В книге представлены четыре новеллы — «Клей», «Детей приносит аист», «Сто миллионов вольт» и Суповой набор». Вероятно, в старотипной системе координат сказали бы, что это три рассказа и одна повесть, но поскольку наше литературоведение так ни разу и смогло толком провести формальную грань между большим рассказом и небольшой повестью, нынче и то, и другое принято на зарубежный манер называть новеллами.

Тексты Рябова переносят читателя в тот самый мир, в который можно попасть, если открыть газету мегаполиса средней руки на разделе под общим названием «Общество. Происшествия. Криминал». Сразу всплывают в памяти знакомые формулировки: «из хулиганских побуждений», «находясь в состоянии алкогольного опьянения», «пояснил, что с потерпевшим они познакомились на улице», «где и продолжили распивать». «Вспыхнула ссора».

Мальчик, чей отец-алкаш готовит себе пойло из клея с помощью сверла, потому что спивается в горбачевскую эпоху борьбы за трезвый образ жизни. Бывший хоккеист средней руки, оставшийся без карьеры из-за травмы, ворующий чужого младенца в надежде наладить отношения с женщиной, с которой они вместе живут, а отношений-то, в общем, как нет, так и не было. Наркоман, в поисках аптечной таблетки встречающий запойную дамочку, подсевшую на стакан после развода. Неприкаянный молодой человек, выросший в детдоме, живущий в коммуналке в вечных скандалах с соседями, которого бросила девушка ради приличной и выгодной партии. Суповой набор из персонажей полудна (ведь если есть полусвет, так должно же быть и полудно?). Правнуки импортного потерянного поколения, у которых ныне и поколения никакого не состоялось, так что и терять особо нечего.

Вот герой «Супового набора» случайно попадает в богемную тусовку, заходит в туалет и видит следующую картину: «Бачок унитаза был выкрашен в оранжевый цвет. А стены расписаны посланиями: «Всё — ничто», «Смысла жизни не существует», «Экзистенциализм — это гуманизм» и прочая заумная чушь». Чушь чушью, но прозорливый читатель сразу понимает: эге, это о герое, о героях, да и о самом читателе. Не зря всякие трактористы и хоккеисты накачивались пивом, не зря автор лелеет Жан-Поль Сартра в кармане, и этим сознанием горд. Сейчас вот, наконец, сквозь ткань прозы вылезет какой-нибудь кукиш в нос бессмыслице: врешь, мол, не возмешь! Однако героя новеллы хватает на протест следующего рода: он берет черный маркер и подписывает снизу: «Здесь был я». Был-с, существовал-с, да и стоит ли об этом?

Можно было бы сказать, что обитатели придонного мира у Рябова плывут по течению, но они не плывут, у каждого есть какой-то груз, который держит на месте. А вокруг — потонувший пластик. Все из пластика у персонажей: любовь, ненависть, даже тоска-отчаяние. Химия, зато и не разлагается.

Впрочем, литературная упаковка, если так можно сказать, хороша. Соответствует времени упаковок. Читается проза Рябова легко, текст, как говорят, «проваливается», то есть, появляется объем, изображение. В финале каждой новеллы есть некий маленький удачный трюк, точка, закрывающая скобка — сделано с ненавязчивым мастерством.

Отдельные вещи порадуют ту самую богему, которая описана в последней новелле:

«А это кто с тобой? Опять поэта привёл? Я с ним выпью. Но стихи слушать не буду».

И сразу нагоняет парафраз: «как будто я других не слышал».

Такие книги, как «Клей» Кирилла Рябова, следовало бы снабжать надписью «Все трюки выполнены профессионалами, не пытайтесь повторить их в домашних условиях». Ведь всякого разного бытового экстрима в сборнике «Клей» более чем достаточно. Хотя и без избытка. Герои разводят и пьют клей БФ — легенду алкоголиков конца 1980-х, опохмеляют друг друга, вливая алкоголь прямо в глотку, покупают в аптеке запрещенные препараты, выводят из запоя без помощи наркологов и т. д. На каждой странице тут те приметы городской жизни, которые не назовешь ни нуаром, ни трешем, а назовешь разве что запредельным ужасом. Прочитав очередной кошмар, думаешь, слава тебе Господи, что я этого не видела даже в страшном сне. Ужасы в исполнении Рябова кинематографичны и даже осязаемы. Они имеют запах и вкус — и это потрясающая черта его прозы: редкому автору удается передавать ощущения героя, а не перечислять происходящее с ним, как в бухгалтерском отчете.

