По аннотации о книге А. Филимонова создается неверное впечатление. Цитата «В далекой российской деревушке, которая называется Бездорожная, «люди живут мечтательно» вырвана из контекста, поэтому читатель может подумать, что это какое-то очередное «задушевное» сюсюканье про «мечтательный» русский народ с поэтической душой и т. п. Сейчас по идеологическим причинам в моду вошло посконное зоонародничество и, судя по публикациям в толстых журналах и премиальным спискам, скоро грозит стать мейнстримом. Однако флэшбэк со слюнявым сельским наивом не состоялся – его тут же развеяла конкретика: «У 70-летней Матрешки всю жизнь была мечта насрать мужу на лысину». Причем осуществление этой мечты произошло с борта самодельного летательного аппарата под управлением местного Кулибина – сельского киномеханика-трансвестита, своими руками соорудившего данный агрегат, который, в свою очередь, сработал напоследок в качестве смертоносного снаряда, на раз уничтожившего вражескую группировку «пудинцев» с соседнего села.

Читателя ожидает множество неожиданных сюжетных кульбитов, сплав эпоса, шаманских поговорок, поверий и заклинаний с каверами бродячих арестантских тем, мифы и сказы вперемежку с некрореализмом и фантасмагорическим гротеском, отсылками прямиком к девятому кругу Дантова ада. Глава о спецпоселенцах, которых в 4-й год первой пятилетки вывезли на остров умирать страшной смертью, кажется, пробует читателя на прочность, насколько глубоко он способен спуститься в исследование человеческого ужаса. Разумеется, русская реальность куда страшнее больших и малых жанров русского фольклора, но здесь мы не найдем ни эпического пафоса, ни обличительной гуманистической риторики, поскольку для всех этих целей необходимо, прежде всего, отсутствие дистанции. Здесь же автор предельно дистанцирован в личных позициях и эмоциях, не требуется ему при этом и читательское соучастие. На самом деле автору и не следует слишком уж заботиться о читателях – эта озабоченность всегда видна и всегда даже в малых дозах чрезмерна.

Домашнего подростка среднего школьного возраста сначала лишили родителей, а после в холодном телячьем вагоне повезли по этапу прямиком в ад, где нет ни сухого места, ни укрытия, ни огня, ни еды, только холод, голод и смерть, бывшие люди, в одночасье превратившиеся в людоедов, и обглоданные трупы. Так вот, на одном из этих трупов он сплавляется по реке к другому берегу, где, вероятно, есть жизнь.

«Он лежал на животе старика, держась одной рукой за выпирающие ребра, а другой греб к берегу, где светились человеческие домики. Старик оказался очень удобным плавсредством, потому что почти ничего не весил, представляя собой обтянутый кожей скелет с небольшим остатком внутренностей… мальчик наблюдал их [рыб] зубастые пасти, но ему было ничуть не страшно, как будто, пересекая реку, он сдавал последнюю норму ГТО, после которой человеку можно все».

В этой истории стирается грань между человеческим и нечеловеческим, между жутковатым мифом и еще более страшной реальностью. И это, наверное, один из наиболее интересных способов сказать еще что-то новое о человеческой природе, о которой, кажется, в литературе сказано уже и так достаточно всего.

Сказово-мифологическое начало книги без особых церемоний переходит в действие, происходящее в 90-е годы прошлого века: честного следователя, в наказание отпилив циркулярной пилой правую руку, которой он пытался бороться за правду, ссылают в глухую таежную деревню Бездорожная, над которой гордо реет киномеханик Кончаловский на самодельном самолете, а по узкоколейке громыхает передвижная кровать-саморез, изобретенная «тупыми злыднями» пудинцами с соседней деревни: «Берут панцирную кровать на колесиках, под сетку вешают бензопилу. Ставят это чудище на рельсы, заводят мотор… торчащая пила, как хер моржовый, на ходу кромсает деревья, упавшие поперек дороги… А бывает, что и человека…».

Вообще надо сказать, что похождения обывателей мифического Бездорожья время от времени сопровождает специфический нойзовый саундтрек: скрипы, скрежет, шорох, шелест и гул, исходящий от всякой допотопной придурочной чудо-техники типа этой кровати и самодельного летательного аппарата. Но даже не обязательно изобретать что-то из ряда вон выходящее по идиотизму: вполне себе сойдет, заняв достойное место в этом ряду, и старый советский кривозубый кинопроектор, жующий пленку, мешая тем самым дрочить матросам на фильмах «до 16-ти». Из всех искусств для нас, конечно, важнейшим является кино, поэтому киномеханик с заслуженной фамилией Кончаловский поступил вот так: «Собрал обрезки голых баб из разных кинофильмов, склеил их между собой на станке. Картина получилась короткая, но сильная. Зрители кончали на третьей минуте […] Вот за эти киносеансы, проходившие с аншлагом […] и прозвали нашего односельчанина Кончаловским».

