Замечательный Алексей Иванов наконец-то вернулся к тому, что у него получается лучше всего — к историческому роману. «Тобол» растет на той же грядке, где выросли «Сердце Пармы» и «Золото бунта» — на сей раз это история Сибири в петровскую эпоху. Среди десятков героев — сам царь Петр, губернатор Сибири князь Гагарин, хазарский князь Кучум, чиновники и купцы, русские, остяки и китайцы, раскольники и шведы. Героев и сюжетных линий так много, что иногда даже сложно удержать их в голове и, приступая к очередной главе, приходится напряженно вспоминать, о ком сейчас речь и на чем с ними в прошлый раз все остановилось, но если это и недостаток (а не просто свидетельство того, что мы отвыкли от подобных громадных замыслов), то недостаток вполне простительный. Во всяком случае в экранизации — а книга напрашивается на превращение в сериал в духе «Игры престолов» — на помощь зрителю придут традиционные «в предыдущих сериях». Несколько любовных линий, прекрасно прописанные конфликты, пассионарные герои, безупречные мотивации, даже немного магии — это, кажется, и есть фирменный рецепт Иванова — все это делает «Тобол» настоящим page-turning. Правда, это только половина романа, причем такая половина, в которой не закольцовывается и не завершается ни одна из линий романа. Напротив, ощущение такое, будто все только началось. Поэтому как мне кажется, на премию должен будет — по полному праву — претендовать уже законченный роман.

«Тобол» — грандиозный роман о жизни Сибири при Петре Великом. В Петербурге строится империя, и вся страна перекраивает жизнь под новые правила. В далекий Тобольск, где правит губернатор Матвей Гагарин, из столицы отправляются то военные команды, то комиссии, которые будут копать под всесильного губернатора-воеводу. А у него своих забот полон рот. Надо обращать в православие дикие племена остяков, сдерживать экспансию бухарских купцов, создавать армию «европейского ранжира», рыть канал, открывать школу… Небывалое для современной прозы количество действующих лиц: купцы, чиновники, шведские военнопленные, священники, солдаты, шаманы, лихие люди, бродяги, император Петр, и главный герой – местный «архитектон» Семен Ремизов (кстати, и Ремизов, и Гагарин, как и Петр – персонажи исторические, реально существовавшие).

Сейчас, конечно, Алексею Иванову предъявят и общую «сериальность» романа – хотя он и не скрывает, что «Тобол» вырос из сценария сериала о петровской России. И обнаружится, что Иванов, который живет в Перми и пишет в основном об Урале, не справился с сибирской темой, что он не понимает ни Сибири, ни петровской эпохи, и вообще влез со своим уральским, гы-гы, рылом в наш сибирский ряд.

Я же хочу поблагодарить Алексея Иванова за «Тобол». И как читатель. И как сибиряк. Как читателю мне было интересно следить за перипетиями сюжета, переживать за героев, следить, как автор выстраивает сюжет, чтобы мне, читателю, не было скучно. «Тобол» — масштабное полотно, написанное человеком талантливым и влюбленным в предмет своего повествования. То, что Иванова прет от описания его героев – это чувствуется, просвечивает сквозь текст. С каким наслаждением он описывает в подробностях пушной торг, или ярмарку, или обучение рекрутов, или собрание «каролинов» — шведских военнопленных. «Тобол» я читал не отрываясь, жалея времени на сон и еду. С первой страницы, где Меншиков подсаживает на лошадь пьяного Петра, — и до конца. Конечно, в романе не без косяков. Где-то перепутаны времена, где-то автор сам забывает, о чем писал раньше. Ну, типа, Петр поручает Гагарину копать китайские курганы, а потом говорится, как Гагарин собирает экспедицию на эти курганы по собственному почину, и ни о каком поручении императора речи нет. Или вот обращаешь внимание, что шведские пленные, и сибирские инженеры, и даже варвары-остяки общаются друг с другом на чистом, безупречном русском языке. Ну, так и что? Бывает. Поправят во втором издании.