Впрочем, на фоне бытового, простите, п…ца, герои Рябова испытывают настоящие светлые чувства — как долгие («Клей»), так и внезапно возникшие («Сто миллионов лет»); ищут любви («Суповой набор») и спасения от одиночества («Детей приносит аист»).

Очень жаль, что эту во многих отношениях замечательную книгу вряд ли ждет большой успех у читателей. С одной стороны, за последние годы все уже до тошноты наелись разного качества произведениями в духе «Что и как употребили я, моя девушка, наша собачка Шарик и Серега с шестого этажа», так что при всех своих литературных достоинствах какого-то оглушающего впечатления «Клей», увы, не производит: про «это» написано уже так много, что такие книжки, вне зависимости от их литературных достоинств, воспринимаются уже исключительно как очередная история болезни, более или менее ярко рассказанная. С другой стороны, читать книжки вроде «Клея» приятно и интересно выскооплачиваему жителю богатой нефтедолларами страны, сидящему в шезлонге на средиземноморском пляже и потягивающему просекко или еще что-нибудь невероятно далекое от клея БФ и кислого вина из канистры. А много ли в 2016 году найдется у Рябова таких российских читателей?

Откуда пошла безотцовщина?

Безотцовщина делает человека аморфным, потерянным, хаотичным, бесцельным. Превращает в «суповой набор». Это общая проблема времени, которое отсчитывает свой срок от разлома, разрыва, порушения линии родства.

Первый рассказ сборника Кирилла Рябова «Клей» вообще может стать аллегорией всего происходящего в стране. Восьмидесятые годы – «сухой закон». Отец героя принял вызов времени и стал варить из клея БФ-6 суррогат. Квартира провоняла резиной и ацетоном, клей стал основным продуктом в доме и создал атмосферу отчуждения. Отец становился сумасшедшим, чуть не спалил квартиру. Жалобы матери во все инстанции не помогали – «всем было плевать». Это тягучее мутное и ядовитое разложение заполонило все вокруг.

Мутная жижа из клея, замешанная дрелью в травящий водоворот, — таковым становилось и общество. В первую очередь, мужчины, которые шли на штурм винных магазинов, чтобы отоварить там заветные талоны. Отец был в первых рядах.

Сын наблюдает за тем, как отец химичит с отравой. Так передается знание, опыт выживания, ведь в жизни все пригодится… После ребенок пытается сделать свою смесь из воды с перцем и солью, чтобы вывести родителя из запоя. Он надеялся на чудо, что эта микстура спасет и не придется больше менять мясные талоны на пойло.

На клее в квартире был поставлен крест, когда сын выливает банку с отцовской отравой в раковину и запускает в родителя банкой – порывает с «наукой» отца.

Но в обществе клей оставил глубокий след, выжег особую печать проклятия. Клей — отметина на лбу архитектора перестройки.

Клей — суррогат вышел за пределы квартиры и заполонил собой все. Началось алкогольное сивушное изобилие. То, за чем еще совсем недавно надо было идти в жестокий бой, теперь продается на каждом углу.

«Отец нырнул с головой в этот безбрежный океан, да так и не вынырнул» — вскоре он умер.

Но когда был потерян отец, живущий в последние годы в деревне? Когда Горбачев…, когда закрутился мутный водоворот, когда распространился вокруг удушающий запах резины и ацетона. Этим все вытравлялось, начиналось головокружение. Тогда началась безотцовщина.

В финале рассказа герой идет в деревню, чтобы проститься с отцом. По дороге его подкидывает «добрый человек», который ехал в строительный магазин купить обои, краску, ацетон, клей. Он делает ремонт.

Что теперь этот клей — символ строительства нового или погружения в мещанство?.. А может быть надежда, что разрыв поколений будет преодолен? Клей, чтобы созидать, а не травить, будет скреплять, а не разъединять. Но все это пока только планы…

В рассказе «Детей приносит аист» бывший хоккеист, который из-за травмы оказался за бортом, попытался стать отцом. Для этого по пути домой прихватил чужого ребенка из коляски в магазине. Он хотел сына, которого бы воспитал, которого бы направил по своим стопам и все для него сделал. Он верил, что в свертке именно сын, и что он уже «наш ребенок». В это время его подруга жизни, которая многим старше его, смотрит по телику ток-шоу, где «тощего урода» уличают в том, что он отец четверых детей, а «тощий урод» все отнекивается. В финале, когда Хоккеиста забирает полиция, он верит в будущее, и что в нем будет их общий ребенок.

