Иногда хочется вообразить, как современная русская проза выходит на парад, трубит общий сбор на площади. Впереди – дивизии московские и питерские, поодаль бьют копытами кони уральских и поволжских эскадронов. Под звуки зурн и кимвалов появляется яркий табор кавказской делегации с Алисой Ганиевой во главе. Проходит суровая бородатая колонна сибирских писателей, за ними поспешает Василий Авченко, представляющий в своем лице всю дальневосточную литературу… И последними на площадь выходит горстка писателей-северян. А может, и не горстка. Может, их там вообще никого не будет. Кроме Дмитрия Новикова, который своей книгой «Голомяное пламя» вернул Русский Север в актуальный оборот современной российской литературы.

Северу вообще фатально не везет на адекватное представительство в русской литературе. Навскидку вспоминаются разве что «Северный дневник» Юрия Казакова и рассказы Виктора Конецкого. Но они были не северные жители, они проездом. А если уж взять долгие годы прожившего на северах Варлама Шаламова, так и вовсе не тот случай: вряд ли на лесоповале он думал о поэтике и неброской красоте северной природы. Должен был появиться человек, который всю жизнь прожил на Севере, который понимает, зачем он не уезжает в края с более благоприятным климатом. Который может сделать такое, например, признание: «Не знаю, что за странная прихоть ведет меня на Север. Она неодолима. И часто, опять собираясь, укладывая вещи в рюкзак, думаешь со страхом и упованием – бесы ли манят, промысел ли Божий. Так и мучаешься в сомнениях, пока не дойдешь до края, где открывается всё. Там узнаешь – благодарить или бежать».

Я сам родился, вырос и сорок лет прожил на Севере, в Заполярье. И всю жизнь искал и собирал тексты, которые отвечали бы моему представлению о малой родине. Еще раз скажу – таких текстов немного. Если северные и приравненные к ним территории занимают примерно две трети площади России, «северные территории» в отечественной литературе по размерам куда скромнее, с крышку от чемодана. В советские годы о Севере писали уже хотя бы потому, что многие писатели (упомянутые уже Казаков, Конецкий) приезжали сюда, открывали для себя красоту и магию северного края, думали о том, что именно здесь, в местах, где человеку жить нельзя, а он все равно живет, и рождается какая-то новая идея жизни, суровая романтика повседневности как преодоления и борьбы.

А потом – как отрезало. Российские писатели дружно воскликнули «но вреден Север для меня!» и стали писать о дальних странах, курортах, Америке, Марсе… И вот – «Голомяное пламя» Дмитрия Новикова. «Голомяное» — не знаю такого слова, у нас так не говорят. Оказывается, это отблеск света на морской поверхности, радуга. Ну, я-то парень с Севера, я устоял, а девять из десяти читателей, увидев на обложке слово «голомяное», в ужасе убегут к стеллажам с фантастикой. Крайне, на мой взгляд, неудачное название – видимо, по замыслу редакторов издательства призванное символизировать…что? Что может символизировать слово «голомяное» в названии? Неведомо.

Но когда начинаешь читать книгу – о, это настоящий север, как мы его знаем. Я бы обратил внимание на интонацию, с которой Новиков описывает северные пейзажи: она такая, умиротворенно-элегическая. И это лучшие страницы книги. Человек не боится природы, не ждет от нее ничего плохого. Там даже в одном рассказе герои отправляются на байдарках по северной реке, забредают в какую-то дикую глушь – и все равно за них не боишься, потому что веришь, что Север в обиду не даст. Во всей книге ощущается эта авторская нега, ощущение покоя, силы и уверенности, которые придает ему разговор о том, чем является для него Север. И я верю Дмитрию Новикову, он говорит правду.

«Голомяное пламя» — не роман, конечно, сборник коротких рассказов, историй, кратких отступлений со сквозными героями. Вдобавок с небрежными такими скачками по времени: то нас бросает в 1973 год, то мы оказываемся в 2005-м, а то и в середине XVI века. Кто-то счел такой прием оригинальным авторским решением, не соглашусь. Мне показалось, что эти фокусы со временем сделаны ради одной цели: закамуфлировать сборник рассказов под роман, некое последовательное цельное повествование. Непонятно, для чего, чем сборник рассказов хуже? Тем более написаны они мастерски, они отличные, а за северные пасторали автору отдельное спасибо. Конечно, слово «голомяное» на обложке убило перспективы этой книги стать бестселлером, но книга отличная.

