Мыкр Шна, литературный критик из двойной системы рыжего карлика GTP-4.20-Oi, был на этой планете впервые. Он бы не удивился, если б узнал, что по здешней поверхности не скакнул еще ни один его соплеменник. Однако и в такой жлопле галактики иногда проходят межвидовые конгрессы по литературе. А это значит, что кто-то с его планеты точно должен был тут появиться, ведь университеты GTP-4.20-Oi выпускают миллионы филологов, семиотиков и, конечно же, популярных во всех координатах космоса книжных критиков. Кого еще, если не их, звать на вот такие местечковые конгрессы? Отказаться от поездки при существующей конкуренции на рынке труда было бы просто глупо.

Земля. Так назывался этот жалкий, замлюзженный аборигенами шарик, всего 80 лет назад принятый за каким-то фларгом в Пангалактическую империю. Депрессивный, ржавый мирок, обреченный всегда быть задворками культурной жизни. Местные жители и раньше не отличались разумностью. Мозг землян эволюционировал слишком медленно, не поспевая за техническим прогрессом, поэтому всю свою историю они лишь тем и занимались, что разными способами крошили друг друга в капусту, сочиняли религии одна дурнее другой и рушили то, что удавалось построить. А в последнее столетие и вовсе деградировали, спупежились, запустили себя и свою планету. Всё здесь как будто недоделано, брошено на полпути. И ощущается так, и выглядит так же.

Шна провел в местном недостроенном космопорту всего несколько галакточасов, а уже на собственном эпидермисе почуял, каково жить в этом спектром забытом углу космоса. Сначала он отстоял гигантскую очередь на контроль, затем обнаружилось, что его багаж (между прочим, с началом новой многографии по Чвапрсу) потерян. Еще одна очередь – и он наконец пробился к биопьютеру, но тот лишь капал слюной из ротового отверстия на пол справочного зала, шевелил волосками и упорно выдавал один и тот же неверный ответ на запрос. Оказалось, у него (точнее говоря, у неё) ежемесячный гормональный всплеск, и все синапсы внутри переклинило. С трудом разобрались, что чемодан его уже перевезли в отдел выдачи потерянных вещей, и туда снова придется выстоять очередь. Дло, шлюмбись оно всё фостнём! Тяжело всдунув жабрами, Шна отправился в следующее помещение, и там занял свободное место на гравитрасе, приготовившись к долгому ожиданию.

Вдруг кто-то тронул его за пупырышек. Шна обернулся. Вот это удача! Соотечественник! Такой же тетрапод в переливчатом меху, вежливо предлагающий скоротать одиночество. Слава спектру, можно снять с дыхательного рыльца этот дебильный квантовый переводчик и поговорить на родном наречии.

— Мыкр Шна, — протянул он для знакомства обе педипальпы.
— Маабо Чом, — отозвался собеседник. – Приятно познакомиться. Тоже сюда на конференцию? И тоже стоите за багажом?
— Вы сама проницательность. Как ни прискорбно, учёный жмуж вынужден прозябать в очередях в этом странном мире, где так неэффективно всё устроено.
— А вы знаете, коллега, что все беды землян начались из-за одного писателя и его книги?
— Никогда не слышал ни о чём таком. – Шна удивленно вскинул щели.
— Что вы! Это презанятнейшая история. И, кстати говоря, тема моей диссертации. – Чом позволил себе немного самодовольства. – Времени у нас много, так что я просто обязан вам про это рассказать.

Много лет назад, еще до присоединения к империи, жил на Земле писатель по имени Борис Мячин. И однажды он задумал блистательный роман. В этом романе было прекрасно всё. И увлекательный авантюрный сюжет, разворачивающийся в далёкие времена, когда шпага и пистоль еще что-то значили в споре. И колоритный герой, выходец из народа, который, обладая смелостью и мужеством, а также острым умом, всегда тянулся к знаниям. И замечательный стилизованный слог, которым этот и другие персонажи книги говорили. И прекрасные идеи, которые автор постарался вложить в роман, идеи просвещенного патриотизма, когда любовь к родной планете является любовью к её культуре, земле и языку, а не сводится к милитаризму, ненависти к другим нациям и заискиванию перед начальством, да пощадит меня император за столь смелые речи. В книге были и приключения, и пылкая любовь, и великая тайна, ведь у героя мистический дар – видеть во сне и наяву события, которые происходили в любой точке планеты во все окрестные времена. В общем, прекрасным обещал быть тот роман.

