Михаил Однобибл.
«Очередь»

Рецензии

Андрей Рудалев

Михаил Однобибл «Очередь»

Иконописная модель мира

Удивительная книга.

Можно, конечно, воскликнуть: новый Кафка объявился! Но разве Кафкой тут все объяснишь…

Диковатый псевдоним автора может отпугнуть, но не им единым. Псевдоним не догма, да и книга не догматична. Остановишься на одной ее разгадке, как течение прозы раскроет для тебя другую по принципу матрешки.

«Очередь» — многослойный символический роман, предусматривающий бесконечное количество трактовок. Он обязательно должен быть прочитан. Это именно из того разряда не одноразовых текстов, которые начинают жить, раскрываться, развертываться и пестреть смыслами в зависимости от прочтений, от широты читательской практики, эрудиции и чувствительности. Иначе он, будто сундук с сокровищами, будет замкнут и отгорожен от мира. Не познан.

Уже с первого предложения – замок для поверхностного читателя. Обозначение времени действия – 80-ый год. Оно вкупе с названием может дать ложное представление, что роман посвящен поздним советским реалиям, с их формализмом, казенщиной и главным атрибутом – очередью, которая в итоге трансформируется в этап с солдатами и собаками. Можно пойти по этому пути и видеть в книге исключительно развертывание одной этой темы, найти много ей подтверждений, но это тоже самое, что смотреть на большой мир через замочную скважину.

Автор создал свой особый уникальный мир, и это по нынешним временам большая редкость. Отсылки к «Очереди» и «Метели» Сорокина не работают, они сужают понимание и восприятие текста, так же как и сведение его к советской действительности.

Странники и пришельцы мы на земле. Главный герой никак не назван, он лишь именуется по роду занятий в своей жизни появления в городе – учетчик. Трудился в бригаде сезонных рабочих старика Рыморя. Зимой в метель, в снежной мгле учетчик заблудился в сумрачном лесу, попал в город, из которого нет выхода. Учетчик оказался втянут в борьбу с городом и эта борьба пришлого человека, который совершенно не в курсе городских порядков, продолжается на протяжении всей книги. Учетчик, помимо своей воли воспринимается бунтарем, пришедшим поколебать все устои. Эти симптомы «градоненавистничества, зоологической вражды к существующему порядку» стали восприниматься заразной болезнью.

В центре города – пятиэтажка с адресом ул. Космонавтов,5, к ней ведут все дороги. Днем перед ней, по ее лестничным пролетам и в подвале выстраивается очередь. Люди встраиваются в нее, получают номер, чтобы попасть в кабинет к кадровикам и трудоустроиться. Инспекторы отделов кадров воспринимаются небожителями: «от подвалов до крыш город был пронизан тиранией служащих. Очередь безропотно повиновалась и прятала недовольство».

В очередь можно простоять всю жизнь, сама очередь есть жизнь. Движение очереди равносильно жизни, изгнание– практически ее потеря. Причем заранее судьба соискателя – очередника неизвестна никому.

Расшифровывать роман можно также, как и читать иконопись. В какой-то момент архитектоника очереди с двумя потоками вверх и вниз и самого города начинает напоминать картинки Страшного суда, и главный герой блуждает по адовым кругам, из которых нет выхода. Вверху, в окне верхнего этажа – «задорная девушка», внизу, в подвале – «крот с грязно-розовым личиком, казалось, только что вылезшим из норы». Из окна первого этажа могут выбросить очередницу, и она будет опасаться, что «ей в спину полетят молнии». Сама механика очереди – Вавилонской башни необъяснима, она «служила слепым орудием неведомых сил».

Очередь — это и онтология общественной пирамиды, ее истории. И перипетии человеческой судьбы от жизни к смерти. Тот же учетчик пришел из совершенно неведомого загородного мира и в финале этапом вернулся, вышел за пределы города, причем никто не знает, куда этот этап уходит, «известно только, что никто не возвращается». Никто не знает в итоге, в чем цель очереди: получить работу или уйти в этап, в неведомое, за пределы города. Сам очередник пришел в город практически наивным ребенком, который ничего не знает ни о городском общежитии, ни о заведенных нормах и правилах, а уходит, состарившись, хотя и прошло всего полгода: «Город и впрямь его состарил, незаметно отравил рабским духом очереди!»