Анекдотов, подобных этому, тут предостаточно. Все они, как того и требуют, грубо говоря, низовые темы, у нормальных здоровых людей с чувством юмора вызывают смех. Потому что как раз именно для этого и существуют подобные сюжеты. Вот мне, например, показалось очень смешным, как древний дед ради знакомства с молодой девушкой показывает ей журнал с порнухой, при этом хватает ее за жопу, а тут входит молодой муж. В принципе это не что иное как протоанекдот типа «приехал муж из командировки» или «русский, еврей и американец пошли в публичный дом». Но здесь данная история не вызывает ни досады, ни чувства неловкости за замшелую приевшуюся шутку, оттого что нарушена формула, образовалось другое вещество: индифферентный химический элемент «сосед», «любовник» заменен агрессивным реагентом «Дед-Герой».

Скрип, скрежет, шорох, гул, исходящий от механизмов чудо-техники в сочетании с райком и балаганом в поэтике данного произведения образуют довольно причудливый скомороший стимпанк. Притом все это как-то монтируется со сценами в духе графа Уголино Герардеска, пожирающего трупы своих довольно взрослых уже детей, а заодно и племянников в Башне Голода. Поэт Данте Алигьери поместил этого деятеля в 9-й круг своего ада – то есть ниже падать уже некуда, только суровая практика первых пятилеток показала, что есть куда. Про Данте и графа Уголино, доведенного до инцестоканнибализма, лично я узнала из детского альманаха «Круглый год» за 1965 г.: там были незабываемые иллюстрации Гюстава Доре, где среди ледяных остроконечных глыб сидели и полулежали взрослые голые парни, которых должен вскоре сожрать, когда они умрут, их голодный отец. История о спецпоселенцах, где еще живые пытались грызть «сырых мертвецов», хоть и отсылает прямо туда – к Данту и Доре, здесь по сути является таким же анекдотом, только страшным, и рассказывается с характерной для данного жанра интонацией. Так же увлекательно рассказывал один участник событий, например, о том, как в войну наша детвора каталась с горки на обледеневших трупах фрицев, а другой автор вторил ему в историческом эпосе «Архипелаг ГУЛАГ».

«Чья бы сторона ни взяла верх – страха или ненависти, – в любом случае наступит жопа»: вот простая формула любой аллегорической вражды и войны – «Новороссии с фашистскими карателями» или пудинцев, «тупым хуем деланных», с соседней деревней – разницы нет никакой. Но главным героем здесь все же является милиционер, выступающий «в роли овода в стаде козлобаранов», а авторской удачей – отсутствие у всех героев моральных ценностей, и, как следствие, отсутствие и каких-либо нравоучений. За эту дистанцированную позицию, на мой взгляд, автору можно позволить и некоторую неструктурированность текста, и небрежную работу сварочного аппарата на стыке глав: это хоть и бросается в глаза, но, если честно, не особенно раздражает. Во всяком случае, куда меньше, чем свойственные иным произведениям пафос или сатира, которые по определению предполагают отсутствие дистанции между автором и текстом и, как следствие – читателем.

Сначала – одна история. Взята из книги А.П.Клягина «Страна возможностей необычайных». Это воспоминания о жизни в дореволюционной Сибири. Автор – инженер, промышленник, после революции – эмигрант, друг Бунина. Книгу выпустило маленькое новосибирское издательство, крошечным тиражом, так что за пределами Сибири ее вряд ли кто и читал. Да и если читал, вряд ли понял так, как ее поняли сибиряки.

Так вот, история. Занесенная снегом почтовая станция где-то под Читой, молодой инженер делает остановку переменить лошадей и отправить почту, но на крыльце почты его встречают два казака с обнаженными шашками, не пускают. В чем дело? А у нас тут один казак с ума сошел, говорят. Атаман сказал, в больницу его везти далеко, еще не дай бог в пути покусает кого из наших, давайте его убьем. Вот мы его заперли на почте и стережем. Атаман сказал, чтобы без него не убивали. А где он сам-то? Да обедать поехал. Инженер в полном ауте идет в соседний трактир, а там такие же путники сидят, пьют чай и обсуждают – эх, какая досадная задержка, всем ехать надо, уже убили бы этого да поехали, ну где атаман, чего так долго обедает? Мораль? Нет морали. Это Сибирь, детка.

