Господь милосердный

Часто говорят, что человек – это все книги, которые он прочел. Высказывание это справедливо лишь в отдельных случаях, и этот случай перед нами. Как завзятый книгочей не могу не чувствовать душевной симпатии к Андрею Хомченко – судя по тексту, представленному на «Нацбест», он читатель запойный, благодарный, восприимчивый. Круг чтения автора настолько же широк, насколько живо его воображение, которое с легкостью преодолевает географические и временные координаты. Душе его мила и рыбачья деревушка под Барселоной, и Архангельск, где Петр I строит первые корабли, и захолустный американский бар, где коммивояжеру подмигивает мексиканская кабаретера.

Главный вопрос, который пытаешься решить, читая роман Хомченко: должна ли из гусеницы-читателя, существа преимущественно пассивного и потребляющего, непременно родиться бабочка-писатель, существо преимущественно подвижное и созидающее?

Вопрос этот непраздный. Мы давно уже питаемся разного рода суррогатами, и вторичный продукт в литературе даже получил красивое наименование «постмодернизм». Уильям Берроуз (его влияние чувствуется в прозе Хомченко) свои поздние тексты просто шарашил на машинке, а потом разрезал на куски и складывал в произвольном порядке. Есть версия, что за него в последние годы писал секретарь. Не случайно вспоминаю об этом. Нескончаемый информационный поток, в котором мы варимся, наращивание все новых слоев культурного пирога неизбежно приводит к кризису непосредственного высказывания. И литература превращается в головоломку, где нужно угадывать цитаты, отсылки, референсы. Где история не имеет ни начала, ни конца, где герои представляют собой вращающийся калейдоскоп характеров, меняющих местопребывание со скоростью блохи.

Книга Андрея Хомченко называется «Птица». Это – прозвище главного героя, при помощи которого автор пытается скрепить шаткую и ненадежную конструкцию романа. Сказки, байки, армейские воспоминания, любовные приключения и цитаты, цитаты, цитаты из прочитанных книг составляют корпус этого текста. Хочется сказать спасибо автору за то, что он, в отличие от М. Харитонова или Николая Кононова хотя бы не пытается на каждом шагу острить и каламбурить. Но больше благодарить особенно не за что.

Мне всегда представлялось странным то, что упоенные читатели чужих книг – книг, в которых рассказываются по большей части внятные, увлекательные и логически последовательные истории, – своим собственным читателям предлагают перебирать какие-то клочки и обрывки. Сами-то, небось, выбирают Чейза, Джека Лондона, Стивена Кинга, Валентина Пикуля, наконец – если уж не упоминать русскую классику. А нам предлагают компот из дважды переработанных сухофруктов. Причина этого, не в последнюю очередь в том, что именно такая литература сегодня считается интеллектуальной, хотя для того, чтобы порвать в клочки чужие сказки особого интеллектуального усилия, на мой взгляд, не требуется. Это стократ проще, чем придумать новую сказку и суметь ее рассказать.

Справедливости ради нужно признать, что у Андрея Хомченко легкий язык, иронический стиль, безусловный литературный дар. Вот пара цитат навскидку:

«Каждый мечтает написать роман о молодом сердитом человеке, желающем изменить этот неудачно скроенный мир, но все кончается космолетом и бластерами. Или подцепишь в баре скучающую брюнетку, да-да, роскошную брюнетку в красном платье, затащишь в гостиничный номер и скачешь на ней всю ночь козлом. Неутомимым вонючим козлом».

«Наши с Наташей разговоры могли бы отличаться некоторым надрывом. Но мы благоразумно помалкивали на не касающиеся секса темы».

«Редактор отложил рукопись, протер усталые глаза. — Как мне все надоело, — мелькнула мысль. Девять из десяти присылаемых текстов начинаются с того, что звонит будильник, — редактор сидел на самотеке, это его убивало».

Ну и последняя, сама главная:

«Господь оберегает человечество от чтения бесполезных книг».

Вот радость-то! Ответственно (а если потребуется, и под присягой) заявляю: перед нами большой писатель. Понятно, нет мастера на всякий вкус, всегда найдется тот, кто скажет «фи», но каковы бы ни были индивидуальные пристрастия читателя, в данном случае заявленный уровень очевиден. То есть высок. Настолько высок, что иной раз берут завидки. Всевозможных оттенков белого. Если конкретнее: в этой рукописи есть места, откуда дивным образом сочится чистое вещество литературы. Литературы художественного свойства. Да, автор очарован Пильняком и не скрывает этого. Но, осознав формальное сходство, уже через пару страниц перестаешь задаваться вопросом: зачем нам два Пильняка? Вопрос не то чтобы теряет актуальность, а попросту рассеивается, улетучивается, потому что, глядя на то, что сделал Андрей Хомченко, понимаешь: это хорошо.

