Александр Степанов.
«Феноменология архитектуры Петербурга»

Рецензии

Инна Горлова

Александр Степанов «Феноменология архитектуры Петербурга»

Книга, как явствует из названия, о петербургской архитектуре, но под специфическим взглядом — автор называет свой подход феноменологическим. Пространное предисловие, со ссылками на немецких и французских философов, посвящено оправданию выбранного подхода. Я бы назвала этот подход проще, для общего понимания — поэтическим. Не зря в качестве комментария к своим интуициям автор то и дело обращается к стихам, от Тредиаковского до Кушнера. Проблема в том, что сам такой подход во второй декаде двадцать первого века кажется безнадежно устаревшим, старомодным. Есть некоторый шарм в том, чтобы сегодня выйти на Невский в платье с кринолином, например, но зачем это нужно, решительно непонятно. В книге сообщается крайне мало конкретных сведений по истории архитектуры, по ее технике или, допустим, социологии, но очень много рассуждений в духе «верхние этажи дома — это как голова человека, в них выражается индивидуальность». В сущности, она из таких рассуждений и состоит. Современный нон- фикшн должен быть совершенно другим — конкретным, информативным. Современный нон-фикшн об архитектуре должен бы объяснять ее через политику, экономику, социологию, что-то еще, а не предлагать в качестве объяснения стихи Блока.

Артем Фаустов

Александр Степанов «Феноменология архитектуры Петербурга»

Номинированные на Нацбест книги нон-фикшн в списке я всегда встречаю приподнятой бровью. Вроде бы мы уже давно знаем, что какая в сущности разница, граница между фактом и вымыслом стирается, и оценить художественную ценность произведения, равно как и потенциал стать национальным бестселлером, можно у любого текста. Что касается «Феноменологии» такой потенциал у неё, кажется, уже раскрыт. По крайней мере, во «Все свободны» её разбирали как горячие пирожки, и интерес к ней не ослабевает. Взяв её в руки и прочитав буквально несколько страниц, хорошо понимаешь почему. Не могу не отметить того, что сама по себе книга выше всяких похвал, уютный формат, грамотное расположение текста, приятные на ощупь текстура и цвет страниц. Да, книга об искусстве и должна быть такой, издательство «Арка» всегда отличается своей безупречной манерой создавать великолепные бумажные издания, которые для нас, охочих до этого дела книжных фетишистов – чистое блаженство. Но и содержание книги – собственно, текст и сама идея – не уступают по качеству наслаждения.

Раньше мне казалось, что кайфовать от всех этих вещей – описания архитектуры, строительства, планов Петербурга – могут только помешанные на урбанистике граждане и заядлые любители города – туристы. Всё потому, что периодически от местных жителей можно услышать жуткие вещи типа «мне всё равно, что снесли двухсотлетний дом и построили Стокманн, мне супермаркет важнее», или «я не вижу разницы между современной стилизованным новостроем и аутентичным памятником барокко». Хочется верить, что хоть таких людей и много, но даже они смогли бы проникнуться этой книгой.

Степанов берёт за отсчёт своего исследования гуссерлевский метод феноменологии. То есть оценивает окружающий нас город и его здания с точки зрения эйдоса – докапывается до сущности, того, что мы как жители этого места получаем из окружающего нас пространства каменных джунглей. Автор рассматривает отдельный феномен – пустоту, кирпичную кладку, тень, симметрию, климат, температуру – и на основе приложения к городу размышляет о том, что же нам это даёт.

«Все четыре первостихии действуют вместе в грандиозном спектакле в центре Петербурга: вода, воздух, земля и явленный золотом шпиля огонь, как луч небесный. Как это свойственно вообще барочным Gesamtkunstwerke, над центральной невской акваторией стихии проявляются в их воздействии на человека, обостряющих его способности видеть, слышать, вспоминать, воображать, размышлять, понимать, ужасаться, восхищаться… — то есть расширяющих беспредельно всё доступное нам многообразие чувственного и интеллектуального опыта». Степанов часто обращается к поэзии и прозе о Петербурге. Поэты – говорит он, — главные феноменологи, ведь кто, как не они, могут буквально в двух словах очень метко ухватить суть ощущения, которое создаёт для нас город. «Дворцовая площадь – прозрачный параллелепипед с выгибом в сторону Главного штаба.

