Время собирать кирпичи

Севка и Женька друзья и соседи по двору, они живут в промышленном городе Пряжск. Севка Рогов – местный «Самоделкин», у парня золотые руки, он всего за пару часов починил сломанный транзистор по просьбе дворовых блатных авторитетов, а после собрал и собственный радиопередатчик, чтобы выйти в эфир с позывным «радиостанция СЛ-2». Это значит Севка + Лорка, вместе их двое. А еще Севка верит в легенду Черном мухобое, который охраняет от чужих свалку заводских технических отходов.

Женька Мятлин – романтик, мечтатель. Он засыпает и просыпается с книжкой Марка Твена или Вальтера Скотта. Тайком пишет стихи, мучительно подбирая рифмы. У него тоже есть странности – иногда он предсказывает будущие события. Он тоже влюблен в девочку Лорку, красавицу и балерину. У Лорки уже обозначились «две небольшие выпуклости на груди», и это пробуждает в ребятах «неясное беспокойство».

Герои взрослеют, их настигает неотвратимое половое созревание. Автор использует этот медицинский факт с явным намерением взбодрить заскучавшего читателя, пощекотать его слабым током непристойности.

«Неожиданно блатарь перегнулся через стол:

— Бараться хочешь?

— Я?! Да я как-то…

— Хочешь, по глазам вижу! Что ж, Нинка даст. Дашь ему?

Щербатая расплылась в ухмылке:

— Если хорошо попросит…

Когда она, раздвинув ноги, взялась оглаживать вислую грудь, подкатила тошнота. Вот овца! В то же время он не мог уйти — получилось бы, что он позорно сбежал, как пацан неопытный…

— Чё зыришь? Давай снимай штаны и на сетку… Вон, Нинка уже пошла!».

Как обед по расписанию, герои в предназначенное им время испытывают весь необходимый набор подростковых переживаний. Покидают родной, ставший тесным для их растущих амбиций Пряжск. Снова встречаются в Ленинграде. «К тому времени оба уже закончили вузы: Рогов осваивал ЭРУ, Женька проходил стажировку в Пушкинском доме». Оба продолжают любить Лорку, не утратившую своей женской загадки, несмотря на то, что все ее бугорки уже были как следует ощупаны.

В романе Владимира Шпакова «Песни китов» 382 страницы, и больше половины из них занимает описание детства, отрочества и возмужания героев в позднесоветские годы, начиная с 1970-х.

Как читатель циничный, развращенный художническими экспериментами и пресытившийся описанием всевозможных человеческих пороков, поначалу я решила, что автор готовит нам каверзную шутку в духе В. Г. Сорокина. Мол, заманю-ка я вас в редакцию журнала «Юность» с клеенчатыми стульями и красными вымпелами на стенах, а там и огорошу каким-нибудь «дорогим Мартином Алексеевичем».

Но ничего подобного. Роман хоть и меняет жанровую направленность, но почти целиком течет в русле позднесоветского канона, лишь время от времени подпрыгивая на эротических бугорках. Тему становления подростков сменяют воспоминания об армейской службе на флоте – Севка занимается техническим обеспечением работы подводных лодок, и пытливый читатель из этой части книги вынесет немало новых знаний об устройстве этих сложных механизмов, а также о непростых отношениях команды, начальства и потерявшего былой авторитет, но все еще бдительного КГБ. Глубоко раскрыт мир гуманитариев с первыми волнующими поездками за рубеж, с научными конференциями, оставляющими «ощущение необязательности, если не сказать — бессмысленности происходящего». Книгочей Женька сделался филологом и пробует себя на творческом поприще. В эту часть романа вставлены длинные куски сетевой переписки филолога с некоей безграмотной, но бойкой Жаки – дань ностальгии по времени полуанонимных интернет-чатов.

Лариса, с которой продолжают крутить любовь оба героя, из угловатого подростка превращается женщину-вамп, в разновидность Настасьи Филипповны. Страстное животное в постели, в обыденной жизни эта молодая красавица не находит своего места. Начинает пить и курить, делает аборты от своих любовников, загадочного объясняя это тем, что «от них не родится ничего живого». Не очень понятно, на чем основано это ее убеждение – видимо, виной тому банальная истерия.