Но случилось так, что в те же времена была у землян литературная премия Нацбест (она, кстати, до сих пор проводится), и Борис Мячин, автор той книги, возжелал срочно номинировать ее на эту премию. И тогда, представьте себе, он не стал роман дописывать. Оборвал несколько сюжетных линий, быстро сварганил скомканную и неубедительную концовку и подал рукопись на конкурс в таком виде, дло.

— Постойте, как же так! – вскричал, не удержавшись, Мыкр Шна. – Ведь это же, дло, просто бред бессмысленный! Можно ведь было спокойно дописать книгу и номинироваться на следующий год.
— В том-то и дело, дорогой коллега. Мячиноведы всей галактики до сих пор бьются над этой загадкой. Зачем понадобилась такая спешка? Никакой логики! Неужели он ждал, что недоделанная рукопись в длинном списке сделает ему промоушн? Разве что напрочь фларганутая рецензия могла привлечь внимание к роману. Но и таковой не было.

И тут случилось чудо. Каким-то одному спектру известным образом именно в таком виде роман вдруг стал страшно популярен. Им зачитывались все земляне – от мала до велика, его перевели на все местные языки. Крупнейшие школы и вузы включили его в программу обучения. Не прошло и пяти лет как на Земле книгу с нелепым названием «Телевизор» прочитал каждый второй. И что самое удивительное, землянам больше всего понравилась именно форма романа – половинчатого, заброшенного на полпути. Этот эффект получил термин «недопсис» и вскоре стал так популярен, что распространился как главенствующая идеология Земли. С тех самых пор…

— Пассажир Маабо Чом! – вдруг разнеслось по залу. – Пройдите за вашим багажом!
— Что ж, пора прощаться. Может быть, еще увидимся, в этом мире или в других. – Соплеменник засобирался к своему окошку, на ходу выделяя из центральной поры биомаркер с номерком.

Когда Чом уже прошел несколько скачков, Шна встрепенулся и закричал вдогонку:
— Постойте, а что же стало с Борисом Мя…?

Ответа он уже не услышал. В тот же момент его тоже срочно вызвали за вещами в другой конец зала. А пропускать свою очередь на этой планете ему показалось непростительным легкомыслием.

Для того чтобы в наше время создавать стилизацию под роман XVIII-го века, требуется колоссальная увлеченность и авторская независимость. Всё-таки исторический роман дарит все виды свобод писателю, можно обойтись без актуальных тем и при этом допускать исторические вольности, выдумывать язык и реалии, быть, наконец, романтиком в той полноте, какую наш век допускает мало. Но стилизация сложнее, чем исторический роман. Это литературная игра, в которой надо быть реставратором и краснодеревщиком, золотых дел мастером и авантюристом. Редкие образцы стилизаторского искусства оставил Михаил Кузмин. Если у Кузмина стилизаторские романы – это наследники театрального искусства, то «Телевизор» — роман кинематографический. Это готовый к экранизации материал, где блестяще проработаны диалоги персонажей, при этом есть яркие монологи и даже ряд писем.

Роман Бориса Мячина – вполне симпатичная книга. Перед нами авантюрный роман, отжавший всю многословность из Дюма, довольно гардемариновый по своим преобладающим оттенкам, при этом пронизанный эрудицией сверх всяких требований к столь легкомысленному жанру. Языковые, исторические, бытописательные пристрастия автора очень заразительны. Был выбран незамысловатый приём, который позволил избежать чрезмерной углублённости, способной порадовать специалиста, но отпугивающий так называемого рядового читателя. Рукопись юнкера Семёна Мухина попала в руки редактору (Борис Мячин играет самого себя), который публикует текст, сделав в нём существенные правки: «Я упростил и осовременил стиль. Я заменил устаревшие или иностранные слова на понятные и привычные. Такие слова добавляют исторического антуража, но резко снижают уровень читабельности». Конечно, редактор слишком вольно обошелся с бесценным историческим документом. Но что там мог представлять собой образец русской прозы времен «Страданий юного Вертера» (впрочем, основное действие отнесено к 1774 году, но пишутся сии записки во времена наполеоновского вторжения в Центральную Европу)? Как таковой язык прозы был слишком неполноценным, а здесь учтён опыт «Капитанской дочки», романов Акунина и советских переводов. Описательная сторона явно уступает место диалогам, и, несомненно, это должна быть книжка с картинками. Но содержание рукописи остаётся очень насыщенным. Оставлен жанр литературного портрета, и здесь возникают такие фигуры, как Суворов, молодой Фонвизин, императрица Екатерина II, царедворцы Елагин и Панин, княжна Тараканова, а также множество любопытных типажей, как, например, мужиковатые «мушкатеры». Оставлены разнообразные досужие рассуждения рассказчика, который при всей своей эрудированности и рыцарской доблести сохраняет трезвую рассудительность русского крепостного.

