть немного знает историю.

Обе характерные черты, присущие, как мне кажется, автору есть и в «Этой стране»: пробуксовка сюжета к двухсотой странице, где персонажи начинают нелепо слоняться по деревням, выполняя дурацкие квесты, всё-таки под конец книги заканчивается. А вынести это можно, благодаря второй неизменной черте – диалогам. Да, это всё те же едкие диалоги, состоящие сплошь из крылатых фраз и фирменных
«-…
-…
-…»,

где совершенно непонятно кто и кому это говорит, но как хорошо! И целые предложения, которые хочется зачитывать вслух, просто чтобы послушать, как вкусно они ложатся на язык. Поэтому читать книгу я заканчивал, как встречу со старым добрым другом, а обещание второго тома встретил с приятным удивлением.

Что же касается Политики и Истории. Там очень многое хорошо сказано и верно подмечено. Но процитировать в итоге хочу единственную цитату, в ней всё самое важное, что нужно знать про «эту страну»:

«– Да! – закричал доцент Энгельгардт. – Я её принимаю! Эту страну! С милицией, оппозицией, коррупцией и нефтезависимостью! С государем! С народом! С интеллигенцией! С советским прошлым! С имперским прошлым! С самодержавием, православием и народностью! С КПСС! С КГБ! и с тремя разделами Польши! «Польшу-то ты зачем приплёл?» – спросил потом полковник Татев. Саша оглянулся и увидел, что вокруг столпились, и бесконечная враждебность написана на лицах. Это были тупые лица – без мысли, без огня. Наступила тишина. И в тишине прозвучал отчётливый, ясный голос специалиста: – Во всяком случае, свои деньги он прекрасно отрабатывает.»

Давным-давно, когда я прочел не помню где (у Карабчиевского в «Воскрешении Маяковского», вот где) об учении безумного философа Федорова, предлагавшего воскрешать мертвых, я все ждал, когда же, когда. Нет, не воскрешать покойников, а написать об этом роман. Кто возьмется? Ведь потрясающий сюжет на этом можно придумать. И как только прочел, что новый роман Фигль-Мигль именно об этом, возрадовался. Молодец Фигль-Мигль, умница, да и то сказать: о всяких фантастических катаклизмах она лучше многих умеет писать (вспомним хотя бы роман «Волки и овцы», лауреат «Нацбеста»), кому еще. Итак, к президенту России приходит начальник его администрации и говорит – мол, так и так, прав был Федоров, научились мы по его методичкам мертвых воскрешать.

А нам сейчас, в смысле России, люди во как нужны – демографическая яма, незаселенные территории… Историческая справедливость опять же: человека в свое время шлепнули в процессе политических репрессий, а тут пожалуйте – призовая игра, билетик на второй сеанс. Только решают, что воскрешать надо жертв репрессий двадцатых-тридцатых, и то чтобы не всех. Сталина там, Тухачевского, еще пару десятков одиозных личностей. Маяковского, по ходу, тоже не воскресили. А вот остальных, кого репрессировали, расстреляли, превратили в лагерную пыль – да милости просим.

И вот на улице маленького городка Филькина (подчеркивается, что воскрешенным запрещено селиться в столицах, как украинским беженцам) встречаются два главных героя: доцент-интеллигент, преподаватель университета Саша Энгельгардт и служивый спецслужбист, загадочный и опасный полковник ФСБ Татев, прибывший в город с секретным предписанием. Ну понятно, оба героя будут символизировать две разных стратегии в отношении к воскрешенным: Саша будет налаживать с ними всякие гуманитарные коммуникации, полковник Татев – следить, пресекать и наказывать. Сразу скажу, что в «Этой стране» довольно много второстепенных героев. По опыту чтения предыдущих романов Фигль-Мигль я уже убедился, что надо упереться головой в спину кого-то одного, максимум двоих, и сопровождать их до последних страниц, а то запутаешься. Особенности авторского стиля, куда деваться.