Когда сибирским жителям рассказываешь эту историю, они смеются. Когда добавляешь, как называлась та почтовая станция – хватаются от хохота за бока. Вот такой он, сибирский юмор. Российские жители судят о нем по фильму «Любовь и голуби». Но это такая light-версия, придуманная московским режиссером Меньшовым, да и снимали- то в Карелии, говорят. А реальные сибиряки шутят по-другому. Кто в сибирской деревне не живал, тот Богу не маливался.

Вот на сегодня наиболее адекватным отражением и самоощущения жителей сибирской деревни, и пресловутого сибирского юмора и является книга Андрея Филимонова «Головастик и святые». Там про жителей деревни Бездорожная Коровинского района. Есть такой на самом деле, в Томской области. По соседству – Пудинский район, который теперь называется Парабельским. С жителями деревни случается множество уморительных историй. Один следователь писал на свое начальство жалобы, ему решили намекнуть, что никуда писать не надо – затащили на лесопилку и отпилили руку. Одна баба всю жизнь мечтала насрать мужу на лысину (именно так), уговорила пилота сельхозсамолета полетать над ее огородом, выпилила в полу дырочку, и кааак… В жизни есть место не только романтике (нагадить на лысину), но и войне: «Волею советской власти Бездорожная помещается на самом краю Коровинского района. Кочерыжка говорит, «на чертовом хуйчике». И правда, если смотреть из открытого космоса глазами спутников-шпионов, то видно, что имеется у нашего района административно-территориальный конец, которым наш район залазит в соседнюю жопу мира, район Пудинский. А мы находимся на острие событий. Соседи нас по-соседски ненавидят. Распускают сказочную брехню, что мы, дескать, не люди, а ходячие мертвяки, оставшиеся после ядерного взрыва на секретном полигоне. Мечтают сбросить нас в реку, стереть Бездорожную с карты мира и завладеть нашим добром».

Так и живут, гадят друг другу, придумывают дурацкие прозвища, наносят и терпят разной тяжести телесные повреждения и моральные травмы. Книга Андрея Филимонова написана мастерски. Это такой пародийно сказовый говорок, перевитый матерком. Книга отлично придумана: каждому герою предоставляется слово, и свои истории рассказывают и Головастик, и Кочерыжка, и Ленин, и даже представитель местной коренной народности «шиштык». Добавлю к достоинствам книги, что она по-настоящему смешная, но это такой особый юмор, сибирский: «Когда в Бездорожной появилась сотовая, все бабы сидели на деревьях. Иначе не ловило. Вскарабкаются утром и трындят, пока не сдохнет батарейка.

Им бы туда розетку — вообще не спускались бы на землю. Наш темпераментный Ленин даже стрелял в свою Матрену из двустволки щетиной. Но и это не помогало. Лазала на сосну до последнего, пока сама не хряпнулась с верхотуры».

А почтовая станция, о которой я рассказал в начале, носила название – Гостеприимная!

«Кто не ездил с похмелья на танке по сибирским дорогам, тому рассказывать бесполезно, каково это, а кто ездил, тем не хочу напоминать» — рефлексирует забравшийся в сибирскую глухомань поляк-писатель, едва выползший из причудливого алкогольного трипа, а теперь несущийся на БТР по сибирской тайге спасать деревню Бездорожное в компании почти сказочных персонажей, чьи истории одна другой чудесатей. Книга Филимонова это та самая поездка с похмелья на танке и есть. Это и блеск, и гротеск, и порно-задорно, причем не то порно, что порно, а то, что как раз задорно!

«А ты поди по деревне да заставь их сказать «дождь» да послушай. У одного каша во рту, другой пьяный, третий без зубов, четвертый заика, пятый из Питера сосланный, шестой немой, седьмой — дубина!» — рассуждают на кухне Трактор и Седьмой, решают, что с неба падает: буквы или слова? Так и все герои Филимонова, в каждой главе – новый, всяк по-своему историю рассказывает.