«— Да, — зевнула княжна [Тараканова], — давайте обойдемся без этих дешевых авантюрных историй, без плащей, кинжалов, дуэлей и прочего; они так утомляют хорошую книгу…» Дуэлей, в самом деле, нет. Наверное, редактор все их поторопился вымарать, зачем-то прислушавшись к самозванке. Ведь сам он говорит в главе «От Редактора»: «Я стал читать дальше, и вскоре сон напрочь выветрился у меня из головы: масоны, шпионы, ассасины, роковые красавицы, погони и дуэли посыпались, как из рога изобилия». Дуэли собрались обратно в рог, зато есть несколько динамичных батальных сцен.

Главный герой, он же рассказчик от первого лица, — чрезвычайно одаренный крепостной крестьянин, а впоследствии наследник огромного состояния своего воспитателя Аристарха Ивановича (фамилия его, кажется, Рахметов, по крайней мере, деревня, в которой начинается повествование, — Рахметовка; фамилия дворянская, герой Чернышевского тоже дворянин). Сенька Мухин блестящий полиглот, баловень судьбы, прекрасно приспосабливающийся к обстоятельствам, которые иногда напоминают мемуары Казановы, а иногда «Сказки тысячи и одной ночи», впрочем, переработанные Вольтером. Любимая книга героя (и в немалой степени автора) – «Кандид, или Оптимизм». Она вдохновляет своими событийными перипетиями, при этом герою (и автору) каким-то образом удалось совсем не заметить её цинизма и абсурдного уклона. Наш герой вполне искренне действует без рассуждений и принимает тот мир, в который попал волею высших сил.

Подобный плутовской роман в России редкость. Что-то подобное можно в избытке встретить в европейской литературе, где эта ниша плотно забита такими трудами, как похождения Шельмуфтского (романы Кристиана Рейтера) или книги Мора Йокаи (с «Похождениями авантюриста Гуго фон Хабенихта», при желании, здесь можно найти много общего). Но в России подобную книгу всё ещё можно воспринимать как милую новинку, а её экранизация, может быть, не покажется запоздалым образцом своего жанра.

У героя есть потрясающая мистическая способность, которая дала название всей книге (в переводе с греческого, теле-визор – далеко глядящий). Она мало влияет на сюжет (хотя не остаётся для него совсем уж посторонней), и, безусловно, используется как продуктивный кинематографический приём, позволяющий увидёть отдалённые события, не связанные с основным повествованием. Самый большой пункт расходов для продюсеров. И вот название, безусловно, спорное, хотя и настойчиво программирует на создание телевизионного сериала.

Справедливости ради, стоит покритиковать автора за слишком безопасную позицию по отношению к своему герою. Автор не ставит себя на его место, а подбрасывает поленья из двухвековой информированной дали. Нельзя считать убедительной такую, например, речь: «— Нет, — отвечал я. — Я не монархист; возможно, вы это уже заметили. Мне не нравится Екатерина; хотя бы потому, что ее правление в принципе нелегитимно. Она пришла к власти, устранив собственного мужа. Она не передает власть своему сыну, законному наследнику престола, хотя должна была это сделать еще несколько лет назад». Если преступления правительницы так очевидны, будто затвержены наизусть, то почему герой не обращает на это внимание, как какой-нибудь апатичный клерк 21-го века? Есть реалии, но нет тех переживаний, будто мы смотрим события по телевизору и можем особо не волноваться, так как всё это было давным-давно, чего кипятиться? К тому же редактор рукописи чересчур старается заменить аутентичные формулы языком современной прессы (в принципе нелегитимно). Зато герои постоянно роняют слезы, как в настоящем произведении XVIII века: «От нахлынувшего на меня восторга и умиления я разинул рот и чуть было даже не расплакался».

