Всю мировую литературу можно разделить на… В общем, на любые два класса. Например – Селлинджер и остальное. Или – с матом и без мата. Или – фентези, сайнс- фикшy и скучная фигня. И все эти деления будут содержательны и полезны для аналитических каких-нибудь целей.
Что касается книжек авторов русских (извините, российских, ещё раз извините – русскоязычных) авторов, их удобнее всего делить на «книжки про Россию» и «книжки не про Россию». При этом во втором случае действие может формально разворачиваться и в России, но это будет так, декорация. Типа – «Москва как мировой город». Или – «дагестанское село». Или наконец – квартирный роман, где всё действие происходит в четырёх стенах, достаточно надёжных, чтобы защитить людей от российской ситуации.
Состоит она примерно в следующем. Уж извините, тут будет метафора.
Представьте себе человека, у которого есть сигареты и спички. И того и другого – примерно равное количество. Он идёт себе и спокойно курит.
У другого человека нет ни сигарет, ни спичек. Он идёт себе и спокойно дышит свежим воздухом.
А есть ещё третий человек. У него есть спички, но нет сигарет. Ну, почти нет – завалялись две последние и пара бычков по карманам. Покурить он может, но редко и немного. Он мучается, мучается, потом меняет спички на сигареты – и неудачно. Так что теперь у него пачка сигарет, но нет спичек. И вот он корячится, зажигает одну сигарету от другой, а каждую спичку бережёт как сокровище.
Теперь без метафор. В какой-нибудь Голландии, у людей есть всё. Начиная с денег и кончая вершинами культуры. Они там живут как боги – ну или хотя бы как настоящие люди. В частности, любой голландец, имеющий минимальные хотя бы способности и желание заниматься этой самой культуркой, может это делать, не помирая с голоду. Ежели он ещё и талантлив, ему подсыплют корма на скромную, но приятную жизнь. Например – он напишет пьесу, её поставят (хоть в районном любительском театрике) и он сможет, не голодая и прилично одеваясь, написать ещё одну пьесу.
С другой стороны, в каком-нибудь Афганистане у людей нет ничего. Все силы уходят на выживание. Но там никому и в голову не придёт, скажем, писать пьесы. Даже идея такая никому в голову не придёт – а если придёт, такой человек, скорее всего, из Афганистана уедет. Найдёт куда, ибо афганский писатель наверняка окажется востребованным. В той же Голландии.
Российская же ситуация уникальна тем, что у нас – ну вот как-то по грехам нашим — образовалась европейская культура, при этом власть у нас дикая, азиатская, а экономика – какая-то вообще месопотамская, что-ли. Это противоречие можно снимать по-разному. Например, в советское время людей, умеющих писать пьесы, кормили, но запрещали писать острое и интересное. Теперь всё ещё проще – писать можно почти всё что угодно, но их полностью лишили корма. При этом «культурные институты» остались и даже как-то функционируют. Но люди, в них работающие, живут как афганские крестьяне – за исключением, конечно, тех, кто в Москве развлекает падишаха.
Именно в таких декорациях разворачивается действие романа Бориса Бужора.
Место – глухая провинция (неважно где: у нас везде глушь; ну, допустим, это родной автору Липецк). Там живёт человек с красивым провинциальным именем Платон Сергеевич.
Главная коллизия задаётся банальнейшей в российских условиях ситуацией: человек хочет заниматься делом, за которое не платят. Он завлит местного театра. Пошёл он на это собачье место ради сверхзадачи – написать пьесу, и чтобы её поставили, и через то прославиться. Проблема в том, что зарплатки ему едва хватает, чтобы заплатить за квартиру. Чтобы хоть как-то прокормиться, он ночами – вместе с шайкой каких-то тёмных людей – занимается тем, что ворует металл c проходящих мимо городка поездов. Получаемые таким образом деньги поддерживают его на плаву.
