540 страниц о зависти — это по-настоящему круто. Особенно хорошо идут первые 480. Дальше очень хочется узнать, чем же это все кончится, но все никак не кончается, да и кончается в общем-то пшиком.

«История женской дружбы-вражды» заявлено в издательской аннотации к «Завидному чувству…», и, разумеется, издатели обманывают: нет тут ни драк, ни разборок, ни взаимных колкостей, даже кавалеров подружки уводят друг у друга вполне цивилизованно. Никакого в общем экшна. Наоборот, плавное неспешное повствование о женщинах, родившихся в начале 1970-х и не только пронесших свою дружбу через всю жизнь, но и передавших ее своим дочерям.

В общем дружба-вражда выглядит так. Вера со школьных лет во всем — и плохом, и хорошем — завидует своей однокласснице Юльке, но в детстве Вере сказали, что завидовать нехорошо, и поэтому она всячески пытается скрыть это малоприличное и в целом неприятное чувство. И чувство это оказывается вполне конструктивным: простенькая и ничем не примечательная Вера до такой степени завидует длинноногой, обаятельной и невероятно талантливой однокласснице — здесь очень хотелось бы сказать несколько слов об образах роковых красавиц в современной российской женской прозе, но за неимением места воздержусь, в конце концов грешит этим не только Анна Матвеева, — что превращается для нее в бесплатную служанку, няньку ее дочери и психоаналитика в одном лице. Юльке удается все, о чем мечтает Вера, а Веру гложет зависть, гложет до невроза. В какой-то момент Вера даже персонифицирует свою зависть в омерзительную летучую мышь. В наиболее острые моменты в жизни обеих подруг мышь даже начинает разговаривать с Верой (и Вера с ней тоже) и вообще практически жить своей жизнью. То есть становится этакой Вериной личной Недотыкомкой — прямой отсыл к великому роману Федора Сологуба в тексте тоже есть. Но к сожалению, тема Недотыкомки оказывается недотянутой, и ожидавшие от летучей мыши чего-то эффектного читатели окажутся к концу романа разочарованными: все у Веры и Юльки останется таким же унылым, как и в предыдущие 25 лет их романной жизни. Все при своих, как говорится. Правда жизни в этом, разумеется, есть, но от по-настоящему хорошей книги все-таки ждешь чего-то другого.

В «Завидном чувстве…» есть действительно блестящие куски. Все, что касается воспитания детей, отношений с матерями, становления женского характера в лихие девяностые, — читается буквально на одном дыхании. Про отношения с мужчинами уже сложнее: на 540 страницах не нашлось места ни одному даже условно нормальному мужику — у обеих героинь все они с каким-то серьезным изъяном. От маленького члена до явной психопатологии и педофилии. Впрочем, девчонки и сами непростые.

В советском литературоведении было распространено мнение, что многие литературные произведения пишутся ради какой-то одной мысли или даже фразы. В «Завидном чувстве…» Анна Матвеева пытается доказать читателям, что «некрасивых и бездарных все любят», и если вдруг все к вам хорошо относятся, то идите к зеркалу, с вами явно что-то не так. Увы, но в ее же произведении красивую и талантливую Юльку любят все, а к неинтересной и бездарной Вере очередь поклонников не выстраивается. Так что вопрос остается открытым. А то касается зависти, то «В чужих руках все х..й толще», — говорили старухи во Псковской области. Мне кажется, вполне исчерпывающе.

«Масштаб другой, но чувства те же»

Признаюсь, я люблю женщин. На мой вкус и взгляд, женщины по преимуществу добрее, порядочнее, снисходительнее мужчин. С ними интереснее общаться – просто потому, что женщины в большинстве своем способны слушать и слышать собеседника, а мужчины (опять же в своем большинстве) упиваются собственными речами как тетерева на току. Не говоря уже о том, что красивых женщин у нас цветущее изобилие, а привлекательные мужчины как шпроты в советском гастрономе – острый дефицит.