И еще, конечно, расстроили маркетинговые штучки издательства. Когда первая часть романа вышла осенью, а вторая появится только нынешнем летом. Не люблю я такого. Если уж роман, то выпустили бы сразу, чем заставлять читателей два раза бегать в магазин. Неправильно это как-то. Уж выпустили сразу двухтомник, чего там.

В романе Алексея Иванова есть еще одно важное для меня как для читателя достоинство. Вот что такое историческая проза. Это такое рандеву читателя с неизвестной ему эпохой, о которой он знать не знает. Я вот даром что родился и вырос в Сибири, понятия не имею, как ей правили воеводы при Петре, как они выстраивали отношения с местными племенами, как строили храмы, как сложилась судьба «каролинов». Уже если писатель берется рассказывать об этом времени, у него сложная творческая задача – быть убедительным. Чтобы, дочитав последнюю страницу, читатель сказал: ну да, теперь я знаю о том времени достаточно много. В моем случае этого не произошло, например, с романом «Тайный год» Гиголашвили. Роман отличный, но ничего нового в знании об эпохе Ивана Грозного мне не добавил. А «Тобол» я закрыл с ощущением, что да, супер, офигенно, я как будто туда на машине времени смотался.

В общем, в отечественной литературе теперь есть три романа, названных по именам великих рек – «Тихий Дон», «Угрюм-река», и вот «Тобол».

Роман-пеплум «Тобол» — грандиозное зрелище и, безусловно, событие для отечественной литературы. То, что роман «недописан» и что в нём нет определенного протагониста – вовсе не является недостатками. В этом случае о недостатках и говорить стыдно. Весь «Тобол» — это настолько завораживающее огромное кружение слоистого языка, шаманского ритма, небесных сфер и трехсотлетней истории, что недостатки, подозрения и критическая точка зрения должны перемалываться в пыль такими жерновами, которые внушат уважение самым предвзятым задирам. Вот то, к чему призывает Мандельштам в «Сумерках свободы», воплощенное в строгом и серьезном искусстве: «Ну что ж попробуем огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля».

Но неуклюжим этот поворот назвать не получится. Нет главного героя (хотя удельный вес князя Гагарина всё-таки перевешивает и организует форму), но несколько десятков действующих персонажей представлены как на ладони. Роман разбит на небольшие главки, наполненные концентрированным содержанием. Линии романа развиваются поочередно, сплетаются, пересекаются – всё это отменно отлажено, ничего не запутано и звучит как самая настоящая симфония (в отличие от мелодий, которые наигрываются одним пальцем). Герои прописаны так, как умел, наверное, только Лев Толстой. Не приходится напрягаться и припоминать, кто это: с первого появления герой интересен и каждый раз немедленно узнаётся – и не по краплёным приёмам, а – как положено в настоящей прозе – по речи, по роли, по окружающему пространству.

Как у Льва Толстого, у Алексея Иванова нет ироничности в фигуре автора- повествователя. Обычно без неё трудно обойтись, обычно она приобретает форму нечеловечески искажённой гримасы (люди так выглядеть не могут, но авторы в своих книгах – очень часто) или хотя бы обаятельной чеховской улыбки. Художественная вселенная и все её законы определяются только фигурой автора, которого Набоков называет «антропоморфным божеством» и к кому иногда обращаются его герои. Автор – это создатель своего мира, и только от него зависит, насколько в итоге этот мир будет похож на наш. Потому что и наш мир мы воспринимает в силу того, какого «автора» над собой чувствуем.

Алексей Иванов не просто отважно серьезен, у него настоящие высокие задачи, эта серьезность – не поза и не выбор. Другое дело, что он не настолько, как Лев Толстой, озабочен созданием своей философии, но свой миф он создать способен. Герои «Тобола» мало рефлексируют, что нормально для региона Великой Тартарии петровских времен. Но над ними есть мистическая воля судьбы, совершенно шекспировский гул времени.