Дмитрий Новиков, по общему мнению, прирожденный, «сугубый» рассказчик, писал роман долго, я лично, уже и не верил, что он появится. И вот – свершилось. «Голомяное пламя» — произведение отличное, на мой взгляд, выдающееся. Очень редко получается у меня найти в нашей современной прозе книгу, чтение которой доставляло бы наслаждение. Многие и многие страницы книги Новикова наслаждение мне доставили.

Встречаются, правда, выбивающиеся – по моему мнению – из стиля слова, корявые обороты, навязчивые повторы, слишком часто разбавляют спирт, но не хочется сейчас охотиться за «блохами», стать тем, о ком так верно сказал когда-то Есенин: «Глупый критик или глупый читатель всегда видит в писателе не лицо его, а обязательно бородавки или родинки».

Лучше открою книгу и приведу из нее фрагмент:
«На широком косогоре, у самого устья бурливой Керети раскинулась деревня Кереть, нежилая. Раскинулась и лежит. Лежат на земле останки домов, еле угадываемые в высокое густой траве, разнузданно расцвеченной желтыми, синими, белыми пятнами роскошных луговых цветов. Лежат на погосте старые поморские кресты, сквозь белесое древнее дерево которых проросла многолетняя брусника. Лежит тихо, незаметно фундамент большой церкви, что раньше гордой белой птицей, вот-вот готовой взлететь, окрыляла всю округу восторгом светлой радости. Неясными, размытыми террасами лежат бывшие улицы – верхняя, нижняя, средняя. Внизу синеет равнодушное Белое море. На том берегу залива развалились останки судоверфи. Над всем этим носятся чайки».

Да, по моему мнению, книга прекрасная и главное полезная. И я всем советую ее прочитать.

Конструкция «Голомяного пламени» (замечу, что «голомяное пламя», это радуга, лежащая на морской поверхности) сложна. Текст состоит из нескольких десятков главок, некоторые короткие, по две-три страницы, некоторые страниц по пятнадцать — двадцать. Хронология нарушена – из 1975 года мы попадаем в 1913-й, потом переносимся в 1943-й,  следом – в 2003-й…

Сюжет не столько понимаешь, сколько ощущаешь. Вот и редактор «Октября» Валерия Пустовая пишет в анонсе журнальной публикации: «Его можно читать одновременно как исповедь, травелог и притчу». Главный герой вроде бы есть – Гриша, которого мы видим ребенком, подростком, молодым человеком, крепким мужиком… Но почти на равных с ним в романе действует некто, рассказывающий от первого лица, хотя это явно не повествователь. К тому же и Гриша иногда рассказывает сам, становится первым лицом… И Гриша с товарищами, и этот «некто» с приятелем схоже путешествуют по Белому морю, рыбачат.

Лишь однажды они пересекаются. И то не напрямую, а через третьих лиц:
«Тут до вас позатот год приходили двое. Тоже на байдарке, — продолжат рассказывать байки Михаил. – Так с самого Кольского полуострова пригребли. Из Ловозера по Поною спустились да вдоль Терского прошли. Худые, грязные, голодные. Байдара штопана-перештопана. Как живы остались, не знаю. Володя одного звали, второго не помню. Решили путь Варламия Керетского пройти, придурки. Повезло им, что выбрались. Без царя в голове да без Божьей помощи далеко загрести можно. В самое никуда…»

В одном, кажется, месте книги, и то вскользь указано, что парень Колямба из главок о 30-х годах и старик Саввин – одно лицо… Тормозят чтение тексты о Варлааме Керетском (взятые из антологии древнерусской литературы), набранные к тому же в старой орфографии. Может быть, их стоило вплести в современность, а не делать отдельными главками?

Вообще почти каждая главка – практически готовый рассказ. Это отметила и та же Валерия Пустовая, и прозаик Илья Кочергин («…Пакет рассказов, подвергшийся сварке, а затем многократной перековке – как дамаск»), и, с оговорками, критик Андрей Рудалев, и многие другие, отозвавшиеся на «Голомяное пламя».

В книге есть развитие, но и в хорошем сборнике рассказов тоже имеется свой внутренний сюжет. Важнее, что Дмитрий Новиков именно этим произведением доказал, что он рассказчик от Бога. Как справедливо заметил Кочергин, роман «написан языком рассказа и рассчитан на медленное чтение». Действительно, текст очень плотный, нет необходимых для романной ткани страниц вроде бы пустоватых, проходных, но дающих отдых читателю. Время от времени «Голомяное пламя» откладываешь, переполненный впечатлениями, художественной мощью… Быть может, поставив хоть и трудный, но удачный опыт в написании произведения в крупной форме, Дмитрий Новиков вернется к рассказам. Другой вопрос, что сборники рассказов сейчас издают неохотно, премиальные институции обращены к романам и тому, что романы напоминают…

По сути, Дмитрий Новиков прошел путь многих своих старших товарищей по
писательскому цеху – от города к природе, от асфальта к почве. И не только как писатель, но и как человек – уроженец и житель Петрозаводска, он всё дольше живет за его пределами в построенном своими руками доме, о чем очень хорошо написано в очерке «Строить!»

