Все идет по плану

Молодой москвич Тимоша – именно так зовут главного героя новой повести Олега Зайончковского — проживает в квартире вместе с родителями, которые каждый вечер смотрят «лживые» новости, а после вместе ним просматривают скандинавское авторское кино. Помимо этого, есть традиционный семейный ритуал – утренняя овсяная каша.

Тимошина территория — тринадцать квадратных метров его комнаты, где в рамочке красуется фотография кота, на полке – коллекция автомобильчиков, которую он собирал в детстве, а также есть книжный шкаф с разношерстной литературой. Молодой человек провел здесь, на этой своей территории, детство и так из него не вышел, поэтому и остался Тимошей. В большую взрослую жизнь он еще не сделал шаг.

Герой работает в проектной организации, а для души занимается массажом, поэтому по вечерам по расписанию на его территорию приходят представительницы прекрасного пола, которые очень ценят его мастерство. Однако с самими женщинами у Тимоши не ладилось, не получалось влюбиться. Ему все не попадалась та, особенная. Расположенный к анализу, герой считал, что женщины «усреднились», их усреднил мегаполис.

Как его комната мало чем изменилась с детства, ну парта превратилась в компьютерный стол, да появились гаджеты, так и весь его образ жизни не оставлял надежды на «перемену участи». При этом в нем «назревало что-то вроде внутренней революции». Его территория, его образ жизни в силу своей неизменности все больше напоминал искусственные декорации, стала проявляться тоска по «подлинному и неподдельному», по проявлению чувств и страстей.

Проявлением этой «внутренней революции» стали назначения свиданий с немосковскими девушками и экспедиции в провинцию. Туда, где девушки еще не испорчены Москвой. Первым был райцентр Федюнино Московской области, куда Тимоша отправился, как на загородный уикенд, прихватив с собой пачку презервативов. Но интернет-знакомая Люба Новикова, так его и не дождалась, Тимоша напился вместе со случайным знакомым, которому не смог отказать. Вторая поездка из душной Москвы в поисках прохлады, соединенной с мечтами о провинциалке, состоялась в городок Бобры к Алене, от которой Тимоша сбежал, не попрощавшись.

Судьба к нему пришла в виде незваной и неплановой посетительницы Нади, которая оставила Тимошу «заинтригованным и спровоцированным». С ней у него закрутился роман, плюсом ко всему Надя оказалась литературным редактором, а Тимоша давно уже баловался написанием прозы, которая у него выходила «обстоятельная и неяркая». К слову сказать, в романе «Счастье возможно» Зайончковский уже повествовал о писателе с окраины Москвы.

Проза Тимоши, как книжный шкаф в его комнате: «Несколько лет у него в компьютере существовала папка под заголовком «Азбука». В ней лежало еще тридцать папок, обозначенных от «А» до «Я» буквами алфавита. Это не было картотекой – в папках хранилась Тимошина проза. Он регулярно приумножал ее, добавляя тексты то в одну, то в другую папку. В каждом Тимошином тексте присутствовало ключевое слово. На какую оно было букву, в ту папку и помещался текст».

Постепенно жажда прозы вытеснила из его жизни массаж, занятия которым Тимоша свернул, а вместо азбучной папки он стал мечтать о более сложной прозаической конструкции — романе.

Другой переломный момент в жизни героя приключился в командировке в далекие северные населенные пункты. Так далеко от Москвы, от своей территории он еще не выбирался. В командировке он приболел, у него развилась подозрительность и стали проявляться конспирологические фантазии, связанные с видением красного пуховика Нади, и его отказом идти на просмотр «Смурфиков».

Эта командировка стала своеобразным уходом от действительности, которая раньше сосредотачивалась исключительно в Москве, в его жизненном распорядке, а выезды к провинциалкам в ближнюю провинцию воспринимались выходами в открытый космос. Теперь жизнь Тимоши наполнилась еще и конспирологическим смыслом, он стал считать, что в командировку его послали, чтобы сделать марионеткой. Теперь, когда он отошел от своего прежнего плана, начал воспринимать себя «частью чего-то плана». Лишь его проза стала «защищенным каналом общения», который недоступен для внешнего воздействия тех, кто намерен подчинить его себе – «хозяев технологий».

Тимоша начинает представлять вокруг марионеточный театр, символом которого стал мегаполис.