У героя рассказа «Сто миллионов вольт» также нет отца, он умер. Был алкоголиком, и от него сын приобрел опыт выведения человека из запоя, который он и применил, чтобы спасти случайную подругу.

Неприкаянный, неустроенный, плывущий по течению, бывший детдомовец – герой рассказа «Суповой набор». Его не склеенная жизнь – «суповой набор», мешанина. Разочаровывается в любви, брошенный подругой, ему не везет с работами, окружен ненавидящими соседями по коммуналке, которые мечтают его выжить из комнаты. Бывшая подруга называет его «больным мальчиком» и призывает снять розовые очки. Реальность такова, что лучше ее залить алкоголем. Вот он и доходит до сине-зеленого цвета лица. При этом в мечтах спасает тех же соседей на пожаре, обезоруживает человека с пистолетом в метро, выталкивает девочку из-под колес «Камаза». Ему хочется настоящего, мужского поступка, проявить себя, но вырваться из мутного водоворота, замешанного безотцовщиной, он не в силах.

Предлагает уплыть на яхте своему шапочному знакомому, которого окрестил кличкой Вождь. Но это не тот вождь, способный куда-то вести: его удел – бутылка пива в руке и работа сторожем на яхте брата. Его жизнь удалась, и он показывает вверх большой палец.

Возможно, все происходящее с героем — это наказание, что еще в детстве, когда был в лагере, не спас тонущую девочку. Просто смотрел, а потом убежал. Не смог совершить поступка. Теперь вот эта жажда преследует его в мечтах.

В рассказе есть эпизод, когда на глазах героя электричка раздавила молодого человека. У них один возраст, одно лицо, одна участь – «суповой набор». Между вагонами жизни им не проскочить.

Кирилл Рябов написал очень крепкий и добротный сборник прозы, дающий большую пищу для размышлений. Отправляющий читателя в поисках того не травящего, а соединяющего клея. Говорящий о необходимости восстановления линии родства. Сборник — безусловная удача автора.

Бытовая почва

Чтение книг длинного списка премии «Национальный бестселлер» — не только развивающее занятие. Мы можем сколько угодно ругать современную литературу и ее создателей, но факт остается фактом – сквозь страницы этой бестолковой, невнятной, путаной летописи просвечивает некий высший замысел. После десятой или пятнадцатой рукописи случайная подборка историй вдруг выстраивается в систему, которая довольно точно описывает весь комплекс наших страхов, болезней и надежд.

В эту медицинскую карту вписаны жалобы, вложены рентгеновские снимки, листки с анализом мочи и крови. Не знаю, хранятся ли эти свидетельства в какой-нибудь небесной регистратуре или поступают прямо на стол к главврачу, но радуюсь тому, что пациент все еще скорее жив, чем мертв.

Так, сборник рассказов молодого петербургского писателя Кирилла Рябова, невзирая на мрачность избранных сюжетов, по прочтении оставляет в душе надежду на исцеление если уж не всего нашего больного общества, то хотя бы некоторой его части.

«Клей» — замечательная метафора этого непростого процесса. Вязкая, пахучая, текучая субстанция родственна той ментальной субстанции, которую мы называем национальной или государственной идеологией. Клей, как и комплекс идеологических воззрений, может стать отравляющим ядом, а может служить для соединения, склейки, скрепы развалившихся частей. Главное – способ применения и целеполагание.

«Когда Горбачёв запретил людям пить, мой отец унывать не стал. Он купил целый рюкзак клея БФ‑6 и стал варганить из него суррогатный алкоголь. Это было интересное зрелище. Папаня выжимал клей из тюбиков в литровую банку, наливал воды, сыпал туда соль, потом брал дрель, опускал сверло внутрь и нажимал курок.

— Учись! — подмигивал мне отец. — В жизни всё пригодится».

Парадоксальным образом в первом рассказе сборника клей становится причиной окончательного распада семьи героя. Кирилл Рябов спокойно, просто и убедительно рассказывает нам историю одной семьи, которая была несчастлива совсем не по-своему, а точно так же, как тысячи семей в только что рассохшемся и распавшемся СССР.