Но при этом женскую прозу я недолюбливаю. И не нужно мысленно возражать – мол, нет мужской и женской прозы, есть хорошая и плохая. Мы все – заложники своего воспитания, социального опыта, общественной среды. Поэтому одна и та же история в пересказе «писателя с бородой» или «писателя в юбке» даже при равном таланте и владении выразительными средствами, неизбежно преломится через женскую или мужскую оптику.

Отличие женской прозы от мужской (опять же, преимущественно) в том, что «писатель в юбке» слишком уж хочет понравиться. Понятно, что «писатель с бородой» тоже хочет нравиться, но для него важнее победа соревновательная. Обойти собратьев по перу, сорвать шквал восторженных рецензий, сверкнуть «лычками на погонах» в виде престижной премии – весь этот победный танец бинго бонго мы видели не раз. А для слабой половины человечества результат сражения не так важен, как красивые доспехи.

Книга Анны Матвеевой «Завидное чувство Веры Стениной» выступает именно в таких вызолоченных одеждах, отделанных фестонами и кружевами.

Другие рецензенты уже отметили некоторую навязчивость сравнения зависти с летучей мышью, поселившейся в душе героини. Я бы на месте редактора урезала не только надоедливую мышь, но и общее количество сравнений и метафор, что называется «бисером рассыпанных по тексту». И осень не обязательно должна идти об руку с Левитаном и быть «девятьсот шестнадцатой пробы», и батист с крепдешином вполне могли бы обойтись без титулов, и тяжелые мысли не так уж необходимо сравнивать с чемоданом после отпуска, и собаке не обязательно сниматься с места «как корабль с мели».

Фактически любой объект, попадающий в поле зрения автора, немедленно нагружается поэтическими аллюзиями. Метафоры эти не прорастают в глубину смысла, а лишь украшают текст, как вишенки торт. За словесным и образным изобилием несколько теряется суть высказывания автора. Впрочем, наверное, это дело вкуса – не исключаю, что именно эти особенности стиля кто-то причислит к достоинствам книги.

Перегруженный мелкими деталями и мелочными чувствами мир Анна Матвеева конструирует весьма убедительно, но есть в этой подаче некоторое скрытое завистливое лукавство, присущее и ее героиням – простодушной только на вид Юле и завистливой преимущественно в мыслях и на словах Вере. Мир женских отношений в этой книге как бы увиден глазами независимого наблюдателя (автора), но при этом обнажен с той беспощадной изощренностью, с которой стройная, длинноногая, яркая брюнетка выбирает себе в подруги низенькую, полноватую и невзрачную блондинку, похожую на разваренный лук.

Вера Стенина и Юлька Калинина – школьные подруги. С течением времени Вера из одетой с иголочки Герды (неустанная забота практичной матери) превращается в тяжеловатую белесую девушку, а Юлька – из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Юность подруг выпадает на Екатеринбург конца 80-х –начала 90-х, когда рушатся все представления о дальнейшем ходе событий, и богатое приданое Веры (полсотни простыней, скатерти, салфетки и прочий скарб) слеживается в брикеты в стенном шкафу наподобие советских денег из Сберегательной кассы: и то и другое превращается попросту в бесполезные кипы целлюлозы и волокна. Наступает время людей-мотыльков и людей-акул, находящихся в постоянном движении и знающих лишь слово «сегодня», и тут на авансцену выходит Юлька. С ее ногами от ушей, беспечностью до безответственности, граничащей с настоящей отвагой, подкупающей влюбленностью в мир и в саму себя – в общем, с тем набором качеств, которые пленяют и раздражают одновременно. Серьезная, основательная Вера, наблюдая приключения подруги и так или иначе в них участвуя, получает настоящий невроз, который она сама чувствует как сологубовскую летучую мышь — воплощение зависти, что поселяется у нее где-то в районе гортани и скребется там, «будто застрявший комок кошачьей шерсти». Ни юлькины неудачи, ни занятость собственной жизнью, ни даже рождение ребенка не способны изгнать демона – лишь короткие явления счастья, непременно связанные с мужчинами, на время заставляют зависть-мышь притихнуть. Тем более что дочки Веры и Юльки – Лара и Евгения, будто наследуют материнской карме с некоторым даже преувеличением: Лара Стенина – толстое полурастительное существо, этакий крепенький гриб-обабок, а Евгения Калинина мало того, что красива, так вдобавок еще и одарена интеллектуально и артистически.

