Москвина тут намедни заметила, что женские бестселлеры («Ешь, молись, люби», «50 оттенков серого») в художественном отношении чудовищны и предлагают сказочный выход из типовых ситуаций. А потому, пишет Москвина, русского женского бестселлера следует ждать от дамы из гламурного журнала, сочетающей невежество, наглость и развязность со способностью имитировать литературу.

Вот как было после такого не прочитать книгу колумнистки журнала «Сноб» Анны Бабяшкиной «Когда я сдохну»? Вот как?

Роман относится к весьма крупному сегменту паралитературы, занимающему приблизительно пятую часть современного книжного рынка, — телочкина проза. Читают ныне преимущественно женщины, а телочкина проза им льстит: обещает вечный пубертат, причем в развязно-трогательно-ехидной манере, с максимальной концентрацией на персональных головных лисичках-белочках. Иногда телочкина проза бывает полна блаженного детского любопытства к миру и точна в подробностях (Катя Метелица, Линор Горалик). Но симулировать это, как и всякий писательский дар, невозможно — у Бабяшкиной и не получается.

Действие крутится вокруг призрака телочкиной старости (уже интересно) и с этой целью перенесено в 2039-й год, который ничем не отличается от 2017-го, ибо и в 2017-м героиню и авторшу не занимает ничто, кроме шур-мур с обеспеченными нефтяниками и психотерапевтами. В 2039-м присутствует элитный дом престарелых, где престарелая элитная героиня рассуждает, что попа у нее пока еще ничего. За этим надо просто следить.

В традиционном для этой литературы игриво-снисходительном тоне автор пускается в рассуждения о грехе инфантильности и неминучей за него расплате. Напоминая тем веселую формулу «Рок против наркотиков, пчелы против меда».  Девчачий роман против инфантильности. Федорино, так сказать, горе.

Поняв, что триста страниц так не вытянет, Бабяшкина запускает интригу: от кого у обитающей в богадельне многодетной матери дети (все от разных) и кому из других обитательниц отцы приходятся мужьями и возлюбленными (бывшими и покойными — раз уж богадельня). Интрига живенькая, вполне себе сериальская, и как все сериальские интриги, не в силах ответить на главный вопрос — что делает такая классная и разбитная мать столь состоявшихся детей в доме престарелых? Известно что: Бабяшкиной сюжет подгоняет.

Слог — из журнала «Сноб». «Я привыкла вращаться среди людей креативных, творческих и безбашенных». «Я надеялась, что всем так же насрать на меня, как мне на всех». «Как выяснилось, я тут не одна такая, кто знает буквы». «Прямой, как луч лазерного прицела, взгляд». «Страницы, где сквозь тюлевую ткань вымысла прорывается настоящее, искреннее, выстраданное». «Звезда гламурного глянца».

Фамилии — даже не из телефонного справочника, там живее. Когда Бабяшкина под редакцией Качалкиной издает роман у продюсера Чичирина — это уже интересно. А когда внутри действуют Соня Булгакова, Алла Максимова, Ната Соколова и Федор Васильев — … ну да. Зато попа, как сказано, ничего.

Обложка предаставляет собой розовую Барби на черном-пречерном фоне с кокетливым названием. Полное, стопроцентное тождество формы и содержания.

Задумалась Барби о бренности сущего — да оказалась пластмассовой.

P.S.Корректура соответствует. Автор очень любит оборот «как только», но уверена, что он пишется через дефис. Представьте себе 16 «как—только» на трехстах страницах, вот только представьте. Зато слово «пистик» в устах шестилетнего младенца — это уже, видимо, личное достижение корректора Поповой. Никто не объяснил корректору, что детсадовский сленг не стоит подводить под орфографию исходных слов, потому что дети орфографии не знают. Если говорят: «пестик» — так и не правь его на «пистик», не козыряй грамотностью. Такие же высокоодаренные все время «дембель» на «дембиль» меняют. Розентали недорезанные.

Роман Анны Бабяшкиной «Прежде чем сдохнуть» о 60-летней представительнице нынешнего креативного класса. Сегодня героине почти сорок, мы с ней фактически ровесницы. Действие же романа перенесено в будущее, в 2039 условный год, где нынешние блогеры, звезды Рунета и завсегдатаи Фейсбука переживают свое креативное старение. «Прежде чем сдохнуть» героиня Бабяшкиной Софья Булгакова решает, наконец, осуществить мечту всей своей жизни: написать роман о себе.