Новиков не теоретик, не публицист, но «Голомяное пламя» — абсолютно почвенническое произведение. Правда, в отличие от почвенников прошлых поколений, автор видит лишь «останки» деревень; людей, живущих на почве и почвой, этот «виноград земли русской», можно пересчитать по пальцам. В реках и море почти не осталось благородной рыбы…

То, о чем горевали писатели-деревенщики сорок-пятьдесят лет назад, что пытались спасти, кажется, погибло окончательно. Впрочем, нет. Людей выталкивают из городов разные силы, а в основном инстинктивная тяга жить на земле, своим хозяйством. Это находит отображение и в литературе. К примеру, в произведениях Бориса Екимова, Михаила Тарковского, Андрея Антипина, Ильи Кочергина… И это отрадно. Вообще русская литература – не о городах. Вернее, город в ней – нечто инородное, страшное, противное природе. По большому счету, даже сейчас, когда по статистике две трети россиян живут в больших городах, литература относится к городу по-прежнему. Большинство героев «Голомяного пламени» — туристы. То есть, люди, приехавшие на время из города к Белому морю. Поплавают на байдарках, порыбачат и вернутся обратно. Правда, наверняка вернутся другими, и, может, для того чтобы собрать вещи и уехать уже надолго в те обезлюдевшие деревни, где жили их деды, прадеды.

Хочется прочитать об этом у Новикова. Увидеть то же Белое море, ту же Кереть глазами не туриста, а укоренившегося обитателя. А пока еще один отрывок из книги. По секрету признаюсь – чтоб заманить возможного читателя этой заметки в саму книгу. Найти, прочесть целиком.

«Самцы к нересту лошать начинали, ярко-красные, нарядные становились. За самочкой несколько их увивалось. И бились они, дрались молодецки, удаль свою и уважение этим выказывая. Она же выбирала одного и с ним начинала гнездо строить. Где- нибудь на перекате речном, где галька да песок на дне да вода неглубокая, чтоб солнышко прогревало, нароют они холм большой, да туда она икринки и вымечет. Еще когда стадо вверх по реке идет, всю мелкую рыбу оно убивает, всех скользких до икры охотников. И не ест их, а деды говорили – «мнёт», убьет и выбрасывает. Самка после радости своей обратно в море скатывается, отъедаться да следующего раза ждать.

Самцов же часть икру остается охранять. Другие же тоже в море. Только наряд свой теряют тогда, худеют страшно – скелетина с большой головой. Вальчаки они тогда называются».

«Голомяное пламя» Дмитрия Новикова переполнено любовью и восторгом. Вообще это хорошо, когда в человеке живет восхищение красотой родного края, его природой, людьми. Но, всякий раз читая произведение восторженного характера, я вспоминаю старую басню Толстого об обезьяне и детенышах. Не задушил ли в приливе любви свое детище автор? Похоже, здесь именно такой случай.

Эмоции заразительны. Но человек существо разумное, даже в бурном проявлении чувств не теряющее себя и знающее меру. Вот этого, разума и меры, не хватает роману Дмитрия Новикова. Желая пропеть гимн русскому Северу, он добился противоположного результата.

Начнем с того, что обещаемой Валерией Пустовой литературной современности здесь немного. Ну да, временная мозаика вместо привычного линейного движения от прошлого к будущему, смешение различных голосов, повествование от первого и третьего лица, разные языковые стихии. Однако в остальном «Голомяное пламя» — типичный представитель этнографической прозы, развившейся на месте деревенской литературы. Никакое заигрывание с формой (маскирующее, с одной стороны, невладение романной техникой, с другой – тот факт, что материала в книге максимум на повесть, а на самом деле и того меньше – на рассказ), не в силах затмить первого впечатления: перед тобой опять история о «крепких мужиках», «корнях», «русском характере» и прочих привычных высокопарностях.