Москва, которая раньше, по его мнению, усредняла людей, теперь стала восприниматься настоящей ловушкой для человеков, которых полностью подчиняет себе, своему плану. Она шлет «командные импульсы непосредственно в мозжечок, и человек совершает действия, тысячи действий в течение дня». Из этих предзаданных действий формируется «песня города», которую «исполняет многомиллионный хор механизмов и матерящихся автовладельцев, и школьниц, дерущихся ранцами, и гастарбайтеров, разгоняющих лужи метлами, и полезных идиотов, пикетирующих с плакатами, и идиотов просто, которым плакатов не дали. В эпическом этом хоре не слышно только голосов птиц». В городе существует особая «диспетчерская», которая формирует «гражданскую модную точку зрения и возбуждает покупательский спрос на предметы необходимости».

«Никчемность, пустое место» — так охарактеризовал себя ближе к финалу Тимоша, который ранее, как правило, сам себя не анализировал, а лишь планировал и заполнял пустоты в жизненном расписании. «Пустое место» — потому что больше у него не оказалось плана.

Произошел выход героя из обыденности, из своего пространства. Раскачалась его лодка. Раньше его жизнь была разложена по плану сеансов массажей, по плану «Азбуки» прозы в компьютере. Теперь же он остался совершенно без собственного плана и с ощущением, что на него самого строят планы некие «хозяева технологий». Начали открываться «смыслы, истинное значение многих вещей и событий», и он начал пытаться расшифровывать послания, которые посылала ему жизнь, а также выявлять режиссерские ходы. Возможно, так и стала вырастать крупная проза – роман.

В финале «безвольно и безотчетно дрейфовал Тимоша в уличных людских потоках». Он забыл адрес своей территории в тринадцать квадратных метров, пошел навстречу судьбе. Эта судьба открылась эпилогом в больничной палате и фразой «тебя скоренько распознают». Теперь уже никто не называет его Тимошей.

Зайончковский – отличный рассказчик, проза комфортная, как шерстяной плед, в который можно закутаться и дремать перед раскрытой печной дверцей, периодически посмеиваясь от умиления. Но это вовсе не значит, что его проза бесконфликтна и импотентна.

За спокойностью и размеренностью скрывается важность послания: все идет по плану. Так или иначе, человек замыкается в своей норе, а весь мир принадлежит ему лишь теоретически, и начинает инерционно дрейфовать по жизни, без волшебства и без вдохновения. Или же подчиняется внешнему течению, внешней детерминации, манипуляции его сознанием. Начинает петь чужие песни, совершать навязанные поступки и озвучивать шаблонные суждения и мысли. Сети расставлены. Такова проза жизни.

В городе Москве живёт мальчик Тимоша. У Тимоши есть своя комнатка площадью тринадцать квадратных метров. В комнате живут машинки, большой телевизор и раскладной массажный стол. По телевизору Тимоша показывает родителям фильмы скандинавских режиссёров, а на столике делает массаж приходящим дамам. Тимоше чуть за тридцать лет и, очевидно, он привлекателен. Ибо с некоторыми из приходящих дам он вступает в связь. Конечно, это для специалиста возмутительно и непрофессионально, ну, так он и есть неспециалист и непрофессионал. Основные деньги, впрочем, тоже скромные, он зарабатывает в проектно-строительной конторе. От маршрута дом-работа-дом Тимофей отклоняется редко. Например, для посещения бабушки. За пределами МКАД до начала этой книги мальчик бывал один раз, в детском лагере отдыха. Впрочем, и в столице, кажется, его знакомство с типовой городской культурой было средненьким. Об этом свидетельствует, например, попытка к питанию в городе Великосибирске:

«В окошке стояла женщина с непроницаемым взглядом.

–Два? – спросила она.

–Два чего? – не понял Тимоша.

Женщина удивилась:

–Чего – чего?

–Не понимаю, – Тимоша пожал плечами. – Ну, если хотите, пусть будет два.

Без выражения на лице, двигаясь с точностью автомата, женщина шлепнула два чебурека в тарелочку из картона. Так же автоматически она поставила перед Тимошей граненый стакан и опрокинула в него мерку водки. Ему оставалось сказать «спасибо».

Право же, ради таких приключений оставлять Москву не стоило: в чебуречной «Дружба» на Сухаревской всё именно так. В аналогичных заведениях на Маросейке и на Китай-городе похоже, но там покупателю всё ж предоставлен выбор начинки. Впрочем, в Великосибирск и далее вертолётом за Полярный круг Тимофей едет не корысти ради, а токмо во исполнение воли направившей его компании. А вот по городам чуть более близким с какого-то момента катается ради любви. Ищет себе невестушку из провинции. Впечатления столичного мальчика, впервые оказавшегося в страшном Замкадье описаны дивно. Он зачем-то ожидал подлинной Руси и аутентичного, доброго мордобоя, а ему — унылые торговые центры и унылые же точки общепита. В нефтяном городке за Полярным кругом — хайтек и дорого, конечно.