Тут стоит остановиться и подчеркнуть: коллизия лишена этической составляющей. Это не тот случай, когда хирург приторговывает органами пациентов, чтобы в родной больнице всегда были лекарства. Герой вообще-то не делает ничего плохого – и не чувствует, что он делает что-то плохое. Он занят неприятным, тяжёлым и опасным физическим трудом. Опасность быть пойманным входит в условия труда. И даже когда крадунов пытается поймать ОМОН, он боится – но ему и в голову не приходит, скажем, устыдиться. Стыдиться тут нечего. По крайней мере, в российской ситуации.
Дальше развитие сюжета идёт по параллельным рельсам. С одной стороны – «театральный роман». Зачуханный городской театрик – в том числе и усилиями Платона Сергеевича – распирает в кассового регионального баобаба — что на доходах главгероя никак не сказывается, но в верхах театральной власти начинается сущий гадюшник. На это накладываются обычные театральные нравы, драмы и истерики, кем только не описанные. Усугубляемые тем, что в театре появляется столичная режиссёрша Елена Иосифовна. Платон Сергеевич во всём этом варится, конфликтует, пытается что-то доказать и т.п… А с другой – развиваются события на железной дороге, в обычном полукриминальном ключе: платонова команда, возглавляемая неким «Палычем», против разнообразных конкурентов.
В обоих случаях кажется, что сила солому ломит. В театре Платона всячески щемят, на дороге – бьют. И там и там ситуация, однако, выправляется. В какой-то момент герой уже почти побеждает: его пьесу ставят, впереди светят авторские и конец ночных работ. Однако нет. Он становится зрителем своеобразной постановки, которую поставил – прямо на железнодорожном полотне – тот самый Палыч (оказавшийся гениальным драматургом). И устраивает свой спектакль — срывает к чертям собачьим премьеру по собственной пьесе. Без дебоширства, всё по закону – снимает спектакль, пользуясь авторским правом. Потому что в театре творилась всяческая несправедливость, Елена Иосифовна своей постановкой изуродовала пьесу, и вообще надо громко хлопнуть дверью. Повторяя аналогичный поступок Палыча, совершённый много лет назад. Концы оборваны, герой уходит в никуда.
Всё это – и многое другое, о чём я здесь умолчал – написано, как выражаются непрофессиональные критики, «очень прилично». Ну то есть без серьёзных ляпов, сюжет хорошо простроен и сбалансирован, есть удачные места и несколько запоминающихся фраз. Если кому-то предыдущая фраза покажется пренебрежительной – добавлю, что это по нынешним временам вполне себе результат. Русская реалистическая проза сейчас всё больше серенькая, дрябленькая. На таком фоне можно сказать, что у книги Бужора – да и у самого автора – есть мускулы.
Увы, авторская конструкция ощутимо проседает на мотор. То есть на движущую идею.
Спланированный автором финал предполагает, что отстаиваемая героем ценность читателю близка или хотя бы понятна. Здесь эта ценность – написанная героем гениальная пьеса. Разумеется, это романная условность, но нужно, чтобы в гениальность пьесы поверили. У Бужора это не удалось совсем. Описания творческих восторгов – самые слабые и неубедительные куски романа. Ну, видно, что автор в восторге от своего дара, своей творческой потенции и «достигнутой глубины». Но и только. А дальше возникает закономерный вопрос – такие ли уж шедевры выходили из-под пера Платона Сергеевича, чтобы ради них ломать столько дров? С другой стороны, отрицательные герои книги не вызывают особенной читательской ненависти. Начиная от театральных баб и кончая инфернальными цыганами – все они, в общем-то, довольно жалки. Это такие же недокормленные люди, как и он сам, и живут они в том же аду, ну только что устроились поудобнее.
Да, они противные, неблагородные, они гадят и отпихивают других от своей
добычей (или пытаются вырвать чужую), но всё это – драки в одном бараке. И моральное торжество над этими бабами театральными… ну вот как-то не катарсично. Закрадывается даже мысль – лучше бы он, бедолага, получил бы эти свои авторские отчисления и мог бы спокойно сидеть за ноутбуком, заниматься литературой, не отвлекаясь более ни на что.
Чего я автору от души и желаю.