«Эта страна» оставляет смешанное чувство восторга и некоторого недоумения. Восторг – понятно, отчего. Давненько ждали мы, когда кто-то напишет беллетризацию учения Федорова, и кому, как не Фиглю-Миглю, такое удастся лучше других. Я вспомнил, что ее предыдущий роман «Волки и овцы» я сравнивал с сериалом «Ходячие мертвецы», слишком много было пересечений. А вот недоумение вызывает все остальное. Ну ладно, автор не стал разъяснять всякие технические подробности массового воскрешения – как их воскрешали, какие документы выдавали, как они выглядели хотя бы – неужели так и ходили по улицам с дырками в простреленных головах? Это, в общем, читатель может и сам домыслить, как ему удобно, а автору интереснее человеческое, психологический аспект. А именно – как бывшие политические враги, проведя какое-то время в забвении, возвращаются в наш мир, наше время с прежними убеждениями, идеями и представлениями о благе. Смерть не облагородила их, не сделала мудрее – они по-прежнему остаются при своих понятиях, и выясняют отношения друг с другом. Это отлично придумано, и проделана неплохая подготовительная работа: Фигль-Мигль подробно рассказывает, что в реальности пламенные большевики, которых извели другие пламенные большевики, были в идейном плане довольно пестрой публикой.

Но в этом и проблема. Отлично стартовав, роман как-то раскисает, растекается, погружаясь в сплошные диалоги. «Говорильню», как называл такую практику дедушка Ленин. Вот, кстати, кого бы воскресить и отправить, например, на шоу «Пусть говорят», гениальная сцена могла получиться. Но увы: в романе Ленин присутствует только в виде памятника на центральной площади.

А в итоге получается…кстати, а что получается, какой тут жанр? Сатира? Но там мало смешных ситуаций, юмор довольно тяжеловесный. Антиутопия? Фантастика? Скрытое политическое высказывание? Желание отрефлексировать какие-то личные травмы, связанные с советским прошлым? Я думаю, последнее скорее всего. «Эта страна» — попытка разобраться с демонами коллективного сознания, с тридцать седьмым годом, со Сталиным (куда без него), вообще с символическим наследием советской эпохи. И последнее недоумение – в самом конце написано «Конец первого тома». Ну что же вы, господа, ей-богу, зачем вы так-то. А когда будет второй том (и сколько их будет всего), не сказано. Получается как с «Тоболом» Алексея Иванова – на «Нацбест» выдвигают недорассказанную, оборванную на самом интересном месте историю. Ну неправильно это.

Ну, что это? Автор строит немыслимую конструкцию из распространенных подручных материалов типа доморощенной философии и нравственных рефлексий. На первый взгляд – все понятно, а, если подумать – понимания не требуется. Комичного тоже нет, хотя, очевидно, по замыслу автора должно быть смешно. Глубина не большая – по щиколотку потому, что позицию автора можно определить как скучный до пошлости либеральный скептицизм. Диалогов много, ремарки краткие, но сильно груженые. А так – вполне занятное чтение получается, и будет пользоваться популярностью у изрядной массы читателей. Мы можем предположить, что данный текст вполне достоин шорт листа, а потому мы ему вывалим в подол все оставшиеся баллы.

Фигль-Мигль – автор с короткой, но яркой литературной биографией и солидной уже библиографией – умеет найти не столько объясняющую, сколько обгоняющую реальность идею, и природе ничего не остается, как подражать Фигль-Миглю. Новый роман «Эта страна» (СПб; Лимбус-Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2017 г.) – очередное и тревожащее тому подтверждение.

Реальность и реализм, конечно, не тождественны, однако фантасмагорическую «Эту страну» открывает разговор Президента РФ с главой собственной администрации. Аналогично начиналась сугубо реалистичная «Зона затопления» Романа Сенчина, и даже интонации схожи… М-да.