Все эти феномены – деревня, русский мир, безусловно, заслуживают внимания. И да, они святыни. Но, в первую очередь, для того, кто в состоянии писать о них как о святынях, выходя за пределы телегического канона и туристического восторга. Дмитрий Новиков – житель Севера, однако «Голомяное пламя» выглядит книгой, написанной заезжим путешественником. Водка, рыбалка, байдарки, природа. Типовой туристический Север, литературное подобие михалковской масленицы с морозом, водкой, икрой и медведями. От северных картин веет постановочностью, опереточностью «Сибирского цирюльника». Новиков дает нам ожидаемый образ Севера: суровые мужики – поморы, потрясающая природа, старые церкви и дух вольницы над всем этим.

Для чего читать книгу? Непонятно. Весь этот стереотипный набор известен читателю заранее и может вызвать восторг только у тех, кто ищет в литературе известного, привычного, а не нового и неожиданного. «Голомяное пламя» это лишь художественные картинки к уже сложившейся системе представления о русскости. Нет ничего нового и в языке книги, которому рецензенты не могут нарадоваться, цитируя один кусок за другим. Попав в наезженную колею экзотики, Новиков не может предложить читателю ничего кроме аляповатой, расцвеченной этнографизмами прозы. Использование жаргона и диалектов требует от автора необыкновенного языкового чутья. Диалектизмы – это специи, их не может, не должно быть слишком много. Они не самоцель, а лишь одно из средств. Новиков же, ничуть не смущаясь, превращает свой роман в художественное переложение словаря поморских слов. Это выглядит странно и очень убого. От речи его персонажей, от самого повествования веет нарочитостью. Словарь – кладбище языка. Что можно сказать о художественном произведении, которое берет равнение на кладбище?

«Печь была бабушкой», «дед был чуланом» — такое обычно нравится публике. Но по сути своей это надругательство над языком и здравым смыслом. Читая фразу «яства тоже были бабушкой», я вспомнил изображения старого негра Uncle Bens на банке и шутки по этому поводу в середине 90-х.

Еще большие нарекания вызывает идейное содержание романа.

Центральная мысль всей книги – возвращение к истокам. Воспоминания Гриши о своем деде пробуждают в душе главного героя непонятную тягу к русским северным местам, откуда дед был родом. Личная история переплетается в романе с рассказом о народной судьбе. Стремление Гриши на Север отражает посыл, который автор адресует читателям: обретение себя – в возвращении к собственной истории, в осознании традиции. Мысль не новая, но не вызывающая возражений, выраженная в книге четко, ясно и убедительно с художественной точки зрения.

И тут бы можно было слиться в экстазе с критиками пишущими о романе. Однако этому мешает один простой вопрос: а что такое русский Север для Новикова, уже не в природно- этнографическом, а в историософском и социокультурном значении? Читая роман, не можешь избавиться от мысли, что автор нарисовал перед читателем своего рода алкогольно-анархическую утопию. Широко известны слова Бердяева о двух взаимоисключающих началах в русском народе – государственническом и анархическом. Север Новикова, вне всякого сомнения, — сосредоточие анархического начала. С недоумением и даже презрением глядит он на другую русскую породу, населяющую среднюю полосу России: несвободную, рабскую, исковерканную государственной машиной.

Помор – виноград русской земли. Но так ли это? Есть ли русская земля без единого общества, без больших городов и государства с его бюрократией и сетью законов? Обособленный, социально слабо связанный, безгосударственный поморский быт. Было ли у него будущее? В «России молодой» Германа, детском первом приближении к русскому Северу, и то было ощутимо горькое, трагическое столкновение свободы и необходимости, неумолимого хода истории и традиции. В «Голомяном пламени» сознания сложности этого конфликта нет. Гибель традиционного поморского уклада в XX веке трактуется в абстрактно-гуманистических тонах: разошлась, раздухарилась машина насилия и погубила уникальную цивилизацию, лучших людей. Но это неправда. Новиков не размышляет над тем, насколько перспективен был поморский проект. Пленившись идиллией природного существования, он становится его пропагандистом, не замечая того, что основу поморской виноградной лозы составляет элементарное уклонение от хода цивилизационного развития.

Поэтому идея бегства от современности незаметно становится центральной для романа. Бегут, обращаясь в рыб, от жестокой советской власти северные жители, бежит от современной жизни на море и к северным рекам Гриша. «Возвращение к истокам» — это эвфемизм стремления сбежать от современных проблем, уклониться от их решения. Бежать, а не биться – хороший рецепт для отдельного человека, но не для целого народа. «Голомяное пламя» — это проповедь опрощения, возвращения к природному бытию. «Стать бы рыбой» — лейтмотив всей книги. Но призыв «будьте как рыбы», практически в открытую выраженный на страницах книги, вряд ли можно считать приемлемым. Заповедь звучала иначе: «будьте как дети».