Как-то особенно у Тима не сложилось с Костромой. Город Бобры из этой книги — наверное, Кострома-таки. Просто если от Москвы на север пять-семь часов по железной дороге, так будут там всего два города с троллейбусной сетью и архитектурными примечательностями: Вологда и Кострома. Но до Вологды прямой фирменный не ходит и торговых рядов там на центральной площади нет. Значит, Кострома. И политическая активность в этой Костроме не хуже, чем всюду. Даже митингов сразу два — за и против:

«–А на котором будут орать про дороги?

– Дак на обоих, – пожала она плечами. – Им про что ни орать… Я, например, в Доме быта работаю, дак у нас все сапожники за Россию, а парикмахеры за либералов».

У москвичей примерно та же картина: «Некоторые успевали за один прогул и салон красоты посетить, и постоять в антиправительственном пикете». Вообще, повесть очень хороша в разоблачении мифа про «Москва — не Россия». По всей же России сейчас Москва. Только намазана она довольно тонким слоем.

Хотя, конечно, книга не про это. И меньше всего она похожа на политический памфлет. Повесть состоит из кратких и точных наблюдений о жизни, перемежаемых описаниями приключений Тимофея. И фон в большинстве случаев оказывается интересней персонажа. Вот об особенностях функционирования государственных институций. Без всяких, заметим, митингов: «Пассажиры спешили купить билеты, но сталкивались с процедурой». Или вот о проблеме разделения жизни на частную и публичную: «В неслужебное время Розкинд принадлежал к ЛГБТ-сообществу». Или о Севере: «Зима, владелица этих мест, экономила на освещении необжитых территорий». И ещё о Севере: «Сколько ни спит человек в полярную ночь, он просыпается затемно». О Москве чуть злее: «Сами же москвичи, как правило, могил не имеют вовсе. По мере того, как они умирают, их кремируют и кладут в колумбарий, похожий на камеру для хранения и такой же платный». Или совсем даже зло: «Если спросить москвичей-покойников, то они бы сказали, что и для смерти город этот мало пригоден».

Когда наблюдения за тем или иным моментом жизни становятся чуть длиннее, они проигрывают и в афористичности, и в точности. Скажем, период: «Изредка так бывает, что утомленный мозг, закрывая дневные свои программы, не может завершить работу. Уже отключился анализ, и потеряно управление умственными процессами, но пока не придет покой, это еще не сон. Разум парализован, некому охранять границы сознания, и человек грезит. Образы и фантазии самосевом распространяются в голове». — явно избыточен. Вроде, всё сказано по делу, однако можно мысль донести оперативнее.

Но чаще получается удачно. Например: «Алена всматривалась в экран с напряженной полуулыбкой, как дети глядят в аквариум». Это из серии «все видели, а описал один». Барышни, хвастаясь в соцсетях новыми своими романами, в экраны так и смотрят. Но, конечно, исключительно милые барышни в милых, конечно, городах. Только Бобры-Кострома, вроде, милый такой городок, и девушка Алёна в нём милая, а бежать оттуда Тимофею пришлось. Бывает. Он вообще с какого-то момента начинает бежать всё быстрее. По кругу.

Хотя на работе, вроде, жизнь налаживается. В старом, советском смысле. Думали ведь в какой-то момент, что как прежде уже не будет, работать заставят. Но нет. Частнокапиталистическая форма хозяйствования тоже не исключает чередования авралов и простоев. Началась рецессия, кончились заказы: «Конечно, по большей части, они не пускали «галочек», предпочитая интеллектуальные формы безделья. Одни вышивали на пяльцах, другие зачитывались Бегбедером и Уэльбеком (который тоже не сорт сыра). Кто-то обменивался рецептами интересных блюд, кто-то без цели и устали множил графические фантазии. Тимоша в компании двух коллег и самого шефа Розкинда расписывали нескончаемую партию в преферанс. Играли, как говорится, «на интерес», хотя особенного интереса никто из них не испытывал…». Ну, вот живи и радуйся. Но нет же!

В свободное от работы и массажа время Тима пишет прозу. Потом пишет её во время, свободное от работы. Наверное, далее стал бы писать её вместо работы, но что-то пошло не по плану. Хотя вот — подружился организмами с дамой-литредактором, стал вечера посещать. Трезвый и свежий взгляд на особенности московской окололитературной жизни дорогого стоит: «Помещение клуба напоминало актовый зал какого-нибудь сельсовета. Ряды размастных стульев здесь отводились публике, а для выступающих был поставлен обыкновенный конторский стол. Вряд ли владельцы клуба были настолько бедны, но, должно быть, литературной публике нравилась простота.

…

Любители литературы были разными, как стулья в зале».

У Тимофея вообще порой вдруг прорезался нетривиальный взгляд на мир:

«–Да, да. Но теперь я должна буду окончательно изменить.