Радиоактивная мощь идей Николая Федорова – самого интересного из загадочного из титанов русского космизма, создателя «Философии общего дела» — проникала в русскую литературу дискретно, толчками. О заинтересованном отношении Достоевского к Федорову хорошо известно. Со Львом Толстым также всё началось с острого взаимного интереса, но потом бородатые классики навсегда разругались, по причине антиклерикализма и диссидентства Толстого.

А вот дальше надо вести речь о влиянии – все, благодаря Юрию Карабчиевскому, знают про одержимость Владимира Маяковского идеей воскрешения мертвых; вымечтанную ВВМ «лабораторию с тихим химиком» (он даже теорию Эйнштейна рассчитывал к этому делу приспособить). Однако куда более значительно Федоров повлиял на пролетарскую метафизику Андрея Платонова, даже на уровне неповторимого платоновского стиля (любопытно, кстати, что оба земляки, воронежские). 

Затем – по понятным причинам более чем полувековая пауза, в 80-е идеи Фёдорова в клочковатом виде возникали у новоявленных постмодернистов – Виктора Ерофеева и Владимира Сорокина, но тонули в общем эпатаже той назойливой «пирдухи». Однако в начале нулевых (конкретно – 2002-й) появляются два романа, в которых федоровские мотивы интерпретированы на должном и щедром уровне. Забавно, что способы прочтения «Философии общего дела» оппонировали друг другу — «Воскрешение Лазаря» Владимира Шарова наследовало Достоевскому, который полагал еретические мысли Н. Федорова продолжением христианской эсхатологии; Александр Проханов в «Господине Гексогене» сделал «воскрешение отцов» концептуальным стержнем конспирологического и мондиалистского «проекта Суахили».

Да, еще упомяну «Библиотекаря» Михаила Елизарова, где Федоров предстает не в концентрированном виде, но рассеян в атмосфере романа.

Фигль-Мигль, засучив рукава, объединил (кстати, буду уж говорить об авторе в мужском роде, ладно?) теорию с практикой – то есть, реализует идею воскрешения. Нет, не в инженерно-инновационном смысле, технологий не ждите. Равно как серьезного мотивационного блока – Фигль-Мигль прямо и нагловато (митьковское «а вот так!») постулирует сугубое допущение. Почему для решения проблем современной России воскрешены погибшие в репрессиях 30-х годов (завершающий, растянувшийся на десятилетие этап русской гражданской войны), а не – совершенно не праздный, прежде всего в этическом смысле вопрос – солдаты великой войны или, тем паче, ее мирные жертвы? Погибшие в блокаду? В Бабьем Яру? В Хатыни?.. «Тех цифр не осилим точно»; «давай в существующих границах» — объясняет Фигль-Мигль, и не слишком убедительно.

Понятно, что это был бы совершенно иной сюжет, и судить художника нужно по законам, им самим (и в рамках конкретного произведения) над собой установленным, но здесь автор, увлеченный сочинением историко-социального романа на федоровских дрожжах, с уклоном в психологию маргинальных групп и штрихпунктирной детективной линией, явно чего-то не додумал. Эмоции, сопровождающая чтение «Этой страны» — восхищение от задумки и раздражение от реализации (не целиком, местами) начинаются именно здесь и неизменно сопровождают разворачивание текста.

