Эта книга способна ввергнуть читателя в недоумение.
Вначале я подумал, что передо мной образец литературного батрачества – знаете, когда журналист или иной труженик пера берет подряд на изготовление мемуаров того или иного пузыря земли за живую денежку, не облагаемую налогом. Пузырь наговаривает на диктофон историю своей жизни от молодеческих шалостей до боевых/трудовых подвигов, а раб лампы новеллизирует всю эту бодягу, придавая ей форму поучительного и развивающего чтения. Один мой приятель сослужил такую службу Поладу Бюль-Бюль оглы, соловью советской эстрады, министру культуры Азербайджана, послу Азербайджана в РФ, после чего обновил свой ветхий автопарк. Однако в подобных случаях, как правило, на обложку выносится имя пузыря, а новеллизатор с барашком в бумажке скромно уходит в тень. Тут не то. Да и условный герой – лицо не чиновное, и в капитаны бизнеса тоже не годится. А между тем пассажи из этой книги – капля в каплю закадровый голос артиста Жарикова из сериала «Рожденная революцией. Комиссар милиции рассказывает»: «Мысленно он сравнивал себя с Огюстом Роденом – ведь работа с человеческим материалом требовала усилий, схожих именно с трудом скульптора. Народ, инертные массы, во всем подобен бесформенной глыбе мрамора или гранита. Молоточком и скарпелем, ножовкой и рашпилем, с ним надо работать кропотливо, на износ, чтобы в итоге создать прекрасное, атлетическое изваяние, живущее волей своего создателя».
Кому-то может показаться, что автор просто прикалывается. Но нет – именно таким языком, без намека на улыбку или утробный смех вся книга и написана. О чем она? Перед нами история взросления вьетнамского мальчика, родившегося накануне Второй мировой в Сайгоне времен французского колониального владычества в Индокитае. Повествование разделено на три части: Революция, Война, Весны и осени чужестранца. Плюс пролог и эпилог, но это так – виньетки.
Первая часть рассказывает о создании Вьетминя и партизанской борьбе вьетнамского народа за свободу в пору вишистского режима и японской оккупации. Юный герой появляется в этой части всего несколько раз в качестве проезжающего по улицам Сайгона велосипедиста.
Вторая часть посвящена войне коммунистического Вьетминя с французскими войсками Четвертой республики, в результате которой колониальная система в Индокитае рушится, и на политической карте появляются суверенная ДРВ и марионеточный Южный Вьетнам. Подросший герой делает выбор, уходит в подполье и участвует в двух-трех переделках с применением оружия. Однако из этой части, как и из предыдущей, мы вновь получаем о герое куда меньше информации, чем о политической и военной верхушке Вьетминя – Хошимине, Зиапе (вьетнамском Жукове) и т.д.
В третьей части герой отправляется на учебу в СССР, где он принимает решение не возвращаться во Вьетнам – в это время там как раз начинается внутрипартийная борьба и чистки рядов. Герой перебирается в Алма-Ату и находит там свою любовь – фоном, оттеняющим счастье героя, становится Вьетнамская война, развернутый американской военщиной варварский экоцит и в итоге – разгром США. Потом герой женится, заводит детей и живет до седин, честно справляя различные должности в качестве специалиста государственного планирования.
Потом перестройка, развал Союза, поездка в родной, вновь обуржуазившийся Сайгон. В финале – обретение родственников во Франции.
Вот как описывает автор сцену объяснения героя с возлюбленной:
– Венера, ты выйдешь за меня замуж? – эта фраза далась мне труднее, чем всё, что я когда-либо говорил прежде в моей жизни.
– Да, – она кивнула, и взгляд ее глаз, смотревших на меня, был пронзительно чист, как ясное небо у нас над головой. – Я ведь так тебя люблю.
Этот ответ вызвал в моих сердечных мышцах спазмы, похожие то ли на прямой удар шаровой молнии в грудь, то ли на разряд тока у сидящего на электрическом стуле. Ни одно другое событие, никакой другой факт жизни не вызывали в моем организме столь интенсивного физиологического эффекта.
Знание автором вьетнамской природы и прочих местных особенностей тоже вызывает вопросы. То у него начинается «беспорядочная пальба по трепетавшим от летнего ветерка листочкам окружавшего деревню чапараля» (упомянутая биома присуща зонам средиземноморского климата, которых на планете всего пять – и все за пределами Вьетнама), то партизаны в джунглях падают «лицом в сырой пахучий чернозем» (без комментариев), то те же партизаны бегут из джунглей в атаку на французский Иностранный легион «с могучими криками «Ура!»», то у берегов Меконга «лениво греются аллигаторы» (речь, вероятно, о кайманах, но кому до этого есть дело).
Я не задаюсь вопросом, с какой целью эта книга написана – пустое, но мне стало интересно, какой же выдающийся современник выдвинул ее на Нацбест? Оказалось – Всеволод Емелин. И ведь как, плут, мотивировал: «Плотный, энергичный текст, сочетающий элементы документального репортажа, соц. реалистического романа, кровавого треша и фэнтези. К тому же любовно и со знанием дела стилизован автором под позднесоветский дискурс во всех его проявлениях от передовиц газеты «Правда» и фельетонов «Крокодила» до ЖЭКовских политинформаций, сочинений провинциальных отличниц и народных анекдотов про политиков…»
Дорогой Всеволод, приведу еще несколько примеров этого плотного, энергичного текста.
Нам останется лишь объявить нашу власть – медленно сказал он связному, доставившему сведения из Франции, задумчиво глядя ему в глаза, сидя у костра в небольшом кругу партизан.
Проезжая на велосипеде по своим обычным маршрутам, в эти дни я не мог не заметить, что город поступательно и неуклонно скатывается в стадию невиданного до сих пор лихорадочного бурления.
Сначала гурки заняли несколько оставшихся без присмотра или под скудным контролем полицейских участков, с их разгромленными кабинетами и кострищами от сожженных вповалку досье.
Зревшее в нем неделями решение волнами эмоций пробивалось сквозь подкорку головного мозга.
Было установлено, что на каждого убитого партизана приходилось где-то по три лишние минуты боя, продолжавшего им (в оригинале – так!) уже после получения смертельного ранения.
Человек эмоциональный и творческий, он влюбился здесь в учительницу французского языка, но та заняла с ним позицию полной неприступности.
Цитаты приведены дословно. Их ряд можно легко продолжить – сплошное удовольствие, – но за каким бесом? Душа моя Всеволод, никакая это не стилизация – прикинуться таким неказистым выше возможностей любого лицедейства. Уайльд, не к ночи будь помянут, справедливо говорил: будь собой – все остальные роли уже заняты. Автор «Транзита» как субъект письма определенно исповедует стратегию «быть, а не казаться», и, следовательно, он – именно то, чем кажется.