«Мы получали талоны на алкоголь. На месяц можно было купить бутылку водки и две бутылки вина. Слону дробина. Отец выпивал всё это за сутки. Потом брал наши продуктовые талоны (на мясо, молоко, крупы) и шел к соседям, менять на водочные. Он отоваривал их в магазине на соседней улице. Однажды я пошел с ним. У двери стояла толпа — взрослые нервные мужики с авоськами, красными глазами, беззубыми ртами, в плохой одежде с пятнами клея. Все они ненавидели друг друга. Толпа была слишком большая, на всех водки могло не хватить».

События 90-х недаром сравнивают с военными действиями – такие разрушительные следы та эпоха оставила на теле и душе нашей страны. Но самая, пожалуй, трагическая особенность той призрачной войны – это заведомая сдача позиций, отказ от сопротивления, белый флаг в виде водочной бутылки, который тогда подняли те, кто обязан был защищать свой мир от гибели.

Рассказ «Клей» — это приговор всем мужчинам, которые позорно капитулировали перед вызовом времени и навечно лишились морального авторитета. Потому что мужчина, который заводит семью, а затем отказывается от обязанностей ее защитника и кормильца, не просто теряет семью – он теряет право на уважение и место в обществе.

«Часа в четыре утра папаня ворвался к нам и включил свет.

— Где моя водка? — сказал он.

— Какая водка? — спросила мама.

— Отдавай мою водку! Сука, ты украла!

Я притворялся спящим, старательно зажмуривал глаза,

но веки дрожали. Постепенно дрожь перешла на всё тело.

Я ничего не мог с собой сделать, лежал и трясся.

— Ты дашь мне отдохнуть перед работой, козел? — крикнула мама.

Отец схватил ее за ногу и стащил с кровати. Голова стукнулась об пол. Мой брат, который тоже притворялся спящим, попытался нокаутировать папаню, но он был слишком мал для таких дел, заканчивал седьмой класс, и папаня справился с ним без особых усилий — скрутил, завернул в одеяло и сел сверху. Мама швырнула ему кошелёк. Папаня, ухмыляясь, вытащил деньги и небрежно сунул в нагрудный карман рубашки, так что половина купюр остались торчать.

Когда он ушел, мы молча лежали в наших кроватях. Через пару часов маме нужно было вставать на работу, брату в школу, а мне в детский сад. Никто так и не уснул».

Один англичанин, который отлично знал предмет, сказал, что если между войной и позором ты выбираешь позор, то ты получишь и позор, и войну. Так и вышло. Моральная капитуляция не сохранила жизни, а только растянула позор и гибель во времени. Собственно, последствия этого слома мы переживаем до сих пор.

Капитулирует в своей маленькой войне и герой рассказа «Детей приносит аист». Бывший хоккеист после травмы не смог обрести самостоятельность. Из-под опеки тренера (снова тема сыновней брошенности, отказа) он переходит под опеку женщины, которая соединяет в себе роли жены, любовницы, матери. Внутреннее ощущение ненормальности такого существования толкает героя на абсурдный, но внутренне закономерный поступок. Он крадет из коляски ребенка. Конечно, эта профанная игра в дочки-матери (в данном случае – сыновья-отцы) заканчивается таким же «невсамделишным» арестом и возвращением к исходной точке – бессмысленной и тягостной.

Однако в рассказе «Сто миллионов вольт» происходит обнадеживающая смена парадигмы. Написанный от первого лица и о настоящем времени, этот рассказ представляет нам другой тип героя – рефлексирующего, все еще боящегося жизни, но вместе с тем героя действующего. Парень, который никак не может выйти из затяжной депрессии, вдруг берет на себя ответственность за жизнь другого человека. Он помогает случайно встреченной женщине выйти из многодневного запоя. И эта операция по спасению другого вдруг оборачивается актом спасения самого себя. Пронзительная человеческая близость, которая возникает между героями в самые неромантические моменты, при выполнении самодеятельных медицинских процедур, вопреки ожиданиям не перерастает в любовь. Но все же этот символический и важный для каждого поступок – принятие на себя ответственности за судьбу другого – дает надежду на то, что сыновья не повторят судьбу отцов.