Неуклюжести нет и в исполнении каждой отдельной главы. По стилю они очень близки к стихотворениям в прозе. Близки не нарочитой поэтичностью – этого нет. У Иванова, кажется, есть ещё одна счастливая толстовская черта: метафоры, аллитерации, красивейшие моменты возникают без специального старания – как результат статистической возможности в труде такого напряжения. Поэзия здесь – не удачная находка, не грибочек в засушливом лесу, а сам принцип авторского мышления. Так вот, стиль каждой главы подобен по энергии на стихотворения в прозе Алоизиуса Бертрана (создателя жанра), а это до сих пор – эталон. Вот Бертран: «Каменщик Абраам Кнюпфер, с мастерком в руке, распевает, взгромоздясь на воздушные леса – так высоко, что может прочесть готическую надпись на большом колоколе, в то время как под ногами у него – церковь, окруженная тридцатью аркбутанами, и город с его тридцатью церквами. Он видит, как потоки воды сбегают по черепицам и каменные чудища изрыгают их в темную бездну галерей, башенок, окон, парусов, колоколенок, крыш и балок, где серым пятном выделяется неподвижное продолговатое крыло ястреба».

Вот Алексей Иванов (наугад): «Улицы Бухарской слободы были разметены от снега и выровнены, утоптанные проулки посыпаны песком. Знакомые бухарцы и татары снимали малахаи и кланялись Семёну Ульяновичу. Навстречу попалась азиатская волокуша — жёсткий кожаный полукузов без полозьев. Погонщик в стёганом зимнем халате вёл верблюда, навьюченного длинными тонкими жердинами».

Эта концентрация стиля проявляется и в каждой реплике: они ёмко, живо, аутентично характеризуют персонажей и двигают сюжет. Здесь нет пресловутого разделения прозы на описания и диалоги – всё пронизано одной движущей силой.

Наверное, важнейшим проявлением поэзии является щедрость, которая никак не мешает краткости. Редкая и незнакомая лексика никак не нарушает понимание текста. Иванов очень любит описывать повозки (это – самый важный для него способ создания местного колорита), снедь, народы и т.д., но поскольку всё это движется, обладает вкусом, дышит – всегда понятно, о чем идёт речь.

Почти в каждую такую главку приходится влюбляться как в законченное и самостоятельное произведение. Так что информация о том, что перед нами только Первая книга романа, в данном случае не обделяет нас, а только радует.

И скрипучим этот поворот руля назвать нельзя. Это тот случай, когда стиль захватывает и подчиняет себе все элементы текста. Каждый момент повествования важен, нельзя отличить удачное от скучного, всё прочитывается с азартом и увлеченностью. Это именно такая книга, в которую можно провалиться на несколько дней, а потом ещё и жить в её ритме, вспоминая смолистую густую тишину и потрескивание созревающих кедровых шишек. Конечно, такими были и предыдущие шедевры – особенно «Золото бунта». Но если кому-то показалось, что автор решил передохнуть, — он ошибается.

По своему стилистическому упорству Алексей Иванов похож на Баха. Они не увлекаются попутными радостями, не зависают на отдельных находках. Они до конца доигрывают поставленную перед собой задачу, волевым усилием доводят музыкальную тему до конца. Скупо, но от этого не менее грандиозно, так как следуют величию замысла и смотрят на себя и свою работу с точки зрения вечности.

Формально этот замысел показывает нам приход империи в дремучую Сибирь в лице губернатора Матвея Петровича Гагарина, который захватывает её у природы, у местной магии, у средневекового торгового и промыслового мышления. Фактически – это замысел захватывает своего автора художественной мощью и, наверное, мог бы вдохновить и нас, современников, воодушевиться этими краями сегодня. Алексею Иванову удаётся показать то, что является вожделенной мечтой чуть ли не всего мира – Сибирь как край нереализованных возможностей и духовного возрождения государства.

Поэтому нет ничего удивительного и в творческой победе. Автор возвышается над разными типами современной культурной личности (как князь Гагарин становится сильнее тех, кого называют в романе «московскими воротилами»), то есть над централизованной, во многом нечестной и вполне застойной культурой. Это энергия свежая, могучая, совершенно не зависимая от сложившихся правил ведения «дел».