Фигль-Мигль понимает, что в одиночку такой сюжет ему не вытянуть. Дело даже не в порхающих цитатах (Пушкин, Высоцкий, Серебряный век etc) и не в выворачивании наизнанку подпольных сознаний по известным образцам (Достоевский «Бесов», Горенштейн «Места» и т. д. – у Фигль-Мигля это не просто пугающий реализм, но в хоррор-концентрации, причем без мистики и трипов). Автор явно заворожен двумя произведениями – сходные мотивы, перекличка, а то и прямые параллели угадываются там и сям. Прежде всего, речь о романе Захара Прилепина «Обитель»; Соловки конца 20-х Прилепин назвал «последним аккордом Серебряного века». И явно имел в виду не только изящную словесность, а, скорее, природу СВ, афористично выраженную Александром Эткиндом «Секты – Литература – Революция». В «Этой стране» соловецкие споры продолжаются в ином антураже, недалеко ушедшем от лагерного; тюрьма – вечный спутник русского литератора и революционера неизменно присутствует вторым планом; Революция перманентна, но не по Троцкому, а по Шигалеву и Верховенскому… Впрочем, иногда «соловецкий» след оказывается ложным – Фигль-Мигль упоминает о Шаламове в 29 году на Соловках, но Варлам Тихонович, действительно впервые арестованный в 1929, первый свой срок отбывал не в СЛОНе, а в Вишерском лагере.

И второе, принципиальное для «Этой страны», произведение искусства – великолепный и недооцененный в свое время фильм Карена Шахназарова «Город Зеро» 1988 г. – сюрреалистическая (сильное влияние Бунюэля) комедия на темы советской, прежде всего истории – известный левоконсервативный мыслитель Сергей Кара-Мурза увидел в картине Шахназарова тайный код, матрицу перестройки и всего последующего. Городок Филькин «Этой страны» — вполне себе город Зеро «вы никогда не уедете…», да и бродят в его коллективной памяти те же тени провоцирующего подполья – Азеф, Бурцев, Махно…

Надо сказать, с мыслями (даже едва намеченными) в романе всё в порядке; вдруг выясняется, что еще один редкий талант Фигля-Мигля – мастерство отточенной формулировки, которого так не хватает нашей, по разную линию фронта, публицистике.

Да вот, не угодно ли, хлёстче Пелевина: «Позднесоветский человек – это такая тварь, которая хотела всего лишь колбасы, а умудрилась просрать недра и заводы».

О превращении русской литературы в собственно Россию: «Назавтра сели да поехали, со всеми остановками. Фёдор смотрел в свой планшет, а Саша – в окно, и глаза его увидели бывшие поля (на настоящий момент в России заброшено 42 миллиона гектаров сельхозземель), бесконечно скучный и какой- то ободранный лес, а пуще всего – страницы книг, с которых косился и поглядывал, всегда исподлобья, сумрачный заповедный мир с его непролазной грязью, несчастными лошадьми, изуверством и суевериями, кабаками, враждой и взаимным презрением соседних деревень и шальным, диким, бессмысленным зверством».

А это о 80-х века двадцатого, которые все мы, кому за сорок, вспоминаем с оттенком стыда: «Это самое безобразное десятилетие на их памяти, с особенно ядовитым неоном, дутыми сапогами и куртками, начёсами в волосах, пластмассовыми красавицами, болезненной вульгарностью во всём – от трусов до эстрады – и ветром перемен, который уже через несколько лет будет казаться чумным».

Подчас Фигль-Мигль выстреливает афоризмами, на которые у иного писателя ушли бы десятки страниц: «Вы не мертвых воскресили – вы политику воскресили»; «На баррикадах уголовник полезней Плеханова»; «Правда, как Господь Бог, не нуждается в том, чтобы в нее верили или не верили»… Иногда проговаривается вполне очевидное, но у фигль-миглевых персонажей, с их, два этажа вниз, бэкграундом, приобретающее финальное заземление: «вопросы внутренней политики не могут быть важнее национальных интересов». 

Словом, с идеями в «Этой стране» всё не столько в ёлочку и клеточку, сколько в десяточку, чего, увы, не скажешь о людях. Дело даже не в том, что персонажи ходульны: рефлексирующий интеллигент, пытающийся жить не по лжи, а живущий по фейсбуку; недобрый чекист, поневоле совершающий благо (забавно, что он заменил русского интеллигента в традиционных для русской литературы сценах «разговор с проституткой»), жуликоватый мэр, чей коррупционный век постфактум оказывается чуть ли не золотым… В конце концов, люди-функции, люди-эманации – и есть непременное свойство политических романов. Проблема в том, что их количество неконтролируемо разрастается, утомляя читателя, они бегают сонмом курьеров из «Ревизора». Ближе к середине фон поглощает не только отдельные лица, но и в мастях – «анархисты», «эсеры», «боевики», «мужики» — путаешься непоправимо, и раздражение приближается к точке закипания.