Чего стоит, к примеру, матренин полет из главы «Крылья мечты»! «В Бездорожной люди живут мечтательно. У семидесятилетней Матреши всю жизнь была мечта насрать мужу на лысину. Выходила за кудрявого. А он возьми да облысей на третьем году совместной жизни, после ядерного испытания в соседнем районе». Бабка Матреша загружается в самодельный самолет к местному «самоделкину» Кончаловскому (о, это отдельная песня, как тот получил свое прозвище!), выгрызает предусмотрительно захваченным ножиком в пассажирском сидении сквозное отверстие для своего «метательного аппарата» и… «приступила к бомбометанию, как только увидела, что внизу заблестела проклятая ненавистная лысина. Что сказать? Точности ей не хватило, но кучность была хорошая».

Что говорить – «петровский загиб» автором «Головастика….» усвоен твердо! За крепкими словечками героям не то, что в карман лезть не приходится, они сыплются изо ртов густо, как шелуха от семечек. Но удивительно, что щедро приправленная речь жителей Бездорожного, этих «других святых», совсем не так режет ухо, как лобовой тупой мат пришлых из Пудино. В общем, ханжам и любителям словесного пафоса на деревенскую тему книга рискует не понравится. Но, как замечает в выделенной ей главе жена Головастика Кочерыжка (дочь советской женщины и неизвестного солдата): «Секс, наркотики, сказки — без них в деревне не прожить. Позеленеешь с тоски».

Собственно, сказкой выглядит вся жизнь деревни Бездорожное, Головастиком (это у города – Глава, а здесь – Головастик) которой становится отставной милиционер Владимир, наученный в Городе не искать правды своим же милицейским начальством посредством отрезания кисти правой руки на пилораме. Деревня эта живет своей жизнью, которая для местных обыденна и привычна, но пришлому кажется такой причудливой и витиеватой, что сложно отличить – привиделась ли она тебе в алкогольно-грибном бреду или просто приснилась. Едут по узкоколейке кровати-саморезы (панцирная кровать на колесиках, а под сеткой – работающая бензопила) – изобретение пудинцев, жителей соседнего Пудина, с которым у бездорожинцев идет извечная война. Автобусное сообщение с Городом совершается посредством самоходной фигни в стиле «стимпанк а- ля рюс»: «Плод белой горячки мастера Левши. Результат ДТП с участием трактора, катафалка и молоковоза, из обломков которых собрали общественный транспорт для сельских жителей. Они булькали в цистерне этого чудовища. Мы их не видели, но пьяные голоса гулко резонировали в замкнутом пространстве без окон и дверей». Бабы звонят в Город сидя на деревьях: «Да, вот так и звоним из леса, как обезьяны. Когда в Бездорожной появилась сотовая, все бабы сидели на деревьях. Иначе не ловило. Вскарабкаются утром и трындят, пока не сдохнет батарейка. Им бы туда розетку — вообще не спускались бы на землю. Наш темпераментный Ленин даже стрелял в свою Матрену из двустволки щетиной. Но и это не помогало. Лазала на сосну до последнего, пока сама не хряпнулась с верхотуры».

Впрочем, в Городе давно забыли о существовании Бездорожного – оптимизировали, вычеркнули из карт и смет, похоронили. А деревня, несмотря на это высочайшее распоряжение, вопреки воле начальственной – жива! И, конечено, не только на низовом смешном держится эта книга. Много там всего намешано: и самоедские мифы, и аллюзии – библейские и античные, и страшные вещи из истории российской, недавней, и современность, и взгляд вперед. В общем, «Головастик и другие» — отличная книга о том, как жизнь побеждает небытие тысячами абсурдными способами, возможными только в России.

Гротескная повесть «Головастик и святые» сначала читается весело, потом неудомённо. Слишком ловким и скользящим является стиль автора, он с обманчивой лихостью везёт до самого конца и кажется, что никакой особой идеи за этим нет. Это как раз тот случай, когда луковицу надо почистить, и под шелухой первого поверхностного чтения может проступить горькая плоть авторского замысла. Со вторым планом и расчетом на перечитывание сегодня какая-то беда. (Хотя я не представляю, чтобы без этих условий книга могла иметь ценность.) То, что Андрей Филимонов оказался не таким простым автором, каким казался при первом взгляде, — это очень похвально.

Сюжетная вертикаль кажется бесхитростной, но себе на уме. Деревня Бездорожная была основана братьями-разбойниками, которые сражались с восьмируким богом. Мифологическое, вполне реалистичное вступление закладывает фундамент художественного пространства, похожего на символическую и заархивированную Россию. Тут есть возможность для разного рода недоразумений с родственными соседями, что, по сути, выливается в очень отчетливую и жестокую метафору современного конфликта в Донецком бассейне. Хотя место не локализуется точно. Сибирь (очень размыто), соседнее Пудино (очень понятно). По духу – это центральная Сибирь, по намекам – западные окраины. В исторических сведениях много грязи, крови и жестокости. Ближайшие соседи считают наших героев мертвяками (как и положено в любом нормальном мифологическом сознании, когда миры четко разделены: мы жизнь, они смерть; мы говорим, они немы).