«Что поделать, ежели он обрёл родину здесь, а не в вотчинах и не в столичных имениях. Здесь его поприще и его держава… его душе нужны эти великие просторы, потому что суть его души — дерзость. Он подгрёб под свою руку всё, что есть в Сибири: таможни и гостиные дворы, пушные ярмарки и комендантские канцелярии. Его враги повержены. Его торговые караваны сквозь леса и степи упрямо пробираются в сказочный Китай. Его войско готовится идти войной на грозную степь. Его монахи в дебрях крестят инородцев и сжигают идолов на капищах. Он строит собственный кремль. Он взял себе такую власть, какой не имели ни славный Ермак, ни коварный хан Кучум. Такого своеволия не ведали ни хитроумные воеводы, ни могущественный Сибирский приказ. Он, Матвей Гагарин, князь от колена Рюрика, — царь Сибири».

Эту книгу, этот поворот руля обязательно надо попробовать и даже можно планировать неоднократное перечитывание, потому что многое захочется отведать подробнее, а сам поворот руля что-то делает с сознанием, по крайней мере, доказывает движение мощной и серьезной силы в современной литературе, хотя мы и привыкли думать, что в ней ничего не происходит.

Я искренне порадовалась своей интуиции, подсказавшей отложить «Тобол» на сладкое, к финалу нацбестовского марафона, когда уже и глаз замылился, да и сам процесс чтения начинает вызывать идиосинкразию. Сработало. 

С самого пролога погружаешься с головой в смачный жирный текст, и до конца уже не оторвёшься, а, дочитывая, как в детстве, жалеешь, что вот всего-то 50, 20, 5 страничек до конца. Но, увы, зная при этом, что это только первый том. И это досадно и обидно, нет, как просто читатель я даже готова передохнуть до второго тома, тем более, что это все- таки не запутаннейший детектив, и не придётся восстанавливать в памяти перипетии и персонажей, к тому же написан он столь ясно и мощно, что в голове отчетливо выстраивается яркий видеоряд. Но, с точки зрения премии, возникает вопрос, как его судить-то только по первой половине? Понятно, что Алексей Иванов уже матёрый мастер, и все у него и в продолжении будет ещё замечательней, но все же … Тут даже и вопроса не задашь, что случилось с пытливым шведом Таббертом: вернётся, надо думать, в следующем томе.

И хотя роман исторический, вылавливать неточности из бритых ли, не бритых ли бород или всуе упомянутой Натальи Кирилловны и вовсе не хочется. Нам тоже зрелищ подавай. Шаманских камланий, первозданного бешенства природы. Ярких колоритных героев, таких как бухарец Ходжа Касым со своим гаремом, остяцкий князь Пантила (прапрапраправнук Анны Пуриеевой, перевоплотившейся в лосиху), ни живой ни мертвый шаман Хемъюга, не говоря уж об бедовых остячках-близняшках Айкони и Хомани, учёном ссыльном мазеповце Новицком, посланнике Тулишэне, череде характернейших шведов с циничным Йоханом-Ефимом Дитмером во главе. А наши-то как живописны: царь Сибири — князь Гагарин, воевода Толбузин, моя любовь — шебутной старик-архитектон Ремезов, просветленный креститель Филофей, перекореженые раскольники и, наконец, мамонт. Прямо старинная карта Сибири, от руки нарисованная.

Роман получился по-хорошему народным и в смысле характеров, и в смысле предназначения. Кажется, давно уже не было (со времён «Коронации» Акунина) такого качественного, кинематографичного (впору сериал снимать, кабы не халтуру), исторического чтива. И ещё – главное — он будет интересен женщинам, страсти-то там какие!

И неважно, в чем суть романа: в великих мечтах и амбициях или в кромешном воровстве и подлоге, главное — чтоб за душу хватало.

Легенда гласит: первое полное издание «Пирамиды» Леонида Леонова (в 1994 году, незадолго до смерти патриарха она вышла приложением к «Нашему современнику») предложили отрецензировать Льву Аннинскому. Который добросовестно проработал роман, но рецензировать отказался, сказав, что за неделю сделать отзыв о романе, на который потрачено пятьдесят лет жизни, не считает для себя приемлемым.