Впрочем, в хаотичном размножении персонажей есть занятная рифма с дроблением авторского послания – и здесь я вижу главный смысл «Этой страны». Фигль-Мигль точно и беспощадно обозначает несколько крайне болезненных контрапунктов истории России XX века, мучительную неизжитость диагнозов. А дальше читатель вправе отправиться уже в самостоятельное, скачи не доскачешь, путешествие. В постравматический туризм романного послевкусия.

И еще одна проблема: прекрасно, когда интеллектуализм, Николай Федоров, Соловки и аккорды, но Фигль-Мигля позиционируют как писателя жанрового и остросюжетного, да, собственно, и он в романе эту претензию заявляет. Тем не
менее, отсутствует необходимая для подобной литературы вещь – механическая увлекательность чтения. То есть до конца добраться хочется поскорее, но не с праздничным ожиданием, чьей там свадьбой у них всё разрешиться, а с желанием «пошабашить» — закончить, наконец, трудную и утомительную работу.

А тут – бац! – сюрприз – «конец первого тома». Согласен с коллегой Владиславом Толстовым, первая реакция – «недоумение». Роман вполне себе завершен; остается предполагать, что во втором томе всю эту реальность придется отправить из пушки в космос, как, собственно, космист-библиотекарь Федоров и планировал.

Если о «Тоболе» Алексея Иванова сразу было известно, что вышедшая часть «Много званых» — это лишь первый том, то с «Этой страной» ситуация более интригующая. Ни на обложке, ни в выходных данных не указано, что в этой книге – только половина истории. Просто роман заканчивается словами «Конец первого тома». Выходит, автор всю книгу водит нас за нос, чтобы в результате ударить по нему.

А начинается всё вот с чего. В России в недалеком будущем в рамках новой федеральной программы собираются возродить репрессированных в 1930-е годы (но без Сталина и еще некоторых деятелей). Количество возрожденных, по примерным оценкам, составит от трех миллионов до десяти миллионов человек. Погибших в годы Великой Отечественной войны «не потянем», возвращение умерших в годы Гражданской войны приведет к новому витку противостояния «белых» и «красных» – поэтому именно 1930-е.

Дальше с места в карьер начинается история, произошедшая в провинциальном городе Филькине. Доцент филологии из Петербурга Саша Энгельгардт приезжает туда на конференцию. Более неподходящего персонажа для романа, казалось бы, не найти: Энгельгардт «думал о себе как о кротком человеке, и когда в соцсетях ему писали: «сдохни», отвечал: «я над этим работаю». Никогда не считал себя необычным, крупным, к чему-то предназначенным. Сын профессора, внук профессора, в обозримом будущем сам профессор – и это всё, точка, даже на могиле написать будет нечего. Гносеология и ужас. Везде, где требовались сильные чувства, его только мутило». Но как раз Саша Энгельгардт оказывается втянут в интриги людей, родившихся сто лет назад, – а все потому, что хотел помочь им привыкнуть к новой жизни.

Фигль-Мигль зачастую не задумывается о «подходящести». Например, роман не делится на части и главы, только иногда появляется отбивка пустой строкой. О том, что большую часть книги занимают диалоги, в которых можно запутаться, кажется, не написал только ленивый. Но это все потому, что у Фигля-Мигля тщательно продуманы какие-то более важные вещи. Например, то, что этот роман выпущен именно в 2017 году. И что для возрождения выбран именно период репрессий. И наверняка читавшие «Эту страну» обнаружат параллели между событиями романа и реальной жизнью еще не единожды.

