Главная сюжетная нить данной книги многообещающа. В подсобке Цирка Чинизелли на Фонтанке оборудована тайная лаборатория министерства обороны, в которой выведен смертоносный вирус, вырвавшийся наружу! Хорошее начало для фильма производства студии «Трома», однако автор романа не ставит своей задачей написать веселый трэш-боевик о радиоактивных зомби, а преследует вполне серьезные гуманистические цели.
Действие, как вы уже поняли, происходит в Санкт-Петербурге. Безработный нищебродствующий художник проживает в съемной квартире на Петроградке с пустым холодильником и беременной женой. Невзирая на тяготы, время от времени он вдохновенно творит, выписывая «кровосмесительные» (имеется в виду по игре цвета) пейзажи и «не бабу, а мадонну», а в перерывах между взмахами кисти он пишет олдскульную лирику и читает ее жене. То есть он не только художник, а еще и поэт, то есть творческая натура в квадрате. Автор цитирует стихи своего альтер-эго полностью и с видимым удовольствием – видимо, он сам их и написал. Текст вообще щедро сдобрен поэтическими цитатами: тут вам и Гумилев, и Нарбут, и Мандельштам, и Беранже, а еще этот текст пестрит и переливается везде, где только возможно, поэтичными литературными тропами – метафорами и олицетворениями типа «одиночество переминалось за дверью с ноги на ногу и не решалось войти в комнату», «Ксения вынашивала грандиозные планы, как теперь вынашивала ребенка». Ну а сам автор, похоже, вынашивал грандиозные планы написать настоящий «петербургский» философско-научно-поэтический роман об интеллигенции, где есть все, что мы любим и даже немного сверх того: избитый, но зато привычный и понятный, как рисунок на обоях или вывернутая лампочка в подъезде, штамп о бедном и голодном, но не «продающем вдохновенье», потому что нет покупателей, художнике, поражающие нелепой аляповатостью, как нарощенные кислотные ногти кубанской станичницы, тропы и фигуры речи, занимательное краеведение и факты из ЖЗЛ в обескураживающем духе «Капитан Очевидность» и высокодуховные беседы о главном. Интеллигентным людям и настоящим петербуржцам следует избегать низких бытовых тем, например обсуждать еду. «Что ты сегодня ел?» – художник и поэт не может себе позволить ответить приземлено и пошло, мол, ел «куру» или «гречу». Проигнорировав этот излюбленный «петербургский код», творческая личность должна ответить как можно выспренне, поэтично и духовно: – Тревожное у меня предчувствие, как будто Ашкенази за роялем, а скрипка Вишонтаи с виолончелью Линдстрема подталкивает меня куда-то в тесноту, где душа Рахманинова вместо моей, и так легко перепутать, где твоя душа, где уже нет.
Справедливости ради поясним, что герои при этом выпивают. Разумеется, культурно – в культурной столице иначе нельзя. Это похвально, но хочу посоветовать автору поосторожнее обращаться с эпитетами (с метафорами он, как мы видим, справляется сам). В беседе за бутылкой художник-поэт и его брат часто упоминают эпитет «синий»: «синие листья», «синий всадник» и «синяя лошадь». Культурный и нравственный читатель сразу поймет, что речь идет о специфическом видении художника и отсылке к основанному Кандинским сотоварищи художественном объединении. Это только плохим, малокультурным и циничным читателям придут в голову грубые просторечные выражения «синячить», «синяк», «насинячиться», «синька», а совсем безнадежным – неприличная песня певицы Альбины Сексовой «Я синячу».
Постепенно лирика переходит в физику, химию и биохимию, то есть поэтический дискурс – в научный. И то верно, ведь истина – научная в том числе – в вине. Здесь под интеллигентный звон стаканов будет пролит свет на название романа – «Ковчег». «Ковчег – это генетика […] дети как раз и есть ковчег […] наши генетические тексты». Главной точкой сборки всех коллизий, кроме вышеупомянутой лаборатории по производству вируса в подвалах цирка, оказывается подвал «Бродячая собака», который консолидирует вокруг себя всех подряд поэтов серебряного века. Присутствуют: Нарбут, Лифшиц, Мережковский, Городецкий (стоят), будетляне, «Витя» Шкловский, Пяст, Судейкин, Кузмин (сидят). Также они наливают и распивают спиртное и спиртосодержащие напитки, цитируют себя и друг друга, сплетничают об отлучившихся в туалет Блоке и Гумилеве и вообще, если честно, ведут себя как пациенты дурдома. Главный герой, то есть наш безработный художник, внезапно оказывается интегрирован в вертеп «Бродячая собака» и в начало века в том самом карикатурном виде, в котором его воображают малообразованные домохозяйки и пенсионерки, которые посещают лито в домах культуры. Особенно доставляет сцена, когда к герою, который с утра после бесед про апокалипсис страдает похмельем, собственной персоной заявляется Мандельштам. Для начала он, пользуясь случаем, ведет светский разговор о картинах Шиле, походя поминая Климта и Канта, а заодно о проблемах бессмертия. И с умным видом произносит фразу, поражающую своей глубиной:
«Настоящее бессмертие – в искусстве».
А уж заодно, раз такая оказия, решает наставить недотепу на правильную стезю, покалякать за чашкой чая возле пустой сахарницы (не забывайте, что художник должен быть бедным, желательно – нищим) о душе.
– Но как же душа?
– Задача искусства – доказать ее существование. Доказывать и доказывать без конца – вот что должен делать художник.