Столкновение тел и пустот неожиданно и драматично: пышно украшенный женственный дворец императриц играючи выдерживает давление площадной пустоты, тогда как ощетинившееся воинскими эмблемами средоточие штабных решений прогибается под её напором. Упругая стена Главного штаба так напряжена, что, кажется, не будь выпускного клапана арки – и пустота площади разорвала бы ампирный корпус надвое.»

Воистину после пары таких пассажей чувствуешь, что стоишь на мосту перед тобой снизу Нева, вверху небо, посредине тонкая линия кружевных барочных памятников, и ты не можешь надышаться ни красотой этого места, ни пространством. Такая книга должна стоять в каждой квартире Петербурга.

Марина Кронидова

МАРИНА КРОНИДОВА ОБ АЛЕКСАНДРЕ СТЕПАНОВЕ

«Феноменология архитектуры Петербурга», по сути, есть вполне обыкновенное исследование архитектуры Петербурга в контексте времени и пространства, написанная хорошим специалистом, по большей части, вполне адекватным, человеческим языком. Живым, иной раз почти разговорным, мне показалось — и некоторые стилистические приемы явно указывают на это — что это литературная адаптация лекций для студентов- искусствоведов. Автор и не особо скрывает, что книга начала выкристаллизоваться у него в процессе чтения лекций. А чтоб студиозы не заскучали от привычного, унылого историко-искусствоведческого анализа города, он вводит некоторые элементы игры. Типа, чтобы поняли эйдос того или иного здания, чтобы прочувствовали на своей шкуре историю, предлагает примерить на себя амплуа горожан разных эпох — от барочной, ампирной до наших дней. Город он вертит в уме и так и сяк, рассматривая и разбирая его со всех точек зрения, где важно все: и пустота, и тень, и силуэт. И Петербург, как кубик Рубика, из микроматриц опять складывается в привычную картину несмотря ни на что неуязвимого, хоть чуть подпорченного современностью, совершенства. Как образовательный приём это блестяще: научить студентов, а теперь и читателей видеть и понимать как надо видеть то, что в повседневности перестаёшь замечать.

Но вот, чтобы придать своему достойному труду вид важный и наукообразный, автор не удерживается от соблазна облечь его в философскую мантию. К чему эта феноменология, автор и сам не может объяснить внятно во внушительном вступлении, если не противореча, то споря с самим собой. «Феноменологу не приносит ценных плодов и полезное для формалистов мышление оппозициями. Смысл архитектурной формы дан феноменологу в ней самой, а не в её отношении к иной, противоположной форме». «Феноменолог (имеет дело) с объективно присущими (архитектурным произведением) свойствами. Правда, эта объективность сохраняет силу лишь в границах определенного горизонта культуры, т.е. непреложна только для людей, объединённых определенных жизненным миром или, как ещё говорил Гуссерль, универсальным полем различных форм практики». «В феноменологическом познании нет непреодолимого разрыва между явлениями и сущностями предметов». «Феноменологический подход к архитектуре Петербурга актуализирует присутствие архитектурных произведений в современности нашего жизненного мира», да и «быть феноменологом может только человек». А кто ещё претендует, пришельцы, что ли? Автор, как мне кажется, пользуясь термином «феноменология», оперирует, в сущности, старым добрым диаматом. Впрочем, это неважно, в былые времена мы пролистывали идеологический контекст, обращаясь прямо к тексту. А для молодого поколения понятие «феноменологии» явно интереснее и привлекательней выглядит в названии: это вам не очередная «Архитектура Петербурга».

Степанов опирается на могучий опыт поэтического видения Петербурга, поскольку «быть поэтом — это и значит быть феноменологом». На мой взгляд, поэзия не нуждается в философских подпорках, а использование ее в подобных трудах, ну, мягко говоря, не ново. Сколько уже было и будет «литературных Петербургов», и найти новый подход к Петербургу не просто, хотя были неплохие примеры — «Другой Петербург» К.Ротикова, хотя бы: тема мне не близка, но получилось по-другому, это правда.