Многие парадоксы книги вполне объяснимы. Так, на Саше Энгельгардте перечень центральных персонажей романа не заканчивается, к ним также относятся ФСБ-шник Олег Татев и бизнесмен по фамилии Расправа. «Эта страна» как бы стоит на трех китах: интеллигент, силовик, бизнесмен. Где-то рядом ходят чиновники и бюджетники. В отдельную категорию выделяются возрожденные. Ну, у них там такая иерархия – черт ногу сломит.

В своей маленькой вселенной Фигль-Мигль развлекается, как может. Термином «полифонический роман» никого теперь не удивишь (а как хотелось бы, ведь у Фигля-Мигля и Федора Михайловича даже инициалы совпадают). Автор создает что-то вроде 3D-романа с звучанием Dolby Digital. За него ответственны как раз озадачившие многих диалоги. Благодаря им у читателя возникает ощущение, что он находится в Филькине. Это такой естественный шум города – знаете, если иногда снимать наушники, его слышно.

Однако лучше всего получается, когда звук дополняется операторской работой. Например, сначала нападение на мэра города Филькина Василия Ивановича описывается с точки зрения очевидца Саши Энгельгардта, а после – в «пересказе» Расправы:

А потом его телефон начинает буквально разрываться: в мэра стреляли. И как, застрелили? При аресте? Стреляли, но не те, которые пришли арестовывать? Всё же застрелили или нет? В больнице под охраной. Но его арестовали? Арестовали, арестовали. Лежит на кровати, прикованный наручниками. К чему? Ну к кровати и приковали, к чему ещё; есть один порносайт, вот там делается очень похоже, хотя и не с Василием Ивановичем в главной роли, или не с каким-либо другим мэром… вообще не с мужчиной. Одну минуту: порносайт тут для словца упомянут или это намёк, который надлежит запомнить и как-то осмыслить?

При этом в эпизодах, несмотря на всю полифоничность, незримо присутствует сам автор. Именно он рассказывает о том, что у Расправы зазвонил телефон, шутит про про порносайты и вносит ясность в некоторые ситуации, перемещая «камеру» из одной части города за закрытые двери в другой части города:

Никто понятия не имеет, чем сейчас занят Василий Иванович, а Василий Иванович, подперев дверь палаты изнутри, проворно мастерит верёвку из больничных простыней. (Про наручники, выходит, всё брехня.)

Автора у Фигля-Мигля можно было бы сравнить со сплетником, если бы у этого слова не было отрицательных коннотаций. Он, безусловно, умнее; он, можно сказать, стратег. Они говорили, что воскрешённые надменны, не идут на контакт, поглощены прошлым, враждебны к настоящему. «Эти люди не могут принять будущее, которое в очередной раз оказалось не таким», – сказал Слава. (А ты? подумал Саша. Ты ведь тоже не можешь. То прошлое, которое к тебе пришло – оно, что ли, такое?) Как бы там ни было, будущее и прошлое не нуждались друг в друге.

Фиглю-Миглю удалось поспорить с известным высказыванием, согласно которому народ не имеет будущего, если не помнит своего прошлого. Оказывается, если народ, помнящий свое прошлое, столкнуть с его же будущим, это будущее ему не понравится. И если будущее народа столкнуть с его прошлым, выяснится, что народ знал какое-то другое прошлое.

Так что от второго тома, помимо диалогов между героями, можно многого ожидать. Как минимум – в чью сторону разрешится спор про народ и знание истории. Что-то подсказывает: в 2018 году без этого ответа будет не справиться.

Великий конспиратор Фигль-Мигль на сей раз затеял почти шпионскую историю: со слежкой, паролями, явками, тайными квартирами, спец. бригадами, ячейками и, конечно, вездесущим НКВД – КГБ – ФСБ.

