Сравнение писателя Рубанова с писателем Василием Аксеновым если не польстит Андрею, то определенно не вызовет у него отторжения – в каком-то из ранних романов (кажется, это была «Великая мечта») аксеновский «Остров Крым» фигурировал у него, наряду с «Эдичкой», в золотом, прямо-таки валютном списке книг.
А сегодня, через годы в литературе, параллель сия выглядит для Рубанова чуть ли не принижающей. Но закономерной – особенно после романа «Патриот» (М.; АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017 г.)
Раз уж вспомнили «Остров Крым», отмечу, что и главный шедевр Рубанова, «Сажайте и вырастет», существует как бы наособицу, вне магистральной темы его прозы, всей рубановской московской бизнес-саги (впрочем, в отличие от Аксенова, эпитет «московская» у него – не социологический, а чисто географический). Ну да, Аксенов, кроме того, убегал в затоваренную бочкотару и прочие поиски жанра, как Рубанов – в фантастику, обогатив стругацкий дискурс блатными понятиями.
Обоим свойственен неизбывный адреналиновый тонус, который Аксенов подчас презрительно именовал «комсомольским задорчиком». Но принципиальнее другое.
Андрей Рубанов – прямой наследник Василия Павловича по серьезной службе в рупорах социально-пассионарного поколения. Шестьдесят лет, прошедшие после шестидесятничества, оптику изрядно замутили, и Аксенов из бизнес- коуча (идеологом он, строго говоря, тоже не был) превратился в политического вождя, что простодушно зафиксировано создателями сериала «Таинственная страсть». Видимо, тут следствие не политического, а экономического явления – конкуренции; в презентации шестидесятничества у Василия Павловича и впрямь были серьезные соперники. Получается, он выиграл – посмертно, аляповато и двусмысленно.
А вот Рубанов, научивший седых строгих мужчин из среднего бизнеса, говорить отличным литературным языком, у нас такой один – что выглядит страшно непропорционально, но впечатляюще.
Всё же статусные, каждый по-своему, тезки – Юлия Латынина и Юлий Дубов зафиксировали расцвет и закат русского олигархического капитализма. Первая в ключе индустриального фентези, второй – в узком «березовском» изводе, и, строго говоря, к поколениям, да и к бизнесу это имеет опосредованное отношение. Ольгу Погодину-Кузмину больше интересуют не виды коммерческой деятельности, а масть – преимущественно голубая…
Впрочем, Рубанов при всём глубоком погружении в кущи и джунгли бизнеса, тоже не совсем про него, он про время, и про спецназ по нему путешествующих:
«Реальная машина времени. Всё моё поколение, якобы, как ты сказал, травмированное, — прокатилось. Стартовали в чёрном прошлом — и приехали в светлое будущее. Такая удача бывает, может, раз в тысячу лет. (…) Чтобы записать песенку группы «Rolling Stones», я должен был ночью настроить радио на «Русскую службу Би-Би-Си», потом включить катушечный магнитофон и поднести микрофон к динамику радиоприёмника. И я ещё считался богатеньким Буратиной, потому что ни у кого из моих одноклассников не было ни радиоприёмника, ни магнитофона. И штанов у нас тоже не было. И роликовых коньков. И журналов про фантастику. И отдельных комнат не было. И интернета не было, и айподов, и «Макдональдса». А через пятнадцать лет — мы, ещё совсем молодые ребята, тридцатилетние дураки, — вдруг получили всё. Кредитные карточки, сотовые телефоны, машины с кондиционерами, дороги в десять полос. Пятьдесят каналов в телевизоре. Авиабилеты в любую точку мира с доставкой на дом. Концерты мировых суперзвёзд. Любая еда, любая одежда. Квартиры на двадцать пятых этажах, с бесшумными лифтами, тёплыми полами, посудомоечными машинами и подземными парковками. Нам дали бесплатный билет в будущее! (…) Кто не выдержал этого путешествия во времени — те, да, спились, сторчались, пропали куда-то. Но не от горя, а от удовольствия».
Интересен социальный портрет поклонников прозы Рубанова – а это общность, и совсем немалая. Рафинированные литературные критики вроде Галины Юзефович – тут белые вороны, основная масса же (убеждался я лично и многократно) – истинно рубановские персонажи. Те самые; физики, дембеля 88-89-90, гитаристы, советские экс-инженеры и провинциальные сверхчеловеки, из качалок, секций единоборств, аудиторий, репетиционных подвалов ушедшие в новую реальность; полтора ларька, сигареты/амаретто, наезды, кидалово, первые шальные бабки и девки, казино и паленые, «сами пьем» коньяки; адидасы, битые мерсы… Через десяток лет – банки, заводы (без рейдерства не обходилось), торговые сети и развлекательные центры, двухсотметровые коттеджи в престижных пригородах с бассейнами, сейшелы, и вообще, «мир посмотрели и он не понравился», гламурные жены вторым- третьим браком, и понтов немеряно от ощущения себя становой жилой государства, а государство посматривает и амбиций не поддерживает, но до поры хмуро не вредит, и вот уже кто-то в депутатах, а кто-то в СИЗО (разумеется, 159-я, самая ее тяжелая, четвертая часть)… Мотаем дальше – Майдан, Крым, Донбасс, кризис 2014-го, 15-го, 16-го, далее везде, и календарь взбесившегося мира убедительно корреспондирует с собственным полтинником и внутренним кризисом, и счета скукоживаются, а долги пухнут, стройки твои просели и перемещаются в виртуал, и неудержимо тянет замутить что-то патриотическое – например, торговать отныне только российскими винами, а еще о душе подумать, и тут две дороги, точнее одна – не то в храм Божий, не то на войну. Есть еще эмиграция, пока возможно, но это уже совсем загробная смерть.