Впрочем, как оказалось, многие элегантно стареющие креативщики в пансионате (назвать домом престарелых описанное заведение язык никак не поворачивается) занимаются на досуге ровно тем же самым:

«Вот когда моя мама еще в этом пансионе работала, — трепала своим бескостным язычком девка-сотрудница, — все бабульки к старости тянулись к земле. Вы не представляете, что тут творилось! Каждая бабка — у другой уже и сил нет, чтобы ходить, — требовала себе личную грядку. И как заведенная копалась в ней… А теперь вот все по-другому. Все пишут. Все пишут! Хотя чего же тут удивительного? Прежние старухи всю жизнь копались в земле, работали руками и под старость не могли остановиться, а нынешние ста…, то есть дамы элегантного возраста всю жизнь просидели в офисах, давя на клавиши. И тоже не могут остановиться. Прогресс!»

И наша героиня решает стать местным Львом Данилкиным:
«Если уж эти подлые твари замусоривают своими литературными сорняками все информационное поле, не давая мне вырастить на нем Розу моего Романа, то я выдерну их с корнем! Я затравлю их гербицидами литературной критики, и они освободят мое жизненное (то есть литературное) пространство».

Однако, ее карьера литкритика была грубо оборвана в самом начале. Потом интрига закрутила героинь, элегантно стареющих в стрингах, в круговорот по-настоящему сериальный. На сцену вышли соседки по пансионату, чьи судьбы в молодости были написаны не иначе, как сценаристами «Санта-Барбары». Но размышления героини о сути литературного творчества показались мне не безынтересными:

«До чего же люди странные. Сначала выковыривают из башки своих тараканов и выставляют их на всеобщее обозрение в пошлых «литературных альманахах», а потом усиленно делают вид, что эти насекомые не имеют к ним никакого отношения. Если уж их так распирает и необходимо выговориться, но не быть услышанными, шли бы, как- тот мужик из сказки, к дуплу дерева и шептали в него «У царя рога!», а не лабали рассказики, создавая интригу, и не возбуждали у публики нездоровое любопытство».

«Прежде чем сдохнуть» читается легко, местами даже слишком. В нем есть и интрига, и изрядная порция иронии, и колоритные героини (одна Ната, собиравшая всю жизнь свою «коллекцию из детей», осознанно рожая их от разных отцов – чаще всего личностей незаурядных и экстраординарных – чего стоит!). Ну, и задуматься нам всем есть над чем: представление о старении нынешнего поколения эффективных менеджеров, написавших километры текстов для блогов и глянца, но так и не написавших самих себя – впечатляет и удручает одновременно.

Этот роман я прочитал задолго до того как он появился в числе номинированных на премию «Нацбест»… Прочитал его лет пять назад, если не больше, когда он победил в премии «Дебют», кажется, в номинации «Фантастика». Но издан не был…

Видимо, из-за этого старого знакомства, написание рецензии долго откладывал. Сложное чувство возникло у меня и тогда, во время перового прочтения «Прежде чем сдохнуть», и теперь, когда перечитал уже не только для души, а с прицелом, стоит или не стоит давать этому произведению баллы.

Как и тогда, самым вкусным оказались сочетание имени-фамилии автора с названием произведения (правда ведь отлично – «Анна Бабяшкина. Прежде чем сдохнуть»?) и первые пять абзацев. Два из них хочется процитировать: «Так вот, прежде чем сдохнуть, я, вполне себе годно сохранившаяся тетка семьдесят девятого года рождения, еще помнящая жизнь без мобильников, Интернета, Путина и электромобилей, сажусь за компьютер и с чувством глубокого удовлетворения набиваю в Word название своего «открывающего новый этап в моей жизни» романа «Прежде чем сдохнуть». А компьютер тут же подчеркивает слово «сдохнуть» волнистой зеленой линией и сообщает, что оно не может быть употреблено в тексте. И (в скобках) делает допущение: если только речь не идет о животном. Речь идет обо мне и моих соседях по дому престарелых, поэтому слово сдохнуть вполне допустимо».

Мощный сарказм, достойный заявленной темы: современные тридцатилетние через тридцать лет, поколение «Фейсбука» в домах престарелых, растекшиеся по дряблым телам татуировки дельфинов и бабочек…

Но после пяти абзацев начинается спад, сюжетная пробуксовка и одновременно торопливость: героиня, которую родственники сдали в дом престарелых (а она предельно бодра и подвижна, прямо девчонка, а не «престарелая»), мечтающая написать исповедальную книгу, выясняет, что пишут чуть ли не все обитательницы этого дома и охотится за рукописями, чтобы их прочитать и раскритиковать. Сарказм превращается в иронию; внимание автора переключается с героини, собравшейся поведать о том, как же так случилось, что дети сдают их пачками в дома престарелых, на рутину настоящего (вернее, в книге это настоящее, а на самом деле на дворе там 2039 год).