Очевидно, что в рамках русской/советской/постсоветской литературной нашей традиции такая история сложилась не на пустом месте. Помимо идей Николая Федорова тут же вспоминается целый ряд произведений из советской фантастики – от братьев Стругацких до Кира Булычева. В то же время сама жизнь в любой «этой стране», перемолотой жерновами истории вместе со всеми жителями, должна порождать подобные сюжеты в изобилии. Давайте вспомним хотя бы «Солярис» перенесшего тяготы Второй Мировой и ее последствий Станислава Лема.

С третьей стороны город Филькин невероятно, каждой улицей и каждым забором похож на город Глупов. А еще в романе царит атмосфера Достоевского, только из Фигля- Мигля выходит веселый такой Достоевский, вот как если бы Достоевский рассказал нам «Бесов» похохатывая. Сюжетных, жанровых, интертекстуальных связей и параллелей как с русской классической, так и с новым русским мейнстримом в новом романе Фигля- Мигля предостаточно. Вот взять «пресловутого полковника Татева» из УСБ, которого зовут Олегом Георгиевичем, совсем как героя одного «спецслужбисткого» сериала, который идет у всех нас в телевизоре последних 20 лет. Перед нами – юмористическая фантасмагория.

Впрочем, едва ли на автора повлияли идеи кого-то конкретного. Говорят, что история не терпит сослагательного наклонения, но у заядлых соц.экспериментаторов всегда есть искус попробовать: а как было бы, если бы..?

История чуть шпионская – ну не может же «эта страна» обойтись без вездесущих секретных служб? В такой шпионской истории, как в любой подобной, пролог являет главных радетелей о судьбах народа – Президента и его помощника. Мне, признаться, было крайне жаль, что обаятельный Президент больше нигде не появился.

Роман Фигля-Мигля насыщен митьковскими интонациями, каждая страница полна метких, даже претендующих на крылатость, выражений: «Я полковник, но товарищ», «В Москву нужно всем. Кроме питерского снобья и отдельных провинциальных дур», «Когда хочешь, чтобы тебе не поверили, говори правду. Лучшего способа не существует». В этом духе я могу выписать по три-четыре выражения с каждой страницы, и на этом рецензия застопорится.

А она продолжается. Так вот, всякий раз, когда я читаю какую-нибудь книгу, я представляю, как ее написала бы я, и как ее можно переписать/улучшить (Это во мне переводческие навыки сказываются).

Идея романа Фигля-Мигля прекрасна. Более того, эта идея тома на три: первый можно написать на тему процесса воскрешения и отбора кандидатов на оное – такое тут море философии (этот момент слабо затрагивается на сотых страницах), второй том можно написать про устройство быта воскрешенных граждан, ну а уж третий – про проблему отцов и детей, поколений и вот про это все. Тут могла бы быть сплошная философия. Базаров. «Мы занимались настоящими вещами – организовывали, налаживали защищали. Делали страну государством. А вы сейчас кто?»

Увы, наш «филолог-расстрига» решает свалить все идеи в кучу, а поскольку идей крайне много и о них надо как-то быстро рассказать читателю, который к 80-й странице уже изрядно запутался в происходящем, автор принимает решение сделать каждого героя крайне болтливым и общительным. При общей неуклюжести все действующие лица крайне разговорчивы, но при этом периодически невовремя замолкают, отчего читатель вовсе теряет нить.

Способность посмеяться над ранами прошлого – знаменитый метод лечения. Отрадно было бы думать, что процесс нашего исцеления запущен. В этом романе хотелось бы видеть ровную сюжетную линию без какофонии голосов героев. Но, возможно, именно потому мы и слышим какофонию, что на тему горького прошлого иначе писать нельзя, либо ты, автор, должен побывать в гуще событий, пройти свой Архипелаг Гулаг.

P.S. А надпись – «конец первого тома» — это просто стеб, зачин которому красуется на обложке: «проснемся – разберемся».