Я не знаю, сколько лет Алексей Иванов потратил на роман «Тобол» — первый том, «Мало званых» (М.; АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016 г.) – собственно и выдвинут на «Нацбест». Точно не пятьдесят лет, потому что самому Алексею Викторовичу почти три года до полтинника. Однако именно к «Тоболу» реплика Льва Аннинского вполне применима – уже от первой части исходит ощущение геологической мощи, пространства, где время изменяют не в человеческих жизнях, а в каких-нибудь залеганиях мамонтов.

Если я тут перебираю, то не сильно – следующий том, «Мало избранных», только анонсирован, и хотя бы по объему «Тобол» имеет все потенции сложиться и в «Пирамиду», и в своеобразную библию освоения (колонизации) русскими Сибири. Надо бы добавить – в петровское время, но романные кам- бэки ведут и в эпоху чингизидов, возвращают к походу Ермака и первым воеводам, столкновениям с Китаем во времена Алексея Михайловича. Кстати, не все эксперты уверены в петровских координатах: так, авторитетный Павел Басинский говорит об Иванове: «При этом его последний роман о Пугачевском бунте «Тобол», написанный больше в ключе «нонфикшн», уже лидирует во всех рейтингах книгопродаж. Потому что о Пугачевском бунте нам читать интересно. А о том, что случилось с ветеранами Афганистана в нулевые годы, почему-то не очень интересно».

Вообще-то и «Ненастье», роман о ветеранах Афгана и не только, читательским вниманием вовсе не обойден, но дело не в этом. Я не знаю, что такое «ключ нонфикшн», да еще взятый в кавычки, как в карцер, но книга Алексея Иванова о пугачёвщине определенно называется «Вилы», «Тобол» же — исключительно художественная вещь. И петровская эпоха, как не крути, – ее основной календарный план.

Надо сказать, и завидная писательская производительность Алексея Викторовича не отменяет пиетета перед масштабом «Тобола». Во всяком случае, тон, которым другой стахановец нашей литературы – Дмитрий Быков – вскользь говорит о романе, кажется мне недопустимо пренебрежительным: «…язык Иванова (особенно в «Тоболе») — папье-маше, крашенное под камень: и некрасиво, и несъедобно». Ну, наверное, такие смачные обороты, как «агнец дрясиловатый», «негораздыш», «обозвал скотом псоватым, скопыжником и блядьим сыном» могут показаться «некрасивыми» — дело вкуса. Но, воля ваша, где в точной и штучной фразе — «Тяжелые, кряжистые, свилеватые имена сибирских городов звучали так, словно у земли их вырвали под пыткой» — раскраска и штамповка? Язык «Тобола» — ровный и живой, может, чуть подпорченный соблазном адекватности эпохе.

…Поэтому, дабы не тонуть в потоке комплиментов и не вязнуть в полемике, не пытаясь, подобно слепцам из буддийской притчи, определить слона целиком, попробую сказать вещи, для меня принципиальные.

Зрелый Иванов работает с готовыми конструкциями – это стало очевидно уже в «Блуда и МУДО». Из папл-фикшн сора и сетевых страшилок свинчены «Псоглавцы» и «Комьюнити». В «Тоболе» также использованы довольно внушительные блоки, но цементных швов между ними практически не заметно. Зато символичен сам состав стройматериалов.

Первый пласт, фундамент – русский, да и советский исторический роман, почти всегда этнографический, с заведомым погружением в чернозём, и в лучших, и в худших образцах, и даже при заведомом западничестве автора. Эта посконность подчас над Ивановым довлеет и приводит к забавным ляпам – так, Матвей Петрович Гагарин, сибирский губернатор и петровский вельможа, то и дело чешет бороду, которой у него, понятно, быть не могло. Бородаты в романе и тобольский «архитектон» Семен Ремезов, и служилые люди – но тут ладно, возможно, они платят «бородовой» налог или вольная Сибирь пассивно сопротивляется петровскому брадобритию. А вот парсуны, писанные с Гагарина, свидетельствуют, что лицо у боярина было «босым».