В итоге автору удается вырулить на мораль, свести сюжетные линии более-менее в одно целое, но интерес – не праздный, а искренний, граничащий с необходимостью узнать, – порожденный первыми абзацами, вернуть уже сложно.

Дело, может, и в названии. Оно очень экспрессивное, и форма содержания должна ему соответствовать. Оголенный нерв, беспрерывная истерика вроде «Смерти в кредит» Селина, или же сухой отчет, от которого волосы встают дыбом, типа «Очень легкой смерти» Симоны де Бовуар, или же однотонно-тошнотворная тоска в духе бесконечных повестей Франсуазы Саган. А здесь – беллетристика, заявленная, как нечто другое. Я бы сказал – настоящее. Поэтому неминуемо разочарование. Впрочем, у автора и ее героини цели-то благие. Начинают они за упокой: с потребности рассказать о пластмассовой жизни своего поколения, а заканчивают за здравие: призывом дожить оставшиеся годы осмысленно, с целью, или хотя бы уберечь будущие поколения от ошибок… Вот как «Прежде чем сдохнуть» заканчивается:

«Нам не хватило силы намерения не то что самостоятельно проживать собственную жизнь, нам не хватило концентрации даже для того, чтобы самостоятельно ее придумывать. Мы все время ждем каких-то повитух, которые вытащат из нас наш новый день, принудят нас, усилят родовые схватки, обезболят, чтобы мы легко и ненапряжно родили из себя что-то новое и настоящее, родили себя. Мы ждем, что обстоятельства сами подтолкнут и выведут нас туда, в будущее, а нам останется только расслабиться, отдаться потоку и катиться по жизни, как в санках по ледяному желобу. Но правда и соль жизни в том, что она только тогда подлинна, когда ты все-все, каждую секунду проживаешь самостоятельно. Отказываясь от малого испытания и напряжения сил, ты проигрываешь и в большем. Когда ты не хочешь самостоятельно приготовить себе обед, или испечь хлеб, или убрать пыль, или написать собственную историю, нарисовать картину, подать апелляцию, сменить подгузник, ты полностью выпускаешь свою жизнь из рук. Когда ты не в силах выдержать жизненное напряжение даже в таких мелких испытаниях, как же ты надеешься преодолеть что-то, по-настоящему требующее усилий? Да надорвешься.

Надо просто начать. Прямо сейчас. Сделать что-то самому. Не заказать пиццу по телефону, а выйти на собственную кухню и своими руками смешать в тарелке неровно порезанные помидоры и огурцы. Будет салат. Позвонить маме и сказать, как ты ее любишь. Своими словами. А не отправить заготовленные кем-то другим признания на растиражированной открытке Hallmark, где остается просто поставить свое имя. Самому заглянуть под собственную кровать и увидеть, чего же, блин, туда понапихано за неделю.

Не дожидаясь, пока домработница вытащит оттуда грязные носки и огрызки. Пойти в спортзал и честно вспотеть на беговой дорожке, а не бессознательно отключить, засыпая, электростимулятор-бабочку, который «хлопал» по животу все эти полтора часа. Обнять своего ребенка. Погладить кота. Достать карандаши. Прочитать газету, чтобы понять, какой крестик ставить в избирательном бюллетене. Переклеить обои. Позвонить тому, кому очень хочется позвонить, не дожидаясь, пока ему без тебя станет хреновее, чем тебе без него.

Просто сделать все это. Это не страшно. Стоит сделать это, прежде чем станешь таким, что уже не сможешь всего этого. Впереди еще есть немного жизни, чтобы ее прожить».
Я лично поддерживаю.

«Прежде чем сдохнуть» — обычный российский иронический детектив, который зачем-то решили приписать к департаменту «современной прозы». Возразить этому, привести аргументы «против», не вдаваясь в подробности, не так просто, как кажется. А вот найти железный довод «за» — легко. Мы ведь, как известно, вообще говорим прозой (в книге Бабяшкиной, кстати, болтают, не переставая).

Так что нечего тут нос воротить, «Прежде чем сдохнуть» — современная проза, и все тут. Но отделаться от ощущения, что тебе норовят подсунуть крашеного мексиканского тушкана под видом шанхайского барса, невозможно. «Прежде чем сдохнуть» — повествование о том, как очередной аналог Евлампии Романовой, или Даши Васильевой начинает свой бессмысленный и беспощадный к времени и мозгу читателя иронический сыск.