«Фильм «Ночной портье» вспомнился еще раз, когда остались на сутки в его гостиничном номере. Зайдя в ванну, Лариса вскрикнула, чтобы вскоре выйти оттуда с обмотанной полотенцем ладонью. Полотенце набухало кровью, но вместо того, чтобы перебинтовать ладонь, Мятлин слизывал кровь языком, а Лариса хохотала, правда, хохот был какой-то жутковатый; потом она повалилась навзничь, и он входил в нее, а кровь стекала на сиреневую гостиничную простыню, и почему-то их это абсолютно не волновало»…

Примерно к этому моменту повествование разветвляется на такое количество побочных линий и флэшбэков, что следить за судьбой героев становится все труднее. Лариса внезапно и без всякой связи и предыдущими событиями погибает, кажется в железнодорожной катастрофе под Уфой – видимо, ее смерть символизирует окончательный слом привычного мира героев. Рогов оказывается в Америке, Мятлин едет на очередную конференцию в Израиль. Между делом оба успевают жениться и развестись. Но в этой части книги активность героев почти полностью перемещается в виртуальное пространство – как будто они внезапно переехали жить на сайт Проза.ру.

Впрочем, в финале друзья-соперники наконец встречаются у могилы любимой женщины и обретают если не счастье, то покой.

Очевидно, что Владимир Шпаков конструирует роман из собственных воспоминаний и жизненного опыта. Как свидетельствует биография, в 1977 году он переехал из Брянска в Ленинград, где окончил Ленинградский электротехнический институт (1977-1983). Работал в ЦНИИ «Аврора», на военном флоте в качестве гражданского специалиста. Заочно окончил Литературный институт. Работал заведующим отделом прозы журнала «Нева», исполняет обязанности главного редактора журнала «Зинзивер».

Перед нами зрелый, сложившийся автор. Так что если кому-то мой пересказ романа напомнил сюжеты фильмов юношеской киностудии имени Горького, не торопитесь делать выводы. Роман «Песни китов» – не просто дань ностальгии. Его замысел крупнее. Это еще одна попытка написать «исповедь поколения», чья молодость пришлась на время Перестройки.

Не знаю, осознанно или интуитивно, но Шпаков опирается на матрицу одного из самых популярных произведений этого жанра – роман Вениамина Каверина «Два капитана».

Истории сходные. Взросление героев приходится на период смены двух исторических эпох. Романтическую функцию, которую у Каверина выполняют найденные письма и поиск затерянной полярной экспедиции, Шпаков отводит мистической фигуре Черного мухобоя, непосредственно связанной с областью снов, тайных страхов, желаний и мечтаний одного из героев. Лорка поначалу очень похожа на Катю из книги Каверина – это героиня несколько абстрактная, но тем удобнее возвести ее на романтический пьедестал.

Но если в романе Каверина четко обозначены антагонист и протагонист – смелый, честный и целеустремленный Саня Григорьев и противопоставленный ему трус и приспособленец Ромашов, то в «Песни китов» оба героя равноценны. Автор как бы разделил себя между ними и никак не может выбрать, кому же назначить положительную, а кому – отрицательную роль.

Севка и Женька вроде как соперники, а вроде как и лучшие друзья.

«Они бы сто раз могли набить друг другу морду, еще в детстве, только на мордобой было наложено табу. Нельзя им было так выяснять отношения, оба это прекрасно понимали».

Но главная причина по которой, на мой взгляд, Владимиру Шпакову не вполне удался масштабный замысел – это проблема читателя. Первая часть книги, наиболее логичная и выстроенная сюжетно, была бы интересна подростковой аудитории. Жаль только, что эти подростки стали уже бородатыми дядями и курпулентными тетями, родили детишек, а кто-то уже нянчит и внучат. А современным подросткам история, в которой нет ни Джастина Бибера, ни Энгри Бердз, ни даже Гарри Поттера вряд ли покажется созвучной их внутреннему миру. В то же время взрослому читателю приходится пролистывать первую половину книги с большим или меньшим недоумением – мол, когда же начнется главное? А главное все не начинается, и только сюжетные ответвления растекаются в стороны, как лесные ручьи в половодье.

Странные особенности героев так и не находят полноценного применения и объяснения, и загадочная женщина уносит все свои тайны в могилу.

«Несомненно было одно: ушло что-то важное, придававшее жизни если не смысл, то хотя бы видимость смысла. Так бывает, если вынуть краеугольный камень из строения: оно может простоять какое-то время, но потом непременно обрушится, превратившись в груду битых кирпичей. А поскольку грудой становиться не хотелось, нужно было сделать еще шаг. Вот только какой?».

