«Мистика сейчас в моде» — так написано в этой книге и с такой точки зрения книга должна быть модна необычайно. Мистики здесь, кажется, даже с избытком. Хотя почему с избытком? Начинается всё, вроде, очень реалистично, но к середине повествования героя, почти весь роман остающегося безымянным, окружают создания почти сплошь инфернальные. Есть и те, кто со светлой стороны, но тоже не наши, не родные. При этом явление каждого из персонажей, равно как и превращение этого персонажа в сущность нетутошнюю вполне объяснимо.

Вот так вот погружается герой в общение с инобытием, погружается, а мир-то вокруг почти прежний, подлежащий наблюдению, фиксации и выводам: «У комбайнов и тракторов были растительные, неуверенные формы. Художница представилась ему остроносой, бледной, с прямыми русыми волосами, прихваченными хайратником, и очень одухотворенной. Такой трактор может нарисовать только очень одухотворенная женщина». Или: «Консультант — это человек, который соглашается делать за деньги то, что в свободное время с удовольствием делает бесплатно». Или: «После кладбища живым всегда хочется есть, даже сильнее, чем после секса».

Такая смесь мгновенных наблюдений, чуть парадоксальных, но верных выводов и общей зыбкости бытия для произведений Марии Галиной вообще характерна. Книга «Всё о Лизе» из такого сочетания примерно и состояла. Но там в финале присутствовал некий ключ, объяснявший накопившиеся в тексте загадки, противоречия и несообразности. Здесь, вроде бы, такого ключа явным образом нам не выдано. Хотя… Вот едва ли не финальная фраза главного героя:

«— Янина, — сказал он. — Маленькая Янина. Там, куда я еду, ничего нет. Ничего, понимаешь? Только страшные железные звуки и люди с песьими головами, и мрак, и грязь, и стыд, и иногда кровь, и ужас длящейся бессмысленной жизни, и сам я с первым светом встану совсем другим, я стану таким же человеком с песьей головой и больше никогда не скажу ни слова, а буду только рычать алчной своей глоткой».

Сначала высказывание кажется странной попыткой напугать барышню известным органом. Живёт она в городе, полном нежити или странножити, да и сама не сильно обыкновенная. А потом раз! И всё встаёт на свои места. Нас уже предупредили в нескольких рецензиях, что роман Галиной не поддаётся однозначной интерпретации. Учтём. Но предложим свою интерпретацию, кажется, непротиворечивую. Главный герой приехал, например, из Москвы во Львов. Возможны и другие варианты, но повторю: мы не пытаемся найти единственную версию, мы пытаемся найти версию непротиворечивую. И вот город Москва со своими окрестностями в виде страны выглядит для героя именно так — как обиталище кинокефалов. Но тогда и Львов для него оказывается напичкан разнообразными монстрами! Показная маскулинность байкеров отражается в метафоре их, так скажем, особых отношений, пожилые хранители культуры делаются не старыми, но вечными, гопник превращается в оборотня, кривая проводка в хостеле, вызвавшая пожар, оказывается саламандрой. Ну, и так далее. Главное — все врут. Как в известном сериале.

Словом, у человека, приехавшего в командировку, оказалось вот такое вот живое воображение. Может, в молодости перестарался с увлечением ролевыми играми, или от природы такой. Воображение его, кстати, влёгкую может противоречить фактам. Например, мысль: «Вешаются, кстати, всегда в гостиницах. Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь повесился в хостеле»? — очень даже странновата. Мы про хостел, например, кино смотрели, так там не только вешались. Правда, ни одной из многих частей этого фильма так и не досмотрели, ибо под одеяло прятались, но пытались честно.

Ну, вот. Приехал по делу во Львов некий человек с особым типом воображения и много интересного напридумывал. Фиксируя, повторю, удивительные частности. И всё? Нет, не всё. Под всем этим воображаемым и пугающим лежит суть. И очень интересная суть. На этом глубинном уровне можно, например, задавать вопросы: «Как псиглавец может понять упыря»? И даже получать на них ответы. Это называется «межкультурной коммуникацией», вроде. Можно также исследовать связь времён, она не меняется от того, будет герой считать собеседника иностранцем или пришельцем из мира неживых. Ну, и так далее. Вот скажем, заменим мы в предложении «Он думал, что ставит высокую римскую трагедию. Ведь это мог бы быть замечательный спектакль. Он же, в сущности, про отношения порядочного человека с властью» слова «человека» на слово, например «сильфа» — многое ли изменится? Так или иначе, вокруг продолжится «Угасающая жизнь, которая держится вкусом ромовой бабы, запахом кофе, каждодневными ритуалами, жесткой координатной сеткой, наложенной на пространство-время».

Вот, собственно, весь роман и продолжаются попытки осознать несколько чуждый мир соседней нам культуры и понять генезис этой культуры. Всё на том же, на метафорическом уровне. А при некоторой удаче можно попробовать найти и самые основы: погрузиться до глубины общих с этой культурой корней. В этом контексте метафора обретения отца ближе к финалу книги обретает новые грани.

Может быть отсюда, от попытки проникнуть в серьёзную суть вопросов и некоторая стёртость языковых характеристик персонажей. Выделяется, пожалуй, лишь Давид Вейнбаум — Вергилий этой книги. Герою важнее понять общие принципы близкого, но чуждого ему мира, а узнавать каждого обитателя этого мира в отдельности будем позже.

Впрочем, он, кажется, вообще одиночка и феноменальный какой-то романтик. А как ещё назвать человека, которому равно враждебны и родной ему мир псиглавцев, и вот этот — с упырями и вечными старцами? А родная стихия его иная совсем, бумажная:

«— Читал. Не надо путать жизнь и литературу.

— А как вы их растащите?»

Никак, пожалуй. И это хорошо.