– В смысле мужу? А до сих пор ты изменяла ему предварительно»?

Но, увы, иронии хватило ненадолго. Любимая вернулась к мужу. Да ещё и высказала свой квалифицированный взгляд на Тимофееву писанину. От этого высказывания Тимоша, примерно с половины романа всё глубже увязавший в самокопании и весьма параноидальных идеях, окончательно двинулся рассудком. Серьёзно так, до психиатрической больницы. Произведения Тимофея, представленные нам в эпилоге, диагноз редактора подтверждают. Собственно, они похожи на основной текст романа, но похожи так, как пустой виал от духов, будучи закрыт, напоминает виал полный. Есть некие интересные конструкции, однако наполнены они пустотой. Не воздухом даже, но вакуумом.

Вот, в сущности, и вся книга. О чём она? О лишних людях? Онегин, Печорин и Тимоша? Ну, может быть, да. А кто такие люди нелишние? Они есть?

Или книга о гибельности творчества для людей с параличной волей? Или о том, что склонность к погружению в своё богатое внутреннее «я» часто сочетается с органической неспособностью к анализу и самоанализу? Или это чуть завуалированная семейная сага, где властная бабушка, материально обеспечив и детей своих, и внука сделала их существами растительного мира?

Точного определения, конечно, не будет. И это очень хорошо. Если б такое определение было возможным, то фабулу книги, поступившей на конкурс в рукописи, я б раскрывать не стал. Тут же — вполне можно. Тоже признак качественной прозы, кстати. Хотя и не единственный.

Проза, которую вы не прочтёте, потому что её не написали

Есть такой жанр – душевная литература. Это означает, что такой текст было бы уместно читать закадровым голосом Юрия Яковлева из фильмов Рязанова. Или вот как примерно читается фраза «в норе под горой жил-был хоббит». Примерно в такой тональности пишет автор романа «Тимошина проза» Олег Зайончковский.

Тимоша – это имя его героя. Обратите внимание, не Тимофей, не Тима. Именно Тимоша. Поначалу вообще не понятно, детскую книгу читаешь или взрослую. А, нет, тут есть про секс, так что все-таки взрослую. Ну и еще когда внезапно мозги раздавленного воробья видны на асфальте, понимаешь, что это вполне себе литература, которая призвана передавать какие-то иные настроения, кроме добродушной иронии.

Герой – скромный московский клерк и доморощенный массажист, а по совместительству графоман, который все время что-то пишет. Сама упомянутая в названии «проза» остается для читателя эдаким макгаффином (то есть нераскрытым секретом, как бутон розы в «Гражданине Кейне», например). То есть, что там он пишет – непонятно. Параллельно со всеми прочими делами Тимоша пытается наладить личную жизнь – знакомится сперва через сайт (дважды неудачно), а затем, наконец, начинает встречаться с замужней дамой из своих массажных клиенток. Та оказывается по профессии литературным редактором, но и она не проявляет интереса к тимошиной прозе. Тем временем наш герой начинает постепенно страдать шизофренией. Едет в командировку, и там у него случается приступ. Дама от него уходит. Тимоша с ума сходит. Занавес.

В сути-то, драматичная история. Можно было бы замешать крутое тесто. Допустим, Олег Зайончковский бы все-таки написал настоящую тимошину прозу. Дает Тимоша ее своей любовнице почитать, та раскрывает рукопись, а там – настоящий шизофазический бред с навязчивыми идеями. Она испытывает жуть и ужас, а Тимоша не может понять, что происходит. А тут еще родители, c которыми живет великовозрастный герой. Они, допустим, все знали, но скрывали, чтобы попытаться сбагрить сумасшедшего сынулю какой-нибудь бабе. Ну и так далее, в зависимости от градуса кипения, до которого автор хочет дойти.

Однако, увы, тесто наше остается жидким и блины из него комом. В романе нет скрепляющего стержня, ясной композиционной линии. Отдельные эпизоды местами остроумны, иногда попадаются искрометные шутки. Но вот драматические моменты начисто скруглены. В целом ни сопереживания герои не вызывают, ни накала нет. А кругом – условный антураж фильма «Покровские ворота», добренький такой.

Ну ок, если бы еще было бы ясное понимание, что это альтер-эго самого Олега Зайончковского, тогда было бы круче. Но и этого нет. Точнее, сначала ясно ощущается, но потом автор как будто передумал и съехал с темы. Конечно, он-то сам ведь не графоман какой-нибудь!

Резюмируя: смешав добродушный тон и саркастические шутки и излагая таким тоном жизненную драму, вы получите винегрет. Есть можно, но хотелось бы чего-нибудь поизысканнее.