(И чтобы закончить с огрехами: у Алексея Викторовича царица Наталья Кирилловна, мамаша Петра, участвует в торжествах по поводу Полтавской победы, а ведь скончалась она за полтора десятка до нее, в 1694-м. Впрочем, такие анахронизмы как бы закреплены в практике нынешнего обращения к петровскому времени. В недавнем сериале про последнюю любовь императора (артисты Александр Балуев и Лиза Боярская, а снят он, кажется, по книжке Даниила Гранина) аналогично активен после своей физической смерти страшный глава Преображенского приказа князь Федор Ромодановский).

…Естественно, первым приходит в голову «Петр Первый» Алексея Н. Толстого. Алексей Николаевич в свою очередь, использовал наитие Дмитрия Мережковского (роман «Петр и Алексей»): убедительно показать век Петра Великого можно разве что в сплаве державного деспотизма и народной веры – бескомпромиссного старообрядчества, переходящего в сектантские фанатизм и изуверство. Иванов, уже в качестве канона, эту модель тоже использует, но без крайностей – как преображенского (кнут, дыба, топор), так и соловецкого (массовые самосожжения) направлений. А может, Сибирь парадоксально бывала более тёплой, менее свирепой, во всяком случае, Иванов показывает ее, при всех колониальных дикостях, ковчегом цветущей сложности.

Этот чернозем (в котором есть слой и пухлых соцреалистических форсайтов из сибирской жизни) Иванов перерабатывает. Не в папье-маше, конечно, Дмитрий Львович, но в глину, из которой лепит характеры. А занимают Алексея характеры преимущественно женские (и вообще женщины у него получаются интереснее и тоньше), что было заметно уже в «Ненастье» (странноватый и пронзительный образ Танюши, жены Германа Неволина, эдакая вечная женственность, прямиком из символизма; вообще в брутальном романе про афганцев, как ни странно, масса мотивов Серебряного века). В «Тоболе» Иванов решает противоположную задачу – показать женщин, которые уже больше мужчин; мужественнее, чем самые крепкие, при власти, деле и вооружении, мужички. Своеобразный женский боевой интернационал: героическая остячка Айкони, эдакая таежная и принцесса. Уставшая шведская валькирия, солдатская вдова, жена и любовница Брунгильда. Раскольничья воительница каторжанка Алена-Епифания…

Второй пласт я бы назвал киношным, или даже – «голливудским»: установка на экранизацию вполне очевидна, естественно в формате сериала, который Иванов считает самым живым и перспективным сегодня жанром. Но «Тобол» не сценарий, умелой рукой превращенный в роман, эта проза кинематографична изначально, сама по себе, то и дело перед глазами встает 3D-проекция, которую делали всеми своими красками и размахом Илья Репин и Василий Суриков. И, конечно, такие художники, скорее Дела, чем Слова, как Макс Вебер и Анатолий Чубайс – едва ли не самые вкусные страницы «Тобола» посвящены бизнесу (пушной рынок, меховая логистика, тогдашняя система пилежа и откатов) и тогдашним инновационным проектам.

Сибирь – наш Дикий Запад, случившийся на три века раньше, чем возник «вестерн», а вот Голливуда, во всяком случае, в качестве явления, формирующего нацию, у нас так и не вышло. И Алексей Иванов сейчас в одиночку работает таким вот не случившимся вовремя русским Голливудом, и нельзя сказать, что эта попытка самого прагматичного русского романтика – обречена.

Иванов все-таки великий экспериментатор. То он напишет роман об афганцах, то переделает документальную книгу «Увидеть русский бунт», то пообещает роман, по которому снимут сериал, издать в двух частях. Затрепещет тут любвеобильный читатель да озаботится: неужели действие остановят в самом интересном месте? Как потом жить-то пять месяцев в неведении?

Подзаголовок первой части «Тобола» – «Много званых» – «роман-пеплум», что значит: масштабность, эпичность, большая продолжительность. Это на сериал совсем не похоже. На протяжении всей книги Иванов расставляет персонажей – шахматные фигурки на доске. Большая игра только предстоит.