Анна Матвеева мастерски обставляет этот удушливый женский мирок – как собственную квартиру, не забыв ни одной салфеточки, ни одного цветка на окне. В этой части роман действительно впечатляет, хоть впечатление это скорее неприятное, напоминающее сон под температурой, от которого хочется поскорее очнуться.

В качестве отдушины автор дает Вере еще одно сильное чувство (или ощущение), помимо зависти – Вера слышит картины. Впрочем, не только слышит – Мадонна Литта пахнет молоком и жалуется на ненасытного младенца, из-за которого ей пришлось разрезать платье, «Черный квадрат» шибает гудроном, а рембрандтовский блудный сын умирает в руках у Бога, распространяя запах грязных сбитых ног и давно не мытого тела. Этот дар во многом определяет если не личную, то профессиональную жизнь Веры, но в нем-то, — или, что вернее, в его прочтении, — и таится слабое место романа.

Анна Матвеева будто не знает, что человек, отмеченный каким-то нетривиальным качеством, в значительной степени обладает иммунитетом к обыденной зависти; она соскальзывает с него, как капли с оперения водоплавающих птиц. Зависть к соприродному, тем более высшему дару – о да, но длинные Юлькины ноги Вера, которая слышит картины, должна была просто констатировать. Возможно, догадываясь об этом, автор ближе к финалу награждает Юльку еще и талантом живописца – но книжку, построенную на тривиальных бытовых коллизиях этот нюанс уже не способен вытянуть на уровень вздоха или кошмара, на уровень потрясения, которое вроде бы так долго зрело под спудом многочисленных и прекрасно прописанных деталей — но, к сожалению, так и не произошло: ни с героями, ни с автором, ни с нами.

Первый раз прочитал эту книгу в ноябре 2015-го, сейчас, в марте 2016-го, перечитал еще раз. Чудо как хорошо. Не понимаю женщин, холодно отнёсшихся к книге. Видимо, это зависть, тем более что те, кто отнёсся, – дамы пишущие.

Помню, поспорили со знакомым о «Вере Стениной»: он говорит, Матвеева мастер рассказа, а вот в большой форме она не дотягивает, сдаёт. Я говорю: эта книга из лучших, прочитанных мною за последнее время. Он мне: книга хорошая, но перескажи сюжет? Я не стал, но подумал: разве в сюжете дело? Попробуйте, пересказать сюжет картины Сезанна. Или, ну не знаю, – Пикассо? Моне? Мане? То есть пересказать-то можно, но будет примерно так: во! Баба голая сидит на полянке. Закусь слева, фрукты, вино. А эти идиоты в костюмах нет бы чтобы её отпотчевать, они ж всё о высоком да о высоком, а время-то клонится к закату.

Простите меня за пошлость. Или за неё не прощают?

Теперь обращаюсь к дневнику. Запись из прошлогодней осени:

«Читаю книгу Матвеевой “Завидное чувство Веры Стениной”, больше половины уже прочитал. Какой она молодец, как умеет находить неожиданные слова, сравнения, довески к фразам, которые добавляют им особый, матвеевский, цвет и вкус Примеры не привожу, их так много, что придется цитировать роман едва ли не целиком. Аня щедрый художник, ни капли скупости. В том смысле, что есть писатели-счетоводы, которые тщательно отмеривают число метафор на определенное количество страниц книги, чтобы не было перебора. Матвеева рассыпает словесные алмазы, как добрый сеятель. И не только ради меня, читателя, а в первую очередь, я думаю, для себя. Ей нравится, как она пишет. Это чувствуешь, это видно. И мне, читателю, нравится, это обоюдное чувство. И лёгкость – тоже важное свойство прозы этого автора. Не легковесность — лёгкость. Я не заставляю себя читать, сама проза уносит меня вперед. Спасибо».