По содержанию мир героев-небожителей довольно поспешно заваливается в сторону «Особенностей русской охоты», не потому, что здесь каким-то особым образом пьют (тут всё делают особенным образом), а потому что основное состояние этого мира – абсурдный и условно-русский колорит. В конце концов, наевшиеся оладий герои едут в соседнее село Речь Посполитая на танке (точнее, БМП). Тут, кстати, можно лицезреть точку первого раздела Польши между Пруссией, Австрией и Россией.

А по горизонтальному срезу мы видим симпатичных героев-чудиков. Но шукшинского сочувствия здесь мало. Это странные герои в странных обстоятельствах. Кого точно нельзя не вспомнить в связи с этой книгой, так это Войновича. Разве что герои не открывают абсурд и эрос, а прочно в нём укоренены. Если взглянуть на них со стороны, вынести точку зрения за пределы их ограниченной мифологии, то да, точно – мертвяки. Приходится снова поднатужиться и заносить точку зрения обратно.

Сверхдинамичным текст делает множество рассказчиков. Право голоса передаётся от главы к главе разным персонажам, при этом их идентификация становится особой игрой, не слишком сложной. Основная поэтическая струна у Андрея Филимонова – мимоходом возникающие фразы парадоксального свойства.

«У Седьмого была астма, из-за которой он по весне дышал так, будто втягивал воздух через подушку. Поэт-Леонид сказал на это, что болезнью надо дорожить.

— Она принадлежит тебе, как собака или морская свинка. Ты должен заботиться о ней и никому никогда не отдавать.
— Никто и не возьмет.
— Ошибаешься! Знаешь, сколько раз у меня воровали грипп? Я со счета сбился. Не успеешь завести — уже свистнули».

Крохотные главки мало что успевают в себя вместить, но подразумевают продолжение и перетекают дальше. Иногда они напоминают крохотные книги Дениса Осокина, но не мистицизмом или поэзией, а откровенным эротизмом. Нельзя сказать, что незатейливым. В рассказе «Кайф 2.0», где есть типично деревенские понятия «групповуха» и «вштыривал», рассказывается об опыте натягивания рассказчицы на мужнину культю наподобие перчатки.

Эта рассказчица, супруга заглавного героя Головастика, впрочем, один из самых симпатичных персонажей. Любопытна сцена, когда она даёт ночлег и кормит завтраком католического священника, при этом воспринимает все его слова с непосредственным удивлением и чисто русской доброжелательностью. Вот-вот – из русской приветливости, чтобы порадовать гостя – перейдет в Римскую веру.

Есть ещё особенность мастерства автора – ловкая, как у фокусника, грация. Детали, подробности, смыслы не расцветают последовательно, а неожиданно выстреливают, возникают в цилиндре, выпархивают из рукава. Не понятно, когда закончился один фокус и начался другой, автор очень торопится, чтобы мы не устали.

Деревенской, исторической и магической эту прозу назвать трудно. Это игра в шизофреническую реальность, где, например, возникает Поэт, наказанный за тунеядство (он бормочет «чай-мочай, кофе-моркофе»), а в наборе фраз может возникнуть «географ, который злобно пинает глобус в пустом кабинете». Реальность из смысловых обрывков, роящихся в воздухе нашей общей смутной культуры. Эти обрывки повторяются по принципу эхолалии и встраиваются в текст. Наверное, так и играет сольную партию основная юмористическая струна отечественной прозы. (Но на одной струне обычно играют не от избытка, а от безделья).

Вот и кажется, что все уже понятно и вполне уложилось в просьбу к рассказчику на заключительных поминках: «Ну, знаешь, люди думают, деревня — это ужас, ужас. А ты возьми и выкрути как-нибудь повеселее, типа «а жизнь продолжается». Не надо всяких наших баек из склепа. Кто тебе поверит? Скажут — бред наркомана».

И скажут, запросто, как не сказать?

Остаётся некоторая тревога за адекватное восприятие текста. Речь летящая, но очень густо насыщенная разного рода подозрениями. Слишком эпичным кажется размах этой истории. Я упомянул географа с глобусом. Мы понимаем, кто что пропил… Эхолалия. Но при внимательном рассмотрении видно, что эта фраза возникает в связи с темой Третьей мировой войны и, наверное, протягивает аллюзию от романа Алексея Иванова к акробатической сцене с Гитлером в исполнении Чарли Чаплина. А это уже красиво! Местные перепевы выходят на уровень общекультурных околичностей.