Это я всё о поклонниках Рубанова, а не роман «Патриот» пересказываю (хотя, говоря о поколении, обязательно съедешь на его сюжет) – столь убедительной симфонии автора и героев давненько у нас в литературе не случалось. Однако глубоко неправ тот, кто продолжает числить Андрея Викторовича по разряду пусть замечательных, но быто- (точнее, социо-) писателей. Да, Рубанов своих героев увидел и вытащил под софиты, и всё же он не только сталкер, но и демиург. Это хорошо видно в отношении к центральной фигуре «Патриота», экс-банкиру, а ныне дауншифтеру Сергею Знаеву, пребывающему как в общем экономическом, так и в личном кризисе. Тут надо сказать, что Рубанов строит своеобразную, по остроумному замечанию критика Владислава Толстова, Йокнапатофу; он водит своих героев стайкой по объектам-романам, и весьма увлекательно наблюдать эволюцию и трансформацию подобного, роуд-муви, взаимодействия. В романе «Великая мечта», густо окрашенном личной нотой, Знаев, эпизодический персонаж, на тот момент акула капитализма и банкирская сволочь, симпатий не вызывает и вызвать не может, скорее, наоборот, хотя оба Рубановы (автор и герой) реагируют в духе известного слогана «не он такой, жизнь такая».
Роман «Готовься к войне» (первый полноценный «знаевского» цикла) заставляет относиться к акуле куда амбивалентнее – там Сергей Витальевич, жирная середина нулевых, еще вполне железный дровосек бизнеса, с жаждой не жизни, но «жить» и экстремальными хобби, но и масштаб его игры начинает впечатлять, и под железом обнаруживаются рефлексии, душевные трещины и заусеницы. Автор, впрочем, близко Знаева к себе не допускает, держит дистанцию. И это, собственно, принципиальный маркер, поскольку в «Патриоте» дистанция исчезает, граница стирается, и Знаев своего экзистенциального тупика, неизбежного поражения, становится во внутренних монологах рупором поколения, то есть – самим Андреем Рубановым. И «Патриот» — уже не броское название, не ирония над метаниями героя между «поедем на войну» ((с), Наталия Медведева) и «продать всё и свалить», а позиционирование себя во времени и пространстве Родины, итоговый и мучительный апгрейд поколения.
Здесь, собственно, главная фишка романа и автора – на самом деле школа Рубанова, конечно, не в стиляжье-легкомысленных шестидесятых, а в революционных двадцатых, в семинаре Андрея Платонова, собиравшемся в дворницкой. Или мертвецкой?
«Запах жилья, в котором много месяцев не готовили еду и не кипятили воду, показался Знаеву-младшему отвратительным. Возможно, так пахло дыхание бога. Не сына, прибитого к деревяшке, а его отца, создавшего всё сущее.
Умерший человек слишком долго пытался усовершенствовать и доработать созданный богом мир, в бог в ответ доработал его самого. Усовершенствовал до конца».
Точнее, это не семинар, а лаборатория – по превращению вселенских грязей (в случае Рубанова – торговых площадей, бабла и пр.) в метафизику надежды и отчаяния, прорыва из надрыва. Иногда на люминисцентный огонек заходит другой классик – Леонид Леонов.
«Иисус был беспредельно крутой парень. Но даже его усилий оказалось недостаточно. Он не убедил Отца, что мы, люди – можем выжить.
Человек разумный – как модель для сборки – получился бракованным, неудачным, несовершенным. Эта форма жизни оказалась слишком жестока, кошмарна.
Бог-отец произвел бракованный продукт. Иисус, его сын, не убедил отца. Не отстоял род человеческий».
Здесь уже не просто внутренний монолог слившегося с героем автора, но онтологическое сближения творца с Творцом; негромкий (по сложившемуся в литературных кругах мнению) рупор поколения Рубанов признает его, поколения, несовершенство, брак и мрак. Включает иерихонскую трубу, чтобы протрубить о конце пионеров и пассионариев русского бизнеса, героев романтической, злой и щедрой эпохи. Он придумывает Знаеву непоправимо глянцевый и насмешливо-ветхозаветный финал: топит, как котенка (упрямого, отчаянно-жизнелюбивого котенка) в океане у золотых калифорнийских берегов, в обнимку с доской для винтсерфинга…
Что называется – закрыл тему. Или слил?..