Трепетные любители литературы и поклонники Мандельштама тут имели бы право возмутиться, что ради этого так бесцеремонно и всуе потревожен прах поэта, но пусть они подождут! Автор потревожил мертвеца не для того, чтобы гонять чаи и порожняки насчет души. Наконец-то читателю будет открыт секрет, почему роман называется именно так, потому что авторское объяснение «Ковчег – это дети» нельзя считать удовлетворительным. А О. Э. Мандельштам на то и Мандельштам, чтобы расставить все точки над i: – Ковчег – это и есть вечность… искусство, не знающее времени как категории… ковчег – это метафора… каждый, понимаете – каждый должен строить свой ковчег, по крайней мере, каждый художник, потому что созидание – и есть ковчег».
Теперь наконец все поняли, для чего был совершен акт вандализма и эксгумации? Вовсе не для того, чтобы заставить поэта, как Петрушку, произнести тираду невероятной пошлости, а для того, чтобы возложить именно на Мандельштама почетную миссию объяснить всем дуракам-читателям суть глобального авторского замысла, а придуркам- художникам – суть творчества как такового. И правильно: мнение должно быть авторитетное, а лицо, которое его высказывает – уважаемое. Одно дело, если это скажет какой-то лоховатый алкаш, почему-то считающий себя художником, или сам автор, считающий себя писателем, и совсем другое дело – сам Мандельштам.
А миссия попроще – провести всесторонний ликбез читателей – возлагается на резонеров рангом пониже. Одной из главных теневых фигур тут является Капитан Очевидность. Не давая о себе забыть, он то и дело выскакивает как черт из табакерки и радостно сообщает всем нам, что улица Бармалеева так названа вовсе не из-за Бармалея, что имя Ксения, оказывается, значит «странница», что Мандельштам написал книгу «Камень», а «Беги, Лола, беги» снял Тыквер, а лидера группы «Зимовье Зверей» зовут К. Арбенин (не путать с Д. Арбениной). Не менее увлекательно, чем комментарии вышеназванного персонажа, выглядят споры героев за Крым и Украину, причем аргуметы уровня комментов в соцсетях плавно перетекают в уморительно-пафосные трюизмы опять-таки в духе «спасибо, кэп»: «историю нельзя отмотать даже на час назад […] Мы носим в себе историю так же, как носим гены наших бесчисленных предков».
Текст трещит от поэтических цитат, вопросов типа «что для вас душа» и разговоров о душе. Роженица прямо в палате сразу после родов рассказывает слащавую историю, как какой-то пьяный гопник на остановке вместо «Мурки» вдруг взыграл на гитаре пьесу Тарреги, а в палате тем временем играет «Воспоминание об Альгамбре», потому как «классика полезна с первых минут жизни».
Один из небритых персонажей (брат художника и поэта) с бодуна и без копейки денег садится в машину к доброй незнакомке, которая, по мнению автора, всю жизнь мечтала о таком попутчике, чтобы от него уж точно узнать, в чем смысл жизни:
«А вы не планируете делать добро? […] я бы хотела услышать, как вы представляете себе путь к светлому будущему», – без обиняков переходит к делу юная автоледи. И персонаж, несмотря на свой нелицеприятный вид, не лезет за словом в карман:
– Мне кажется, нам нужно рожать как можно боль
ше детей и воспитывать их в духе гуманизма и творчества… через много-много лет внуки наших детей, оюъединившись, смогут обладать какой-то общественной волей, – припечатывает слегка помятый представитель научной интеллигенции, прочно влюбляя в себя юную красавицу. Хэппи энд. Между алкотрипами и флэшбэками с богемными мертвецами, пока героям являются то дамы, то Мандельштамы, неведомый вирус, вырвавшийся наружу из чулана цирка, создает в городе чрезвычайную ситуацию, и все из фейсбука узнают, что «надо валить». И здесь ко всем прочим авторским фобиям, как то: конец света, свиной, птичий и козий грипп прибавляется еще и острая клаустрофобия. В этом не оставляет сомнений навязчивая, на все лады повторяемые фразы: «город закрыли», «закрыли город», «5-милионный город закрыли», «почему город закрыли», «нам, в общем-то, пофиг, почему город закрыли» и т. д. Пофиг? – оно и видно. Тут на арене повествования появляется еще и какой-то Нагой Граф, который призван напоследок еще раз уточнить, что такое Ковчег:
«Любовь и есть тот самый Ковчег», «и в этом суть ветхозаветной избранности», изрекает он, а вот, внимание, и рецепт спасения: «приобщившись к вечности, только так: приобщившись к вечности». Запишите, подчеркните три, а лучше шесть раз.
Во всем этом туманном бреду текста исчезает, как кораблик в мутных водах, сюжет. Автору ничего не остается, кроме как стоять сложа руки, и наблюдать катастрофу. Поэтому он его собственноручно окончательно топит: главная линия с вирусом объявляется несостоятельной (мол, ошибочка и накладочка вышедши, на самом деле никуда этот вирус не сбежал и город никто не закрывал), поэт-художник стреляет себе в голову из пистолета, непонятно, бутафорского или нет, а все Мандельштамы и Нарбуты нашему герою просто приснились.
Несмотря на все это, данная книга имеет серьезное прикладное значение. Ее, например, можно использовать как пособие для всяких лито и семинаров юных дарований в качестве отрицательного примера и наглядного образца «как не надо писать книги». Только делать это следует без фанатизма и в малых дозах: в противном случае при неосторожном обращении препарат производит нежелательные действия и может вызывать серьезные побочные эффекты – от рвоты до поноса.