Жаль, что автор, пристрастный к спискам (опросы референтных групп об уникальности архитектуры СПб), добавив длиннющий список упомянутых топонимов, не привёл список использованный литературы.

О некоторых вещах можно поспорить. Я. например, возмутилась тому, что, говоря о важности и драгоценности места в излучине Невы напротив «Авроры», о возведенных там безобразных современных строениях, вообще не упомянул о куда более раннем безобразии гостиницы «Ленинград», правда, спохватившись спустя сорок страниц, таки назвал ее «гигантским транзисторным радиоприемником».

Что приятно отметить, так это то, что, хотя автор и не считает себя поэтом, а только скромным феноменологом, его исследование пестрит поэтически точными сравнениями. «Шпиль Петропавловского собора — магнитная стрелка всего Петербурга». «Адмиралтейство — солнечные часы Невского». «Ростральные колонны подобны стволами с маленькими побегами», «безлиственный сад — это орнаментированный воздух», «колоннада — это в своём роде кордебалет». «Петербург — город вертикальных теней», «здание — есть ступень между землёй и небом», и это даёт почувствовать, что «Петербургский ландшафт — это архитектура, воспринимаемая как обжитая “природа»». Отношения к строениям у Степанова — как к живым существам, здания почти антропоморфны: «Здания старого Петербурга в маскарадных костюмах: …партикулярных платьях, в мундирах служебных или парадных, в бальных нарядах», «архитектурный декор ближе к татуировке, чем к одежде». «Дворовый фасад — это голая спина здания», «брандмауэры — обнаженная тело города, чистое выражение мужественности Петербурга».

А вот решетки бывают и «мужественные», и «женственные» и «андрогинные». Ограды мостов и вовсе сакральны: «реквизит Петербургского культа Невы». Говоря о небесной линии города, автор склонен к пафосу: «прошлое возвысилось над будущим», и городские «башни» — это не столько вторжение земли в небо, сколько вертикальное сцепление, мост, линия связи». Безусловно, автор лукавит, говоря: «Я слишком люблю свой город, чтобы относится к нему как к чему то свящённому». Аллилуйя.

Елена Васильева

«Феноменология архитектуры Петербурга»

«Предъявите свои переживания и ощущения, пожалуйста», – мог бы сказать Александр Степанов, будь он врачом, который занимается проблемами невнимания к архитектуре. Для Степанова здоровый человек – тот, кто может чувствовать окружающие здания, сооружения, мосты, набережные, планировку города; имеет терпение наблюдать за ними как издалека, так и вблизи; обращает внимание на детали и умеет их систематизировать; способен перевоплощаться и воспринимать город как театральную сцену. Другими словами, быть здоровым архитектурным человеком непросто. Возможно, некоторые врачи (окулисты, психиатры и хирурги-травматологи) сильно бы поспорили с воображаемым доктором Степановым.

В его книге «Феноменология архитектуры Петербурга» почти нет иллюстраций, зато много стихов. Он связывает это с самим методом описания:

Рассуждая об архитектуре Петербурга, я отдаю предпочтение словесным образам перед живописными, графическими, фотографическими, кино­ и телеэкранными.< …> Все эти визуальные образы архитектуры в лучшем случае тоже вдохновлены поэтическим, то есть феноменологическим, видением вещей…

Таким образом, основными иллюстративными средствами в труде Степанова становятся примеры поэтического характера – к ним могут относиться и выдержки из мемуаров и дневников поэтов. Также Степанов в объяснениях обращается к чрезвычайно эффективному методу – сравнительному. Он сопоставляет подход феноменолога к архитектуре с подходами инженера, риэлтора, психолога, историка архитектуры, краеведа и стилиста (глава «Феноменология среди других подходов к архитектуре»). Позже, в главе «Архитектура как драматургия» Степанов предлагает примерить (и невольно сравнить) маски барочного человека, представителя Золотого века, буржуа, приверженца идеалов Серебряного века, авангардиста, советского человека, современного пассеиста, постмодерниста и деконструктивиста. Такой вот аттракцион – чем-то похожий на экспериментальный спектакль БДТ «Remote. Петербург».