Рассказ «Суповой набор», завершающий сборник, несмотря на депрессивные ноты и фактурную «чернуху» обывательского быта, излюбленную автором, тоже пронизан каким-то светлым ощущением победы добра. И каким бы тягостным, зыбким, бессмысленным не казалось существование «маленького человека» во враждебных реалиях буржуазного общества, все же пока он сохраняет и отстаивает свое достоинство, пока он готов сражаться с собственными демонами, никто не может превратить его в «суповой набор».

Населенные живыми персонажами, насыщенные убедительными бытовыми подробностями, точные в описаниях рассказы Рябова свидетельствуют о той большой работе, которую проделал автор со времени опубликования первых вещей. Теперь нужно пожелать ему первого настоящего успеха.

В принципе — жесткач на любителя. Три рассказа и небольшая повесть. Коммуналки, разведёнки, мордобой, менты, нелюбимые и тупые работы, разделы имущества, квартирные вопросы, много-много алкоголя. Просто канистры и цистерны алкоголя. Словом, антураж максимально напоминает нашумевший некоторое время назад кинофильм «Дурак». И основная претензия к этой прозе ровно та же, что и была к фильму. Нет-нет, это не очернительство — подобной жизни вполне хватает, и более жуткой жизни хватает. Дело в другом. Как показывает практика, ситуации многодневного винопития, хронической бедности, крайне нерадивого студенчества, неразборчивых связей при всех своих минусах сопровождаются просто мегатоннами смешных случаев. Смех этот может быть злым, может быть идиотским, смешанным со слезами, но он есть. Тут же всё сурово до предела.

Вот парень провёл ночь со свежеевстреченной дамой. На её территории. Утром пришёл муж. Страшно. Они в разводе. Смешно. Но он ревнивый. Страшно. Но дрищеватый. Смешно. Но за вещами. Можно, например, вместе выпить и вещи те грузить, ломая и роняя. Однако, всё очень серьёзно. Серьёзность эта прикрыта цинизмом и сарказмом, но толку-то?

Хотя бывают находки, связанные чаще всего с несоответствием речи поддатых персонажей тому, что эти персонажи хотят выразить. Например:

«— А ты Рябова читал, козла этого? — тихо спросил Вождь. — Он написал рассказ от лица хуя».

Представить у этой штуковины лицо — так уже вечер удался и смех продлил жизнь. Но большей частью, повторю, всё драматично и неприкаянно.

Кажется, автор прекрасно осознаёт стилистические особенности своей прозы. Вернее, сознательно выбирает манеру. Ведь такое восприятие мира нуждается в обоснованиях, конечно. И эти обоснования нам предоставлены. Во-первых, герои «Клея» и «Ста миллионов вольт» выросли, фактически, без отца: быстро спившийся и рано умерший — не в счёт. Кстати, вполне возможно, что в этих рассказах главный персонаж один и тот же. В «Суповом наборе» мы вообще видим окружающую среду глазами бывшего детдомовца. Отсюда, от детства, и восприятие мира, как врага, и желание дать этому миру по лбу. Заканчивается всё, конечно, разбитыми кулаками. Амбивалентного восприятия действительности не хватает. И умения спрятаться за папину спину тоже. Кроме того, повествование в трёх упомянутых вещах ведётся от первого лица. А изнутри проблемы эта самая проблема чаще кажется неразрешимой.

Четвёртый же рассказ — «Детей приносит аист» — совсем иной. Роль белой птички здесь досталась бывшему хоккеисту, прервавшему карьеру из-за травмы. Давно уже прервавшему. И вот этот хоккеист просто берёт ребёнка из коляски около магазина и несёт домой. Дома скандал, конечно. В жанре: «Я хотела ребёнка, но не чужого же». А потом приехала милиция. Главному герою тут грозит, скорее, не камера, а палата со спецнаблюдением, но это будет потом. Нам интересно пространство самого рассказа. Почему сами не родили? Последствия аборта? Болезнь? Мужская несостоятельность? Невынашивание? Возраст не тот уже? Ничего не ясно. И зачем украл вот так безнадёжно — тоже неясно. Есть деяние в чистом виде, его последствия и его результат. Получилось очень здорово. Не деяние классное, но описание оного, конечно.

Хотя чего о вкусах спорить? Возможно, мнение следующего читателя будет ровно противоположным. Многим вот, судя по отзывам в Интернете, нравится как раз про «Сто миллионов вольт». Это где любовь с пьющей чужой женой. Тоже нормальный вариант, думаю.