Вопрос оказался несколько риторическим – смысл рассыпающейся жизни героев придает писательство, процесс ради процесса, собирание в одну кучу кирпичиков памяти. Но для того, чтобы придать единый смысл и строй роману, этих усилий все же оказалось недостаточно.

Пока книга неторопливо разгоняется, пытаешься угадать локацию. Что за город этот Пряжск? Вроде, получается Брянск. Даже район легко определить, воспользовавшись Яндекс-картами. Вот и заводы с их смешными аббревиатурами, и бывший аэродром ДОСААФ. С кладбищем сложнее: их тут несколько рядом. Начинаешь сравнивать Пряжск с Брянском из «Описания города», написанного Дмитрием Даниловым.

Чуть позже, в начале второй части случится от этого прямо-таки разочарование. Ибо прочтёшь: «Географически Пряжск отстоял от северной и южной сто­лиц на равном расстоянии». Но, во-первых, автору дозволены пространственные вольности, а во-вторых, читатель уже переключился на иное. Хотя бы вот на описание финала детства и начала юности в панельных кварталах начала восьмидесятых годов минувшего века. В этих домах обитают Сева, Лариса и Женя Мятлин. Сева настолько технарь, что его даже ток в 380 вольт не берёт, Женя абсолютный гуманитарий с книжкой, а Лариса, понятное дело, обожает зверушек и вообще склонна к наукам естественным. Такие беспримесные типажи встречались разве что в параллельном трёхполом мире книжки «Сами боги», написанной Айзеком Азимовым. И стереотипность героев вызывала б, наверное, раздражение, когда бы не очень живой фон. Все второстепенные персонажи невероятно живы. Они тоже несколько типовые, но иначе типовые. В каждом же дворе был такой ходок, как Ларисин папа, например. И весьма домашние мальчики с той же смесью любопытства и странного презрения относились к околокриминальной жизни дворовых мордоворотов. Чуть удивляет то, с какой интенсивностью ребята, живущие в областном центре, с самых ранних лет хотят этот самый центр покинуть. Ты-то в их возрасте наоборот — стремился к нему. Впрочем, от добра добра искать это по-человечески вполне. А ещё техническому Всеволоду снятся визионерские сны. Они ему всю жизнь сниться будут, впрочем, мало от чего оградив.

Минует три года, начинается выпускной класс. Десятый в те времена. Ребята по-прежнему любят Ларису, и в конце школы лишаются об неё невинности. Поступают учиться в Ленинград, чтоб к ней ближе быть. В разные, конечно, ВУЗы. Институтские годы мелькают фоном, где-то в воспоминаниях. Златорукий Всеволод оказывается на потрясающих характеристик десантном корабле «Кашалот». Здесь вновь узнаваемые реалии околовоенной науки. Интересно, например, как это они спирт марганцовкой и углём за пять минут без центрифуги чистили? Правда: очень живой интерес возникает! И думаю — правда. Это просто мы способа не знали. Хотя описание корабельной жизни не столь всё ж затягивает, как описание жизни дворовой. Может быть, мешают дежурные фразы вроде «Страна действительно отвалила от причальной стенки, у которой томилась семь десятилетий, и куда-то поплыла» — точно глянул телепередачу «Прожектор перестройки» из 1988-го года.

Лариса тем временем по-прежнему встречается с обоими всё ещё молодыми людьми, кружа им голову. А потом гибнет в кошмарной железнодорожной катастрофе. Была такая в Башкирии летом 1989-го. Метафизическая её вина, конечно, понятна: выбрала б себе одного из поклонников, второй, чуть пообижавшись, помирился бы — и дружи себе семьями. Но нет же. Девочка же.

Далее наступает год 2008-й, в центр повествования попадает Евгений Мятлин. Доцент уже, вроде. И кажется, будто книга превращается в повествование о кризисе среднего возраста. А как ещё расценивать фразу: «Увы, любые праздники (юби­леи особенно) уже имели оттенок горечи, пятый десяток все-таки, пора к земле привыкать»? Живёт гуманитарный Женя в стиле сериала Californication. С поправкой на два брака за плечами и учёную степень. Приходится держать внешнюю респектабельность: «Сам-то Мятлин числил себя удачливым: ученая сте­пень, место преподавателя в коммерческом вузе, публикации, зарубежные гранты, поездки…». Работа, кажется, интересная, предусматривающая зарубежные командировки на конференции по творчеству Кафки. Теперь, оказывается, на Кафку надо смотреть иначе. Скажем, в самом начале «Замок» был о метафизической вине человека перед Богом и невозможности эту вину осознать. Затем Вальтер Беньямин объяснил нам, что Замок есть символ тоталитарной власти, а вины за нами никакой нет. Теперь же строение это обезличено. Это мы сами в облике пользователей соцсетей и творцов бездарного мироустроения.