В самом учетчике можно разглядеть и мессианские мотивы. Все его воспринимают юродивым, только девушка Рима и «еще кто-то наверху» знает его истинную цену. Учетчика предают назвавшиеся друзьями и отправляют на этап. Рима же «возжелала добровольно принять нескончаемую этапную муку». Рядом с ним был и разбойник Лихвин, которого также этапировали в неизвестность. Сам учетчик – бунтарь, революционер, опрокинувший «десятилетиями складывающиеся порядки и устои». Так он воспринимается, хотя сам хочет всего лишь покинуть город, освободится от очереди, именно с такой проповедью он обратился к очередникам в первый день знакомства с очередью.

Стиль и язык книги не броский, простой, без чрезмерно ярких, вычурных красок, спокойный, так и хочется сказать: иконописный.

«Очередь» — удивительная книга. Это отдельный символичный мир, который создал автор, раскрывающий перед читателем многие миры и смыслы. Спектр света.

Александр Етоев

Михаил Однобибл «Очередь»

Ну Данилкин! Ну сукин сын!

Выскреб из каких-то сусеков какого-то очередного Бубулуса Буба, а нам, членам жюри, читать его.

Ладно, читаем, блин!

Сюжет простой: некто без имени, по профессии учётчик, человек вольный, сезонник, попадает случайно в мелкий провинциальный город, хочет выбраться из него, а никак. Туда тыркнется, сюда торкнется, но повсюду засада, и ничего. Полный «кафка» в прямом смысле этого еврейского слова. И чем больше тыркается учетчик, тем сильнее его опутывает жирная канцелярская паутина очереди на трудоустройство.

Читаю и не понимаю: что это? зачем это? Глава вторая, третья… восьмая… десятая… Всё равно не въезжает мозг в иголочное ушко этой прозы…

Однобибл! Помоги мне! Спаси меня!..

Во-первых — явное отторжение. Унылый мир, унылый язык, унылые персонажи… Унылость – сделанная, искусственная, намеренная. Она заложена в текст специально, чтобы меня позлить, чтобы я почувствовал отторжение.

Фантастика это? Очередная инкарнация Кафки на русской почве? Реализм ли это жестокий?

На сайтах электронных библиотек в разделе «Тема» книга Однобибла «Очередь» описана так: «Перегибы массовой индивидуализации после Великой Амнистии 30-50-х годов в СССР».

Кто это написал? Зачем? Что за «массовая индивидуализация» такая? А «Великая Амнистия 30-50-х» — что это?

Ни хрена не понимаю, ни капельки. Реалии романа – XX-й век, 80-е годы. В тексте это отмечено, зафиксировано. Плюс телевизоры, плюс мини-юбки, плюс туфли на высоком каблуке… Какие, на хрен, 30-50-е, кто их придумал?

Однобибл – автор единственной книги, этой самой, которая «Очередь». Что, видимо, раскрывается в его псевдониме (не может человек иметь такую фамилию – Однобибл; я б, имей такую фамилию, самозакопался бы в чернобыльский чернозём, чтоб меня черви-мутанты съели).

Другая такая книга, написанная в такой же манере, думаю, невозможна. С ума читатель сойдёт, если он, конечно, не Лев Данилкин.

Махровый абсурдизм на сугубо реалистической почве – это Однобибл, «Очередь».

Действия и речи антигероев (перечислять имена не буду) логичны внешне, но это логика сугубо абсурдна изнутри. Все они многословно доказывают банальщину – следует жить удобно, потому что удобно следует жить. Форма стула есть стул. Очередь есть очередь, потому что она есть очередь. И никуда не денешься. А если денешься, то из очереди выкинут. А если выкинут, то нужно занять очередь снова, и так всю жизнь.

В общем, экзистенциальная проза. Настоянная на абсурде. Беккет, Ионеско. Чтение в ожидании какого-нибудь Годо. Вдруг придет?

Нужно быть упёртым библиоголиком, чтобы одолеть эту книгу. Прочитать её — читательский подвиг. Стилизовано под махровую канцелярщину. Хотя, если в памяти ковырнуть, в таких очередях я стоял. Последний раз – в пенсионном фонде, когда оформлял пенсию. В очереди в военкоматах стоял. В милиции стоял, в паспортный стол. В налоговой стоял тоже. В поликлиниках и т. д.

То есть, в принципе, это мое чтение. Моя, в принципе, эта проза. Проза стояния в очередях. Проза оправдания себя, в этих очередях стоявшего. И оправдания себе подобных, которые в них стояли тоже. И ненависти к тем сукам, которые пытаются без очереди проникнуть в очередь, где стою я («Ты здесь не занимало!»).

Нет, товарищи дорогие, проза эта близка мне. Так близка, что ногти у меня на ногах заворачиваются в спираль из чувства солидарности и протеста.

Хотел привести цитаты по пометкам на полях распечатки, но не привожу, потому что распечатки не сохранилось, выкинул.