Немил и Некрас, основавшие деревню, ведут себя как первые культурные герои, освобождающие космическое пространство от хтонической нечисти. И в итоге основанием жилого места становится смерть одного брата от руки другого. Это четкая аллюзия на Ромула и Рема.

Конец повести – похороны и поминки погибших «героев». Погибших в реальных военных действиях, густо приправленных абсурдом и скоморошеством. Отдалённо напоминает похороны Гектора и Ахилла, чем заканчивается «Илиада».

И да, здесь множество персонажей, находящихся под подозрением, что они не люди, а небожители. Святыми, с христианской точки зрения, они не являются. Но у всех есть какой-то мифологический флёр (вполне оправданный с бытовой точки зрения, когда речь идёт о совершенно неуправляемых персонажах в замкнутом пространстве).

«— Хватит гнать, сказочник, — говорит Кочерыжка. — Тебе уже за сраку лет. Ты в каком мире живешь?
— Вот в этом.
— И кругом тебя боги?
— Со всех сторон. Смотри, рядом с Шерло́ком стоит Любка, дылда, она богиня из Смолокуровки. Отвечает за изобилие и плодородие. <…> Смотри дальше. Борода — бог ехники. Он в два счета оживляет любую железяку. Пацаны его — знахари, мертвого из- под земли подымут. Про деда Героя молчу. Сама знаешь — любовник реки. Седьмой — бог фантазии, которому наш мир только мерещится. Скелеты эти в мешках, сестры- монашки, они тоже не мертвые».

Отец – бог войны – советует дочери родить заново погибшего на самолёте Кончаловского. «Ясно же, — говорит повествователь, — что у нее в голове прямо сейчас произошло непорочное зачатие божественного летчика».

Конечно, все постепенно узнаваемые мотивы и их детали гротескно переворачиваются, и нельзя сказать, что автор в этой работе соблюдает хороший вкус. Но кто сейчас знает, что это такое? Дело не в непристойном ключе. Хороший вкус предполагает, будто книга пишется ради каких-то целей, которые, как минимум, чуть выше наших голов. Что это не вещь сама по себе, а предчувствие лучшей мысли или развития.

Лук мы очистили, но он не пробирает до слёз. В итоге перед нами богатый эпос, очень талантливо пропетый в манере частушек.

«Головастик и святые» — это набор слов, который отчего-то помечен словом «роман». Ничего романного, то есть цельного, внятного в тексте нет. Классический образец логореи. Человек собирает что ни попадя, без разбору, лишь бы гнать объем. Ни сюжета, ни характеров. Весь текст построен на силе и напоре трепа. С какого места читать, не имеет значения. Равно безразлично, и где остановиться в чтении. Кроме текущего, журчащего «бла-бла-бла» в «Головастике и святых» нет ничего такого, что стоило бы бояться пропустить.

Поэтому в который раз уже задаешься вопросом: почему в книге двести семьдесят страниц, а не сто? Разницы ведь никакой с точки зрения содержания, а сколько бы леса сберегли-сэкономили. Вот это был бы патриотизм. Любовь к Родине вообще и Сибири- матушке, в частности.

Считается, что книга Филимонова – это вроде как юмор такой. Но я так и не понял, где следует смеяться. Такие «юмористические» книги надо, наверное, издавать с особыми пометами в тех местах, где, по мнению издателей или самого автора, следует начинать гоготать, ржать или хихикать. Ну, знаете, такой печатный аналог, вставляемого в шоу и фильмы закадрового смеха. А то без всего этого не разберешься, не поймешь, что книга веселая.

Нас уверяют, что это книжка народная, выросшая из сибирской глубинки, из духа затерянных в тайге деревенек. Ну да, деревня есть, только потемкинская. Или антипотемкинская, если быть точнее. Потому что потемкинские деревни создавали иллюзию того, что хорошо, когда в действительности плохо. Едет государыня-матушка, а вокруг лепота, сердце радуется: дома стоят, нивы колосятся. В державе, стало быть, порядок, прогресс и процветание. Потемкинские деревни описывали в своих пухлых романах некоторые несознательные советские писатели. Но тут было уже нечто демократическое и терапевтическое. Да, дурачили власть, но власть народную. Уверяли, не все так плохо, а будет еще лучше: надо только верить и делать, равняться на передовиков.