В аннотации к книге «Клей» Константин Сперанский называет мир Кирилла Рябова «сверкающим нуаром». Пожалуй, это самое меткое определение жанра и стилистики данного компактного сборника. В книге чувствуется общая атмосфера тревоги, нагнетаемая изобразительными средствами, столь важная для нуара. Но при этом «Клей» лишен налета бульварности и не превращается в откровенную «чернуху». Секс или даже просмотр порно-сайтов главным героем не становятся узловыми точками в сюжете, как, впрочем, и насилие — это присуще миру, в котором герой, тень среди теней, существует. Он не светлое пятно на темном фоне, он такой же обитатель полумрака, вне которого, возможно, ничего нет. За великолепие белых ночей, привлекающих в город на Неве толпы туристов, петербуржцы расплачиваются беспросветным промозглым периодом с октября по апрель.

Герои Кирилла Рябова существуют именно в этом временном, а точнее — безвременном, пространстве. Мрачнейший в любую погоду север города, каменно-холодная Петроградка, равнодушный и беспощадно прекрасный центр — география этого мира. Город и его окраины — естественная среда обитания персонажей, зачастую меркантильных, циничных, не отягощенных моральными принципами. Да, они не носят фетровых шляп и не бредут под косым дождем, отражаясь в немытых витринах, но количества воды (в виде снега, вина в канистрах, самогона из клея, «водки» из-под крана, Невы и так далее) и равнодушных чужих женщин на страницах этой книги вполне достаточно, чтобы в полной мере почувствовать тревогу, роковую предопределенность и всеобъемлющую безнадежность этого мира. Этот эффект достигается и ощущением утраченного времени, невозвратности прошлого, которое охватывает героев рассказов и повестей Кирилла Рябова. При этом действия, как такового, в них мало, большее внимание уделяется методичному и размеренному нагнетанию драматизма, композиционного напряжения.

Несколько лет назад вышел сборник рассказов современных авторов «Петербург-нуар», с одной стороны еще раз подтвердивший репутацию города, с другой — обнаруживший очень противоречивое представление об этом жанре. Основные признаки и границы нуара (и в кино, и в литературе) действительно трудноуловимы, но, на мой взгляд, «Клей» Кирилла Рябова — образец этого жанра и этой стилистики в современной русской прозе в целом, не только в масштабах Санкт-Петербурга.

Книжка Кирилла Рябова вышла в странном издательстве «Ил-music» в странной серии «Карантин-карман», тираж не указан – видимо, тоже странный. В книге три рассказа и повесть.

Начинается она хорошо (рассказ «Клей»):

«Когда Горбачёв запретил людям пить, мой отец унывать не стал. Он купил целый рюкзак клея БФ‑6 и стал варганить из него суррогатный алкоголь. Это было интересное зрелище. Папаня выжимал клей из тюбиков в литровую банку, наливал воды, сыпал туда соль, потом брал дрель, опускал сверло внутрь и нажимал курок.

— Учись! — подмигивал мне отец. — В жизни всё пригодится».

Не знаю, пригодилось ли героям сборника такое умение, далее они потребляют продукты менее экзотические, правда, и времена Горбачёва остались для персонажей в прошлом.

Алкоголя в сборнике много, иногда запредельно много. Для героев это главное средство отгородиться от собственной неустроенности. Жизнь алкоголика не проста – яркая, когда пьяная эйфория, и жёсткая, когда спиртовая химия выедает тебе внутренности и мозг.

Для примера место из повести «Суповой набор»:

«Подсознательно я понимал, что это плохой вариант, но ничего не мог с собой поделать. Я затарился бухлом, пришел домой и сел пить. Я не спешил, растягивал свою боль и обиду. Но в какой-то момент соскочил и понесся с горки. Бац! За окном еще светло, а в бутылке уже еле плещется. Неожиданно я всё возненавидел. Но больше всего — себя. Я разделся догола, взял нож и подошел к зеркалу. Попытался что-нибудь вырезать у себя на груди. Кажется, слово «сука». Тут мне не повезло. Нож попался тупой и оставлял на коже лишь белые разводы. А может, я просто трусил нажать чуть сильнее…»

Насколько я понимаю, и в повести и в рассказах герой один, хотя и носит разные имена. Судя по некоторым биологическим показателям, герою повести и рассказов 20-25 лет. Такой вывод я делаю потому, что герой все время блюет (ну не все время, конечно, но через каждые пять-шесть страниц обязательно). Значит, организм молодой, алкоголь для него продукт инородный, то есть существует надежда, что алкоголиком наш герой не станет.