Ключевые герои – сибирский губернатор Матвей Петрович Гагарин и сибирский архитектор, картограф и писатель Семен Ульянович Ремезов. С ним Иванов, кажется, невольно сравнивает самого себя:

«Семён Ульянович перебирал в уме сокровенные имена и события этого мира, словно монеты и драгоценные камни в ларце. То были его личные богатства, его собственная несметная казна. Душа его млела и трепетала среди этих негасимых огней. Он мог навсегда оставить это волшебное самоцветье одному себе, как молитвенник одному себе оставляет горний свет открывшихся вершин. Но Семёну Ульяновичу было мало уединённого созерцания. Он хотел показывать свои сокровища, да что там показывать — хотел изумлять ими, раздавать их, дарить. Они же были неразменными и неиссякаемыми, и чем больше отдаёшь, тем больше имеешь».

Дело, нетрудно догадаться, происходит в Сибири, в Тобольске. Иногда Гагарин уезжает в Петербург, и тогда в роман приходит звероподобный царь Петр. В Тобольске неспокойно: туда согнали пленных шведов, и в их общине – свои драмы и трагедии. В городе живет много мусульман-бухарцев, их главе Ходже Касыму не дают покоя правила, установленные ненасытными русскими. В Тобольск же отправляют вольнолюбивых старообрядцев. Язычники- остяки и язычники-вогулы, два православных митрополита, китайское посольство – далеко не полное описание всего собрания персонажей романа. И эти герои – не одиночки, у большинства из них еще есть семьи. В общем, сразу вспоминается «Война и мир» с почти что шестью сотнями героев разной степени важности.

Иванов на всех героев тратит примерно одинаковое количество сюжетного времени – видимо, сказывается то, что сначала был написан сценарий сериала. Аннотация к книге «Много званых» обещает «обжигающие сюжеты». После таких слов читатель, ждущий экшена, может откровенно заскучать. Из «обжигающего» в этом томе «Тобола», пожалуй, есть только пожар и драка. Остальное – качественно написанные характеристики героев и столь же качественно написанные завязки каждой сюжетной линии. Кульминации не достигает ни одна, и какое место в будущем многосерийном фильме займет «Много званых», не очень понятно.

Зато понятно другое – Иванов вышел на новый уровень. Для тех, кто знаком с «Сердцем Пармы» и «Золотом бунта», очевидно, что «Тобол» менее динамичен, зато более основателен. Он возвышается над ними, словно возмужавший старший брат. Каждое действие героев обусловлено исторически; место каждого персонажа задано в четкой схеме художественного мира; особенности времени и пространства дополнительно найдут отражение в готовящемся издании нехудожественных «Дебрей». Никогда еще Иванов так широко не замахивался на создание отдельной вселенной. Он мог основательно объяснять мировоззрение героя, как в «Блуде и МУДО»; мог составлять летопись целого города, как в «Ёбурге»; мог сооружать концепцию поколения, как в «Ненастье». А теперь сплетает вместе въедливость историка, как в предшествовавших «Тоболу» сагах о прошлом, и волю демиурга, как в повествованиях о современности.

Умеренность стала свойственна и стилю книги. Исторический роман и краеведческое фэнтези Иванова известны тяжеловесной стилистикой, тексты переполнены историзмами и архаизмами. Но не в этот раз. Иванов может заиграться, но вовремя отпустит:

«На берегу в траве, пробивающейся сквозь холодный северный песок, лежали лёгкие остяцкие лодки — похожие на сушёных тайменей калданки из бересты или смолёных шкур и вогнутые долблёные обласы. У воды валялись выброшенные рекой древесные стволы, обмытые до белизны, будто кости. На крестовинах из жердей висели сети с клочьями водорослей, рядом сохли огромные плетёные корзины — рыболовные морды».

Легкомысленного боевика ждать не стоит. Он останется в прошлом году, в «Ненастье». «Тобол» в будущем должен превратиться в повествование с увлекательным сюжетом, погонями и схватками. И неизвестно, что нас ждет, шах или мат. Может, и то и другое.