У Филимонова совсем другое: ползаем в дерьме и хрюкаем от счастья. Русский в говне не тонет, от водки не горит. Хорошо, это когда плохо.

Что тут скажешь? Вполне привычная уже философия для того, кто сам нынче по два месяца живет в Париже. Знакомая песня: «Вы даже не понимаете, как вы тут замечательно живете! Водка, навоз, секс на природе. Свобода! А народ-то какой золотой! Культурой и интеллектом не испорчен. Душевный! Гордиться таким народом надо!»

А сам покатил куда-нибудь в прекрасное европейское далеко отравлять тамошних жителей культурой, подальше от прекрасного народа и заповедных мест, в которые тянет только на бумаге.

Наш же читатель-интеллигент стоит над словесной навозной кучей, вдыхает аромат, и с видом знатока произносит: «О да, это есть русский дух! Карашо. Ошень карашо!»

Однако что тут может быть хорошего? «Головастик» — это не литература. Скорее байки в курилке для инфантильной публики в духе «ох, и ужрались мы вчера». Текст для тех, кто по-прежнему приходит в восторг от напечатанных на бумаге слов «жопа», «ссать», «срать», не говоря уже о более крепких выражениях. Раньше такое писали на заборах, теперь издают в издательствах, выдвигают на премии. Стоит ли удивляться тому, что никому из обычных читателей подобная заборная литература не нужна. Зачем платить за то, что услышишь в каждой пьяной компании и прочитаешь на стенах любого подъезда или сортира? Впрочем, интеллигенция у нас воспитанная, надписей на заборах и стенах не читает. Ну, вот, для нее и написано. У нее сегодня праздник: открытие глубинки, открытие России.

Вначале — дивная сибирская легенда о том, как в году 7109-ом от сотворения мира, в краю шешкупов, покоренных братьями Немилом и Некрасом, возникла дремучая деревня Бездорожная, та, что стоит «на самом чертовом хуйчике».

Только настроишься на фольклорную волну, да не тут-то было. В следующей главе – где дело происходит «незадолго до конца света», то есть, уже в наши, не менее дикие, дни — автор оглоушивает читателя влет: «Однако нашей власти кто-то капнул, что пизда с медным тазом летит к ней, как чёрный ворон, на всех парусах, и она тут же прихилилась в больничку». Не слабо, в смысле стиля?

Почему «Головастик» — объяснит писатель: «У нас в народе плохо имена запоминаются. Называют за дело, по делу и навсегда. Ну, или надолго».  Секрет погоняла главного героя прост: доборолся начитанный мент за правду, прямо на лесопилке оттяпал циркулярной пилой ему начальник одесную, да сослал в Бездорожье представителем власти, а местным новенький так и объявился: «Глава в городе, а я так Головастик». Вот, думаешь, чернуха какая пошла, но увлекательно же. Кстати, предыстории кликух сотоварищей Головастика (Кочерыжка, Ленин, Трактор, Дед Герой) не менее увлекательны, за каждым такое водится… Святые ли жители деревеньки? Это — навряд ли, а вот то, что блаженные — это точно. И мечтательные, а что ещё делать в медвежьем углу, как не блажить и не мечтать. Вот например, "У семидесятилетней Матрешки все жизнь была мечта насрать мужу на лысину", отомстить за несбывшиеся надежды юности (жить с кудрявым), и ей это удалось с помощью летчика-самородка по кличке Кончаловский; фу, скажет любой читатель, пошло, гадко и что-то этакое нам напоминает. Да нет, Филимонов умеет перелатать так байку на свой лад, что и смешно, и по делу. Все здесь взаимосвязано и не нарочито, а как-то легко, будто не читаешь, а слушаешь насмешливый говорок, плетущий свои сказки-сплетни у камелька. И то, скажем, голос не один: сказ свой ведут то Головастик, то жена его Кочерыжка, то залетный поляк, и история не так проста, как в начале кажется. 

Вроде бы ничего особенного в этом, богом забытом месте не происходит, а, если, что и происходит, то и не поймёшь, что: хохмят, да чудят, да с духами северными запросто водятся обитатели Бездорожья, а, на самом деле, вопреки всему, пытаются выжить. Даже тогда, когда приходит циркуляр из столицы о ликвидации деревеньки, до того и на картах не указанной. Известно же, что «карты в России рисуют для воображаемого противника».