Любопытно. Но вдруг книжка начинает чуть раздражать. Не чудовищным описанием постельных сцен, конечно — все литературные описания постельных сцен чудовищны, это не предмет для разговора. Хотя вот во фразе «Основной контингент случайных или долговременных по­стельных связей отмечался добросовестным исполнением обязательной программы, на произвольную, увы, у большин­ства пороху не хватало» упоминание «обязательной программы» неприятно цепляет. Всё-таки в этом контексте образ использовал ещё как минимум Юрий Поляков, повесть «Парижская любовь Кости Гуманкова». Давно это было.

Нет, основной источник осторожного раздражения совсем иной. Читая, ты боишься, что к финалу роман скатится к банальной и остромодной ныне проблеме «рецепции травмы». И предпосылок к этому становится всё больше. Вот полупостоянная партнёрша Мятлина дразнит его: «Есть у тебя какой-то скелет в шкафу, о котором ты никому не рассказываешь. Ведь есть, правда? — Внезапно вскочив, она приблизилась к шкафу в углу и осторожно открыла дверцу. — Эй, скелет! Покажись на свет! Кажется, я опять в рифму, да»? Хотя морально травмированным личностям, вроде, положено опускаться. Но нет. Взрослые гуманитарий и технарь вполне ещё способны выпить цистерну без особых последствий. Хотя растительные наркотики высаживают жёстко: «Трава шваркнула по мозгам, будто кувалдой. Пространство котельной вскоре расширилось, и тесноватое помещение пре­вратилось в просторный зал, который подметал человек с над­писью «Теплоэнерго» на спине. Потом надпись показалась где-то высоко вверху, кажется, человек забрался на котел, что­бы смахнуть оттуда пыль». Ну, это вопрос закалки: к чему с детства приучили, тем и упарывайся, а веществ не меняй!

Финал книжки с первого взгляда действительно ужасает. Старенький профессор, бывший научрук Ларисы рассказывает Мятлину о том, какие они со Всеволодом придурки: «Потому что сама была олицетворением жизни. Она в себе эту тайну воплощала, ясно вам? Только разве вы такое поймете…». Спасибо, но мы это уже поняли из предшествующего текста! Дальше ещё хуже. Заклятые друзья встречаются классически — подле могилки возлюбленной. Сейчас помирятся, пивка попьют, крепким продолжат. Ну, вот и стоило ли терять четверть века жизни? А учитывая, что любили они Ларису класса с пятого, так и все тридцать лет псу под хвост. Хотя так-то ничего страшного: у Мятлина, правда, после всех разводов осталось маленькое однокомнатное жильё, но он роман пишет. Хороший, вроде. Сева так вообще отлично устроился: двухэтажный умный дом в США и сотрудничество в коллаборации, занимающейся самым интересным с его точки зрения делом. Но ведь нельзя ж просто так жизнь жить! Страдать же надо, как без этого?

Словом, хочется написать ехидную рецензию. Ты уже садишься, думаешь, с чего начать. Например, с того, могли ли уместиться события, описанные во второй части от прибытия Севы на десантный корабль «Кашалот» до гибели Ларисы в железнодорожной катастрофе в столь краткий промежуток времени? Всеволод оказался на флоте минимум через полтора месяца после гибели АПЛ «Комсомолец», как это следует из слов аспирантки Риты. То есть, в середине мая 1989-го года. А уже третьего июня под Уфой в газовом облаке сойдутся два поезда, что будет стоить жизни полутысяче человек. Ты же помнишь все-все эти даты — начиная от Чернобыля и гибели лайнера «Адмирал Нахимов». И тут накрывает. Понимаешь вдруг, что для кого-то неразделённая (воистину ничья) школьная любовь может стать такой же катастрофой, какой для тебя была гибель Империи. Люди ж разные все. Некоторые действительно вот такие — для них чувства и бесчувствие ближнего своего важнее безликих внешних обстоятельств. И книжку хочется перечитать. Интересно ж узнавать о существах, снаружи похожих на тебя, внутри абсолютно иных, а совсем глубоко — опять похожих.