Заглавие и затравка сюжета – самое сильное из того, что есть в книге. Рассказ о неизбежно наступившей старости креативного класса обещал многое. Можно было пойти по пути психологической драмы и глубокомысленных размышлений, можно заняться издевательскими сатирическими зарисовками. Задумка хорошая, материал благодатный. Осведомлена о жизни данной группы российского населения Бабяшкина, видимо, вполне хорошо. Тут бы копнуть поглубже и рассказать что-нибудь выходящее за пределы беременностей и беспорядочных половых связей на фоне созидаемой своими руками карьеры и эпизодических творческих позывов. Мы все это и так знаем: «Да-да, богатые тоже плачут». Подробности личной жизни офисно-гламурной прослойки в избытке освещены средствами массовой информации, кино и художественной литературой. А про людей там ни слова.

Бабяшкина не добавила ничего нового. Автор так и не осознал открывшихся перед ним возможностей. Как это обычно у нас бывает, дальше забавной задумки дело не пошло.

Гламур на пенсии. В доме престарелых. Ха-ха-ха. Но что делать дальше? Ответ один – перекапывать прошлое, раскрывая связи, существующие между «пятью шикарными, деятельными, страстными бабами», проживающими в пансионате.

Проблема должна была встать неизбежно. Что интересного может быть в старости у того, кто был скучен и безлик в юности? Можно было бы написать и об этом, о тупой разрушительной стандартности существования, о разъедающей личность пустоте. Но для этого надо хоть немного приподняться над своими персонажами. Выйти за пределы их убогого мирка. Автор на это не способен. Послесловие в конце книги, где Бабяшкина в духе баснописцев двухсотлетней давности разъясняет мораль своего произведения («сделай сам», «позвони маме», «так жить нельзя») — наилучшее свидетельство содержательной блеклости романа. Хорошая книга сама себя объясняет и в конферансе не нуждается.

Авторская слабость определяют форму и стиль произведения – бесконечно льющуюся, изнуряющую своей мелкотравчатостью и пустотой женскую болтовню. Можно было бы возразить, что иначе и быть не могло. Такова сама героиня, ведущая повествование. Откуда взяться аналитическому мышлению, тонкости и наблюдательности у человека, который всю жизнь провел в среде, их последовательно угнетающей? Все так. Но это лишь подтверждает исходную ошибку автора в выборе повествователя. Глупый может рассказать историю, лишенную глубины и живости, приятную и близкую лишь человеку недалекому. (Если вы таковы, то это ваша книга) На какие высоты прозы можно рассчитывать, доверяя рассказ персонажу, неспособному к развитию и эволюции, к выходу за рамки узкогрупповой морали, картины мира, избитого набора чувств и эмоций? Поэтому читателя ожидает мелкая возня персонажей, заполняющая триста страниц монотонно журчащего текста.

В последние годы стало модно «раздвигать границы литературы» (большой, серьезной, высокой) за счет других жанров. Выражение довольно странное само по себе, потому что там, где есть мысль, эмоции и мастерство, говорить о раздвижении границ не приходится. И если их нет, то и формальная принадлежность к высокой прозе не спасает. Жанр произведения вторичен по отношению к его художественным достоинствам. Но раз хочется «расширить наше представление о литературе», так отчего бы в открытую не начать с самой Донцовой, а не с ее клонов? Продвигать, так уж оригинал.

Закрыв книгу Бабяшкиной, я страшно удивилась тому, что её номинировала Анна Козлова — писательница жесткая, если не сказать жестокая, я предполагала, что и текст будет в таком духе. К тому же название обязывало — «Прежде чем сдохнуть», да и сюжет о далеком будущем (в 2039) нынешних хипстеров виделся соблазнительным, такое поле для фантазий о поколении, выросшем в эпоху сетевого бума. Название к тому же подсознательно ассоциировалось с другим — злого фильма ужасной Гай Германики «Все умрут, а я останусь», суть которого, обыденные сценки из жизни старшеклассников, снятые как будто скрытой камерой в какой-нибудь школе на районе.

Вот чего-то в этом роде, сдобренного фантастическими гаджетами, я и ожидала. Увы, это оказалось всего лишь неким пересказом «Сказки о потерянном времени». Пионеры-пенсионеры (не имеющие никаких проблем, кроме избытка времени) резвятся на просторах пансионата где-то в живописных окрестностях Москвы. Пишут романы, флиртуют, интригуют, пламенеют всеми чувствами разом (но никакого секса, Боже упаси), немножко травят друг друга в переносном и прямом смысле (от безделья и полноты чувств, конечно). Хотя, скучать им и вправду некогда, так как наконец-то началась «жызнь» (да простит меня Курицин).