Здания, эти немые участники архитектурного спектакля, должны стремиться не к индивидуальному совершенству (как приличествует произведениям живописи, графики и скульптуры), а к богатству переживаний главного героя, то есть участвующего в этом спектакле человека.

Как можно заметить, Степанов не отказывается полностью, например, от историко-архитектурного подхода. Равно как прорывается и его собственное инженерное прошлое – у автора двадцать пять лет стажа в градостроительных НИИ. Так что и традиционалисты сыты, и модернисты целы.

Петербург петровского времени — не город, а россыпь функционально дополняющих друг друга поселений, уныло переглядывающихся на необозримой низине шпилями нескольких церквей под прикрытием Петропавловской крепости и Ниеншанца. Надо ли удивляться тому, что на четырнадцатом году существования Петербурга, когда в городе жило не менее пятнадцати тысяч человек, не считая сезонных работников и солдат, на Большой Невской дороге (Невском проспекте) видели волков?

Степанов увлеченно рассказывает как о композиции города, так и о драматургии отдельных ансамблей и домов. Например, схема архитектора XVIII века Петра Еропкина предполагала, что «луч, пущенный от Адмиралтейства по Средней перспективе (Гороховой улице), целит на Москву; луч Малой перспективы (Вознесенского проспекта) — на далекий Киев; луч Большой перспективы (Невского проспекта) — еще дальше, на Иркутск». Планировка города отражала, во-первых, имперские амбиции, а во-вторых – приоритеты власти: лицом к Москве, а к югу и Сибири – только в профиль. Впоследствии нечто подобное нашло отражение в Генпланах Ленинграда и Петербурга, где планировочные направления, вдоль которых проходит урбанизация (в частности, транспорт и инфраструктура), метят в Москву, на Выборг и в сторону Ладожского озера. От системы трезубца, оружия бога воды Нептуна, Петербург так и не ушел.

В системе Степанова карты становятся книгами, требующими перевода, и «Феноменология…» в этом случае выступает в качестве словаря. Увлекаться можно не одним лишь сюжетом картографического изображения; вчитываться нужно в каждое слово, оставленное городом на карте.

Дворцовая площадь — прозрачный параллелепипед с выгибом в сторону Главного штаба. Столкновение тел и пустот неожиданно и драматично: пышно украшенный женственный дворец императриц играючи выдерживает давление площадной пустоты, тогда как ощетинившееся воинскими эмблемами средоточие штабных решений прогибается под ее напором. Упругая стена Главного штаба так напряжена, что, кажется, не будь выпускного клапана арки — и пустота площади разорвала бы ампирный корпус надвое.

При всем наукообразии, пусть и кружащемся вокруг поэзии, «Феноменология…» обладает признаками художественной литературы. Это и кольцевая композиция (книга начинается с рассказа о доме № 11 по набережной Лейтенанта Шмидта, и заканчивается рассказом о нем же), и присутствие героев (коим становится и читательское «я», и условный «народ»), и нетипичная для книги такого рода языковая выразительность.

Да, хочется, чтобы все же были иллюстрации – особенно после слов автора «Взгляните на карту». Да, кажется, что книга не совсем походит под формат «Нацбеста»: не столько из-за нон-фикшен составляющей, сколько из-за узкой ориентированности книги. Попробуйте в масштабах всей нации заставить жителя города N. потрудиться над образным восприятием доходного дома Лидваль или особняка Кшесинской – не выйдет ничего, забросит он это дело.

«Феноменология…» – абсолютно прикладная книга. От нее каждому читателю будет абсолютно конкретная, ощутимая польза, даже если прогулки по Петербургу присутствуют в его жизни только в виде ежедневных походов на работу и обратно. Не всякая хорошая художественная книга сможет обеспечить такой систематический (хочется сказать – терапевтический) эффект.

Аполлинария Аврутина

«Феноменология архитектуры Санкт-Петербурга»

Работы петербургских писателей, искусствоведов, журналистов, посвященные архитектуре, скульптуре, красотам и памятникам Петербурга уже давно стали «must write» петербургской литературной общественности и, кажется, становятся хорошей традицией длинного листа питерского «Нацбеста» — достаточно вспомнить «Тайную жизнь петербургских памятников».