Кстати, спасибо автору за советы, помогающие организму очиститься: «Я пытался представить что-нибудь отвратительное — миску, наполненную вырванными глазами, отрубленную голову, плавающую в ведре с грязной водой. Обычно это помогало».

Так, про алкоголь я сказал, теперь перехожу на любовь.

Человек цепляется за любовь, но любовь штука увёртливая, ты её пытаешься удержать, а она – вот она и нету.

Герою книги с любовью не повезло. Он не находит любви ответной, мешают прохудившиеся кроссовки, сменить которые не хватает средств («Суповой набор»), много чего мешает. Но главная помеха он сам.

В рецензии на книгу Владимира Козлова «Пассажир» я писал про черную безнадегу в любви, в работе, в жизни, в перспективе на будущее таких героев. Но у Козлова выбор между человеческим и сверхчеловеческим (пистолет, никчемную старушку, в смысле офисное начальство убить) решается в пользу сверхчеловека.

В книге Рябова – нет. «Мы не попали в домоседы, но и в пираты не пошли», — как пелось в одной бардовской песне.

Герою Рябова хочется обрести дом, прибиться к женщине, к очагу, к покою. Но женщина уходит к другому, потому что другой – другой.

И всё у героя Рябова как-то кривобоко, не по-людски. То есть именно по-людски – ты доходишь до предела и возвращаешься. Невозможно переступить черту.

А вообще-то книга добрая и о людях добрых. Простые человеческие рассказы, без выпендрёжа и написаны хорошо. Мужская проза, поколенческая, из серии «Печально я гляжу на наше поколенье…» и далее как у Лермонтова.

Отмечу вот что еще.

Автор расцвечивает в общем-то бесцветную жизнь обобщенного персонажа книги яркими героическими подробностями, делает из него героя Сталлоне, этакого питерского Рембо, расправляющегося в метро с маньяком, спасающего девочкину собаку от ножа уличного злодея и так далее. Это тоже литературный прием, не было бы таких сцен, читателю бы, возможно, прискучило следить за количеством алкоголя, потребляемого на протяжении сборника. Прием простой, примитивнее не придумаешь, примитивный, но продуктивный, рассчитанный на читательское сочувствие, автор бьет на жалость, какой нормальный человек, видя, как мучается ребенок, не воспылает праведным гневом.

Из знакомых имен обнаружил в сборнике только имя поэта Пурина, причем в довольно странном контексте (повесть «Суповой набор»):

«— Подожди,— тронул его за руку Контуженный. — Ты не рассказал, что тебе этот ебучий редактор ответил.

— Ну, он мне написал, что они только с профессионалами сотрудничают, прикинь? А я кто?

Я налил себе вина и выпил. Почувствовал, что голова начинает отваливаться. Еще немного — и покатится по полу.

— Нет, нет,— сказал Камиль. — Пурина я знаю. Он писал тебе?

— Мне какая-то баба написала. Пригласила участвовать в семинарах. Там, блять, каждый семинар стоит столько, что я аж в монитор харкнул, когда увидел цену».

Поясняю для нечитавших: по ходу действия герой попадает в некий богемный сквот (действие происходит в Питере, как и в других рассказах), населенный оригинальными личностями – музыкант, знаменитый тем, что играет членом на фортепьяно, художник, который живет с петухом, две лесбиянки, какие-то муторные поэты, разговор которых я озвучил чуть выше, товарищ главного героя по работе Камиль (назван так в честь Сен-Санса), педераст, пытающийся совратить героя.

Еще в тексте повести мелькает сам автор:

«Я проснулся и обнаружил, что лежу на полу у батареи, а голова моя устроена на одной из канистр. Камиль с друзьями всё еще сидели у газетки и курили, а пестрый петух расхаживал по комнате, высматривая зорким хитрым глазом зернышки на полу.

— А ты Рябова читал, козла этого? — тихо спросил Вождь. — Он написал рассказ от лица хуя».

В книге «Клей» такого рассказа нет — наверное, он войдет в следующий сборник.

Что ж, будем ждать.