И вторая запись:

«Вчера, 20-го ноября, дочитал “Веру Стенину”. Под конец книги – читал и переживал за свёрток с деньгами. Предполагал, что похитят, и всё ждал момента. Надеялся, что не украдут. Но украли. Предположение сбылось. И сразу же новая мысль – при покупке билета фиксируется информация о клиенте. Найдут его, конечно найдут мерзавца».

Ну а теперь бонус, к Анне Матвеевой не причастный, но к нынешнему петербургскому быту имеющий отношение близкое. Тоже из дневника:

«Вчера, 9.06.2015. После вечера удивительной и замечательной екатеринбургской писательницы Ани Матвеевой в Буквоеде на Лиговке, мы с Носовым и Крусановым пошли отмечать вчерашнюю носовскую премию (Нацбест) в кафе на ул. Достоевского, что на Кузнечном рынке. Ребята ушли вперёд, я задержался, потому что тётя у стены рынка торгует книжками, разложенными под ногами на газете. Етоев же, если книжки увидит, его от них домкратом не оторвёшь. В общем, останавливаюсь, смотрю. А тётя мне: “Покупайте книжки, хорошие, вот “УнижЁнные и оскорблённые“, Достоевский!” Надо же – “унижЁнные”! А почему не “Униженные и оскОрбленные”? Тоже прикольно».

Спасибо!

Завидовать – не стоит

Гениальная идея книжки про зависть была воплощена в жизнь в международном приюте для писателей, в шотландском замке Хоторден, екатеринбургской писательницей Анной Матвеевой, чей сборник рассказов «Девять девяностых» в прошлом году попал в шорт-лист «Нацбеста». И этот факт, пожалуй, самое необыкновенное, что можно рассказать о романе «Завидное чувство Веры Стениной».

Отличный заголовок, как и совершенное имя главной героини, вызывающее в голове множество звуковых отражений и смыслов, а кроме этого, удачная центральная идея – чувство зависти (или, как его игриво называет автор, завидное чувство), которое Стенина испытывает по отношению к своей подруге Юльке Копипасте, – компоненты, казалось бы, неминуемо удачной прозы. Однако роман о женской дружбе-зависти (давайте признаемся, у каждой из нас есть/была такая «лучшая» подруга), скорее обманывает ожидания.

Действие происходит на фоне невероятной способности Веры слышать персонажей живописных полотен и чувствовать запахи изображенного. Но сюжет, даже несмотря на наличие детективной линии, не интригует, поскольку представляет собой бесконечную череду разочарований героини: сначала оттого, что мужчины не обращали на нее внимания, потом от профессиональной нереализованности, затем – от не шибко разумного отпрыска Лары (эффект усугублялся наличием у подруги, напротив, толковой дочурки Евгении) и ла-ла-ла. Вот зачем стенать, когда автор наделил тебя невероятным даром? Надо им пользоваться!

Поработав какое-то время в музее и наконец став экспертом по живописи, Вера Стенина с легкостью отличала подлинник от безмолвной подделки. Походы по выставкам оборачивались разговорами с персонажами картин и стопроцентным определением копий на экспозициях.

«“Джоконда” молчала и улыбалась. Самая тихая картина, самый сдержанный характер. За спиной у Веры гуляла свадьба в Кане Галилейской – Карл Пятый, Франциск Первый и Сулейман Великолепный, наплевав на историческую достоверность веселились в компании Тициана, Тинторетто и автора холста – Веронезе. Там фыркали собаки, звенели струны, порхали голуби, там нимб у Христа сверкал и был похож на мишень…

Джоконда смотрела на Стенину с сожалением. Сквозь толстое стекло доносились гулкие звуки, с которыми капает вода в свердловских подвалах. И еще – стесненное дыхание, задержанное по просьбе врача: “Не дышите!”