Композиция сложная, слоистая, многоплановая. Однако, как бы нас ни путал изобретательный автор, сюжет выстраивается четко. Перед нами история четырех друзей: Петра, Птицы, Музыки и Жеки. Школьное детство в полынном и угольном Донецке, студенческая юность, срочная служба, первые влюбленности и первые любови… Взросление, уходящая из-под ног страна, небывалые возможности, большие деньги… Вторые любови, роковые, смертельные… Измена дружбе, измена любви, измена себе… И смерть героя, предавшего все, чему некогда клялся в верности. В высшей степени заслуженная смерть. Примерно так. Стоит ли говорить, что простая на первый взгляд история, вознесенная автором в небеса символического, становится историей поколения, историей верности и предательства, историей чести и соблазна, чистоты и греха? И, конечно же, историей любви. Даже песней любви – любви не очищающей, а испепеляющей, багрово-алой, предательской. В сцене смерти героя у меня, как читателя, перехватило дух.

Это фанфары и дымы жертвенников. Теперь о недостатках, которые у этой рукописи, к глубокому прискорбию, тоже есть.

Определенно самосознание автора подточено червем непризнанности, и это обстоятельство, увы, он делает всеобщим достоянием. А именно – в рукописи есть сцены, где автор (напишем даже так – АВТОР) появляется как самостоятельная фигура, которая напрямую обращается к читателю от собственного лица: мол, вот он я, АВТОР, появился и кое-что сейчас тебе, любезный читатель, сообщу как бы отдельным образом, на ушко. Это штука недопустимая – АВТОРА надо гнать из текста безжалостно, его там не должно быть – все большие русские писатели поняли это еще в первой половине XIX века. Точно также надо гнать из текста фигуру воображаемого (допускаю, есть конкретный прототип) редактора, за каким-то бесом в нескольких местах введенную в повествование. Ведь это только кажется (не читающему – пишущему), что указанные шалости – просто невинные ужимки. Нет, в действительности, подобное авторское кокетство и подмигивание лишь выдает скрытые комплексы субъекта письма, о наличии которых читатель не должен даже догадываться. Иначе – никакой победительности. А текст должен быть победительным, иначе он не восхитит (в смысле не похитит, не засосет в себя) читателя целиком, с потрохами, без остатка. В этом смысле перед нами, действительно, рукопись, а не книга. Книгой «Птица» станет, если от массива текста отделить последнее, что осталось в нем лишнего. Плюс надо целиком выкинуть раздел «Примечания». Без этих усекновений даже трижды изданная «Птица» останется рукописью.

Еще небольшое замечание: в одном месте автор начинает считать время лунами и попадает впросак. Переносясь из дня сегодняшнего в прошлое, в те времена, когда на месте Донецка волновалась ковылью степь, мы читаем: «Тысячу лун назад, и еще тысячу, и еще пол-тыщи – давно – по степи, по бескрайним просторам гнал ветер снежное крошево, и сквозь снежное крошево ехали всадники, – гнал их вперед ветер, гнал их вперед голод, гнал их хищный волчий инстинкт». Если сложить все луны, то получится, что дело было всего-то двести лет назад.

И тем не менее «Птица» – поразительная вещь. Воссоздающая предмет, которого касается. Степь пахнет полынью, море – малосольным огурцом, узы дружбы – юностью. Зачет.

Хомченко. Курица – не птица.

Честно боролась с желанием прекратить насилие над собой и бумагой (электронной) первые страниц 15. Потом приняла решение, что это будет мой крест, и я пойму, в чём секрет, прикол, фишка книги. Сразу заспойлерю: я этого не поняла. Сначала вроде так ничего-ничего, всё ждёшь, что автор начнёт уже рассказывать по-человечески, но нет. Весь роман написан таким странным юродивым языком, каким обычно пишут ленивые комментарии. Цитата за цитатой и далёкий смысл, блеснувший лучиком надежды сквозь пелену облаков чужих выражений. Книга то ли о дружбе, то ли об истории, то ли о любви и измене, но точно сказать нельзя. Всё повествование похоже на фильм, где сюжет складывается из горячечного бреда героя в минуту перед смертью. Всё пролетает на скорости 10 этажей в секунду – рождаются и умирают империи, сменяются поколения, знакомятся твои родители, ты появляешься на свет, учишься ходить, писать, читать, знакомишься с друзьями, шатаешься по городу и всему свету, потом занимаешься сексом в гостинице с женой лучшего друга. Потом умираешь.

Хочу отметить ещё момент, который затронул мою неокрепшую феминистскую душу – огромное количество бытового сексизма в книге. Женщина не считается за полноправного участника текста. Это недостижимая неодушевлённая субстанция, которой раздвигают ноги… да в общем-то и всё. Эти ноги, конечно, обладают некоей гипнотичной властью, которая управляет действиями некоторых персонажей, но толком разглядеть и понять хоть одно действующее лицо женского пола в романе не удаётся.