Очарование этой работы в том, что здесь находит выход юношеский романтизм, связанный с фильмами и книгами прошлого века. Мы же не можем не ощущать, что детство, проведенное в другой эпохе, ни к чему не привело. Мы, подражая взрослым того времени, готовились совсем к другой – их – жизни, к другим переживаниям, и вживались в них слишком искренне, когда вдруг всех этих переживаний с нами уже не происходит. 

Приключенческая литература – не единственная утрата, это касается и непонятных киногероев 70-х годов, и наивных комедий. И хотя Борис Мячин запрещает себе слишком уж распускаться в области устаревшей эстетики, кажется, что его азарт ведёт своё происхождение оттуда. И это достойно благодарности. Устаревшее не значит мертвое, а живое нуждается в участии, потому что всё ещё касается всех нас.

Исторический, авантюрный роман о второй половине XVIII века с фактурой, с персонажами, популярными в те далекие времена (один таинственный Эмин чего стоит, не говоря уже о лже-княжне Таракановой), со старательно выписанными реалиями эпохи — большая редкость в наши дни. 

Возможно, появился у нас новый И.И Лажечников, возможно, способный привить школьникам старый добрый русский патриотизм, в кондовости своей ничуть не совершенней нынешнего (В.Г. Белинский ещё как изголялся над историческими романами). Почему адресат романа юноша? Потому, что речь идёт о становлении отрока — необычайно одаренного крепостного Сеньки Мухина, сделавшего чудесную карьеру на службе Екатерины и к тому же обладавшего даром предвидения, но корыстно им не злоупотреблявшим, в отличие от Гарри Потера, зато снискавшего славу обычными человеческими талантами. 

Будут ли интересны приключения сверстника в историческом контексте нынешним подросткам? Боюсь, что вряд ли, несмотря на максимально адаптированной язык (иногда заставляют улыбнуться, ну, совершенно сегодняшние диалоги, то ли автор напортачил, то ли намеренно герой переходит на язык XXI века — он же провидец). И, все-таки, это язык с нужной долей архаичности, чтоб чувствовалась патина времени. К сожалению, в зрелищности любой литературный формат проигрывает компьютерным играм и кино. А взрослого читателя старой закалки роман, возможно, порадует: всякими потешными экскурсами в историю выращивания картофеля в екатерининские времена, условным сфумато атмосферы. Да и, вообще, пожилое поколение ностальгически вспомнит былые времена, когда зачитывались и Лажечниковом, и Мельниковым-Печерским, не говоря об Алексее Толстом, и поголовно находили вкус в романах Пикуля.

Что же до авантюрности романа, опять таки, эпоха диктует: бурный век просвещения, блистательные баталии, нити бесконечных интриг и заговоров, да все это есть, но как то вяло, академично. 

А чем интересен главный персонаж? Дух волтерьянского воспитания так и витал в древних помещичьих имениях, крепостной мальчишка, полиглот от рождения, мечтал стать мушкетёром и полковым барабанщиком, и уже, наконец, забрезжила вожделенная героем Турецкая война, но, по прихоти барина, ему пришлось отправиться в Петербург в компании самого Ивана Перфильевича Елагина — учиться актерскому мастерству у самого Ивана Дмитриевского (Нарыкова).

Автор — историк по образованию — открывает здесь целую галерею портретов исторических персонажей, выведенных под их оригинальными именами, в соответствующих декорациях, в общем, как и обещали, имеем развёрнутую картину Петербургской и Европейской культурной и политической жизни того времени. Все бы хорошо, да суховато как-то, несмотря даже на живописные (точь-в-точь, как на полотнах Я.Ф.Хаккерта) видения Чесменского боя, грезящиеся герою. Он то и есть «телевизор», т. е. способный глядеть через века, но в чем смысл этого дара для героя, для сюжета, для интриги хоть какой-то, я так и не поняла. То есть, интриги-то, заговоры, похищения, шпионы, масоны — да, опять таки, все есть, и книга читается легко (что при обилии и точности исторических кунштюков не так чтобы просто читабельно сложить), но вот чего-то не хватает — ей или автору. Может, причиной тому, все-таки, название, обещающее заведомо больший размах для приложения фантазии, большую визуальность, в конце концов. А у заглавного героя разве что хватает смелости приложить свои «телевизорские» способности к развитию отечественной журналистики, да и то: судя по ней (журналистике), не сложилось.