“Она немая”, – поняла Стенина, и только тогда Джоконда улыбнулась по-настоящему».

Любопытное предположение. И это умение иначе «видеть» живопись – поистине великолепная находка, которую даже концентрация в тексте незнакомых обывателю имен художников разных эпох, вынесенных в сноски, не может испортить. Так же хороши размышления Веры о современном искусстве, «которое не звучало, не ослепляло, не имело аромата», и искусствоведении, мешающем говорить правду о том, что тебе не нравится проверенный веками шедевр.

А вот завидное чувство, обретши плоть в образе летучей мыши, навязло в зубах бесконечностью упоминаний. Нельзя же так неосторожно использовать метафору! Мышь и тут и там – и ходит (!) кругами, и летает, как самолет, и вертится, как младенец, и в горло вцепляется, и про свою основную функцию не забывает – разрывает Веру изнутри поганым чувством и переживаниями. И всякий раз, встречая в тексте слово «мышь», обреченно киваешь: «Я поняла, поняла. Зависть – это мышь, а мышь – это зависть».

«Мышь внутри гнездовалась, обустраивая долгий постой. Спасибо уже на том, что она больше не разговаривала с Верой – видимо, вчера вечером все было очень плохо, а сегодня – просто плохо».

Череда повторов «мышью», увы, не заканчивается. Матвеева переписывает свои же мысли на новый лад: детали (набор «Ланком» и духи «Исфаган», стрижка, как у Хью Кияс-Берна из «Безумного Макса») и даже эпизоды (смерть отца Лары у подъезда перед домом со ссылкой на лихие 90-е) – встречались в рассказах сборника «Девять девяностых». И если их появление в романе можно объяснить намеренным желанием автора подытожить написанное, то многократное упоминание комка шерсти, судьба которого остается невыясненной, оправдания не имеет: «Вера сглотнула комок, похожий на клочок кошачьей шерсти», «Вера не обнаружила у себя никакой особенной скорби – было лишь сожаление размером с окаменевший шарик из шерсти, который годами лежит в кошачьем желудке…» и, наконец, «Вера сразила отоларинголога, с порога выпалив: – В горле как будто кусок кошачьей шерсти застрял и не проглатывается!»

При этом в романе есть десятки невероятно смешных сцен, достойных пересказа в шумных компаниях в качестве анекдотов.

– Я беременна!

– Это хорошо или плохо? – спросила Вера. <…>

– Сначала думала, что плохо. Девятнадцать лет, ни мужа, ни денег. А потом я попала на прием к дивному врачу. Елена Федоровна из консультации на Белореченской, помнишь?

Еще бы не помнить. Носатая злая тетка, к которой Стенина пришла на следующий же день после того, как стала женщиной.

– Половой жизнью живете? – громко, на весь район спросила ее тогда Елена Федоровна. Вера с перепугу ответила невпопад:

– В переулке Встречном.

Пожилая медсестра (седая плюшка на затылке, бородавка под глазом – как окаменевшая слеза) подняла изумленные глаза, а врачиха разозлилась:

– Мне не интересно, где именно вы живете половой жизнью.

– Я вчера, – блеяла Вера, – в первый раз…

– Член находился во влагалище? – проорала Елена Федоровна так зычно, что ее могли услышать даже в трех кварталах отсюда. Веру вынесло из кабинета и еще долго носило по улицам, как сорванный ветром плакат об опасности венерических заболеваний.

Другими словами, книга Анны Матвеевой «Завидное чувство Веры Стениной» – это 542 страницы внутренних противоречий: и идея блестящая, и автор хороший (рассказы вот практически все – как на подбор), а роман не доверчен, рано представлен на суд зрителей. Пожить бы еще Матвеевой в шотландском замке Хоторден, полюбоваться красотой пейзажей и критически посмотреть на свое произведение.

А завидовать – не стоит. Во-первых, действительно – нехорошо, а во-вторых, и мы с вами когда-нибудь в Шотландии побываем.