Поскольку у автора на заявленный 2039 год не хватило ни грамма фантазии, хоть ну какую-нибудь новую, квантовую, что ли, игрушку героям подсунуть, пришлось их изолировать, по принципу старушки Агаты, и окунуть с головой в детективный сюжет. Время-то есть теперь заняться настоящим, покопавшись в прошлом, и вот главная героиня — черт в юбке с шилом в заднице — мечется по страницами, запутывая прямолинейные отношения престарелых персонажей, и без того повязанных, как выясняется, бикфордовым шнуром адюльтеров и прочих непостижимых связей. Попутно раскрывая не только их подноготную, но и невероятные убийства типа, целый футбольной команды зараз (нет, это не про самолёт). А потом все помирятся, поплакав друг другу в жилетку, и попляшут у прощального пионерского костра. 

Язык до боли знакомый, да и все это где-то когда-то, кажется, я читала, да это же Донцова, не проходил ли автор у неё стажировку литературным негром, подумалось. Помню, лет почти двадцать назад я читала её в дачной электричке, иногда немного путаясь в потрепанных, ярких обложках (могла начать одну книжку, а конец прочитать из другой, сходилось, без разницы). Однажды, сев в поезд и смущенно раскрыв дюдик, обвела глазами вагон и обомлела: все как один читают это! Вот и у Бабяшкиной вполне электрическое, народное чтиво, но чтобы «Национальный Бестселлер»?! Наверно, Козлова пошутила.

«Наконец-то в свои шестьдесят я села писать свою первую книгу. Я мечтала об этом всю свою жизнь, но все как-то обламывалось. И вот, прежде чем сдохнуть, я, наконец, нашла время, чтобы осуществить мечту всей своей жизни – написать четыре тысячи знаков «связного текста от себя самой».

«Речь идет обо мне и моих соседях по дому престарелых, поэтому слово сдохнуть вполне допустимо». Наверное, тема дома престарелых волнует достаточное количество читателей и детей (в первую очередь), и стариков. Правда и дома престарелых разные – нашей героине повезло – дом престарелых с джакузи – это что-то.

«Но сейчас нам, как в самой ранней юности, уже не надо ни о чем заботиться: ни о том, как получить повышение зарплаты, ни о том как купить квартиру в Москве, ни о том, с кем оставить ребенка, ни как разделить имущество при разводе. Каждый предается тому, чем мечтал заниматься всю жизнь… а среди женщин запойный просмотр сериалов, чтение, охота за мужчинами и маниакальная забота о внешнем виде (мы стали первым поколением старушек в стрингах, эпилирующих зону бикини и маринованных в солярии)».

Казалось бы – ну вот, живи и радуйся, однако характер героини требует острых ощущений, ей скучно, считая себя исключительной личностью, она бесцеремонно вторгается в устоявшуюся жизнь пансионата и в конечном счете превращается в такую мисс Марпл, заканчивая в итоге свой «роман» детективной развязкой.

Назвать работу автора женским романом, несмотря на сюжетную линию, нельзя. Текст достаточно жесткий, лаконичный и откровенный. В женских романах все более сентиментально, с щемящими подробностями. Здесь этого нет.

Более того, дочитав до: «Беременной я ходила со смутной брезгливостью, как будто бы у меня в животе ПРОПИСАЛСЯ не человеческий детеныш, а зубастик из фильма «Чужой». Я с ужасом ждала того дня, когда ОНО все- таки вылупится на свет, чтобы испортить мне всю жизнь».

Каково? Подумалось, да это уже было у Базена в «Змея в кулаке» и, значит, все должно закончиться «Смертью Совы».

Надо отдать должное, автор пожалела героиню и ее сына, дав им возможность: «Боже, как мне стало его жалко! Почти как себя. Я сползла к нему, села рядом на холодный цемент и плакала вместе с ним. Я целовала его в руки, в глаза, в макушку, в коленки, в спину. Я просила у него прощения и обнимала так, что, казалось, его ребра этого не выдержат. Мне было так стыдно и больно».

Ну вот и слава богу. Тактильный контакт состоялся.
Героине надо было прожить довольно долгую жизнь, чтобы в конце концов понять всего-то: «Обнять своего ребенка. Погладить кота. Позвонить тому, кому хочется позвонить, не дожидаясь, пока ему без тебя станет хреновее, чем тебе без него».

Все это о начале и окончании романа. Ну, а в середине – любопытство героини и ее вседозволенность по отношению к окружающим, позволяет автору привнести такой детективный привкус, когда она начинает расследовать «перекрестное опыление» в молодых годах соседок своей героини.

Читать роман может и будут, но это не та книга, которая на постоянной основе останется в книжном шкафу знатоков хорошей литературы.