Хотя девиз «Нацбеста» — «Проснуться знаменитым», и формальные требования к жанру вроде бы отсутствуют, очевидно, что за долгие годы у премии сложился определенный формат, важной составляющей которого является то, что книга должна быть «fiction», то есть, скорее о «жизни», а не о «феноменологии». Книги «non-fiction», не совсем вписываясь в этот формат, пользуются незаслуженно меньшим вниманием. В общем, с грустью приходится констатировать, что и нынешнего автора, видимо, ожидает та же участь.

А между тем книга у Александра Степанова вышла совершенно замечательная. Внешне она вроде бы представляет собой цикл лекций о городе, эдакие краеведческие заметки, только целью этих заметок явилось проникновение в суть творческого процесса создателей Петербурга. Я читала ее с гугл-картами, потому как экскурс в различные эпохи и районы города – от самых старых до самых новых – настолько обширен, что в какой-то момент чувствуешь себя гостем.

Голос автора напоминает голос университетского лектора – и лектора не только увлеченного своим предметом в сумраке аудитории, а увлекающего за собой слушателя, увлекающего буквально за руку на улицы города. Я поймала себя на том, что сидя за рулем, прокручиваю в голове слова книги: «Гранит держит тепло впятеро хуже кирпича. Но ведь не смущало же советских архитекторов, что у бетонных панелей теплопроводность вдвое выше, чем у кирпичных! Так надо ли думать, что выбор материала петербургских стен определялся в первую очередь заботой о тепле? Как бы то ни было, строили явно не на века. От этого у Питера постоянно потертый вид. Он выглядит дряхлее древних метрополий Европы. Кажется, останься этот преждевременно состарившийся юноша лет на двадцать без присмотра — и он превратится в руину. И нельзя сказать, что это ему не к лицу» (с. 86).

В общем, книга не отпускает, а продолжает жить в голове читателя – это ли не успех? Пусть перед нами и почти научный текст со сносками. Премия литературная – а наша цель оценивать литературные достоинства текста. Текст хорош, правилен и крепко сколочен. С этой книгой нужно бродить по Петербургу в мае – «На Исаакиевской площади близ Синего моста, в створе Вознесенского проспекта, с которой видны, кроме Исаакия и Мариинского дворца, Сенат и Синод, Меншиков дворец, Адмиралтейство, купола Покровской церкви, Екатерининского костела и Казанского собора и два шпиля эпохи модерн – бельгийского универмага «О пон руж» и Дома городских учреждений на углу Вознесенского и Садовой». Я, петербурженка в шестом поколении, родившаяся и живущая в Коломне, об этой точке не знала – стыд мне и позор.

Энтузиазм автора просто восхищает и заставляет снять шляпу – автор умудряется выписать даже то, на каких улицах центра в какое время года и как ходит солнце. Такая внимательность и такая любовь к своему делу не могут не восхищать.

В какой-то момент автор зачем-то вводит вымышленных персонажей, которые что-то пишут о Петербурге, но тут же, извиняясь, признается, что это он сам, дескать, будет выступать от их лица. Тут невольно вспоминается памуковский «Стамбул», книга, которую каждый из встреченных мною доселе читателей принимает за чистую монету – и как мемуары автора, и как исторический путеводитель по Стамбулу – совершенно забывая о том, что Памук – писатель постмодерна, а значит совершенно любой его текст есть игра, спектакль, фантасмагория, выдумка.

Признаться, начиная читать книгу Алксандра Викторовича Степанова, я тоже поначалу ожидала подобную «а-ля памуковскую» мистификацию, коль уж книга номинирована на Нацбест. Правда, довольно быстро обнаружила мистификацию иную. Семиотическая модель города-текста, как вежливо напоминает нам автор, совершенно не нова, но по- прежнему оригинальна. Степанов, открещиваясь от этой модели («Я слишком люблю свой город, чтобы относиться к нему как к священному (тексту»), все же решается затеять игру, по сути отдавая на премию не книгу – но сам город.

«Петербург в феноменологическом сознании – прежде всего Нева». Книга в феноменологическом сознании – прежде всего прогулка, путешествие, приключение, иногда новая жизнь. Прогулка по Петербургу с Александром Степановым будет одной из самых запоминающихся.