Ещё у них идёт перманентная гражданская война с деревней соседского Пудинского района: то вяло тлеет вражда, то такая партизанщина начинается, впору Кустурице снимать кино, про гонки «кровати-самореза» по узкоколейке. То коммандос штурмом хату неприятеля возьмёт. Откуда одинокий коммандос взялся? Да, оттуда же, откуда пилигримы-поляки в поисках могил святых сестёр — жертв НКВД — то ли Бог привёл, то ли попутал. В общем, из большого мира, а как говорит один из персонажей «мир — это анекдот, который мы ежедневно рассказываем богу». 

Иной раз и вовсе кажется, что сюжет романа попал в лапы болотным лешим и «гонят» они без устали, автор их и не удерживает, куда уж там поспеть за грибными видениями оргии Головастика с ё-шаром. И читателю некогда расслабиться в попытке поймать смысл снов-метаморфоз героя в летящем, как снежный ком с горы, повествовании. 

Нет, это не сказка и не магический реализм, хотя реалий, как и странностей, там хоть отбавляй. Может, это действительно отлично рассказанный анекдот от Бога.

Текст Филимонова — представляет собой какую-то скоморошью болтовню и не более того, но в ней все как-то ладно построено и никаких протестов не вызывает, — это плюс, — сплошь выдумки, стилизация, невинные глупости. И без претензий, а это второй плюс. Однако, присутствует и некое рациональное зерно, что запишем в еще один плюс. И все это в обрамлении псевдогеографии и псевдоэтнографии, короче, вполне себе реальность типа знаменитого Макондо или чего-то в этом роде. Тоже, казалось, чушь собачья, а потом постепенно разрюхали, и выяснилось, что это даже хорошо, а потом и вовсе. Тут тоже имеется все, что нужно, вплоть до боевых действий и массовых беспорядков, тоже какая-то отцветшая чертовщина и тоже свои кудесники и мастера типа блоху подковать на коленке. Тоже какие-то карикатурные характеры и балаганные маски, что тоже в плюс. И все это пронизано определенной эротикой на грани похабщины, что уж вообще целых два плюса, если не больше.

А посему, пересчитав плюсы, принимаем решение выдать этой номинации, извините за прямоту, балл, чтобы не пропал даром. Пусть и один, зато большой и красный.

Начало обещало увлекательное путешествие.

«Сибирь тогда была меж русскими и татарами – вольная страна. Требовала сердца и воображения». И вот, включив пока не сердце, а воображение, читаем: «Дошли до слияния Оби с притокой, завернули в правый рукав, … Бросили якорь у высокого яра, у того самого места, что литвак живописал червоточное». Доплыли, и тут началось.

Лихие бугорвщики близнецы Некрас и Немил, купленные ими за тридцать копеек серебром чалдонки из речного народа, бог-хозяин пауков и грозовых головешек, самоеды-шешкупы и много ещё чего.

И вот обосновались – срубил Немил дом – и родилась деревня.

Ждали своих чалдонок, пропавших рожать от них детей, а у самих: «от всякого птичьего крика у северного человека сердце перехватывает и в горле дрожь. Тоскует он, что пропадет после смерти».

Дождались: «Посреди влажной земли, на круге перьев, нагие девицы стояли в черных масках с длинным клювом. Земля под их ногами дымилась, на руках каждая держала чадо».

Немил ребенка принял, Некрас – убил. И тогда убил брат брата, а потом: «Дальше они много лет с одним мужем жили. Расплодились в дни силы его изрядно, каждый год летая на зимовье в Египет».

Ну сейчас, подумалось, и начнется… А оказались вдруг в девяносто девятом году. Сменился язык автора, время событий, персонажи.

И появились не менее странные, по-другому, но здорово выписанные – Головастик, Кочерыжка, Матрёшка, дед Герой, Ленин, Кончаловский, Трактор, Молодой Мафусаил. А ещё: «…группа товарищей из Пудино, которые явились узнать, что у нас плохо лежит. Деревня, конечно, подопустела с тех пор, как её закрыли. Народ бродит туда-сюда в поисках куска хлеба».

Ну, тут уже включилось и сердце, и воображение. Цитировать можно до бесконечности, а лучше всего прочитать.

В результате лучше всего о своей книге сказал сам автор:
«Не надо всяких наших баек из склепа. Кто тебе поверит? Скажут – бред наркомана. Обязательно скажут. И не поверят. Но читать будут с удовольствием».

И ещё: «Жизнь сопротивляется попыткам о ней рассказать. За это её называют бессмысленной люди, у которых нет чувства юмора».

Больше добавить нечего.

Все так и есть.

Оценка «3».