Ошеломительные чудеса

Круг почитателей Александра Иличевского широк. В этот круг включены и члены жюри литературных премий, а главное – всеми нами любимая и уважаемая Елена Шубина, которая не забывает регулярно радовать нас новыми книгами этого заслуженного автора. Видно, что сборник эссе «Справа налево» издан с большой любовью – приятная обложка, увесистый объем, внушающее трепет оглавление. Будущего читателя с порога готовят к встрече с непререкаемым авторитетом, который сейчас поведает ему «Про время», «Про героев», «Про литературу», «Про главное», «Про пространство». От этих «про-про» екает селезенка – ну наконец-то перед нами разверзнутся тайны вселенной. И что бы вы думали? Таки да, разверзаются.

«…расстояния до некоторых звезд ужасает более бесконечности, ибо бесконечность абстрактна. И тем страшней думать о нейтронной звезде, плотной как атом, думать о черных дырах. Но все равно, как бы ни были ошеломительны чудеса Вселенной – все они ничтожны по сравнению с человеком. Понимаете?».

Понимаем. Содрогаемся. Трепещем. Читаем дальше.

«Все осмысленное – дискретно», — эта профетическая фраза Андрея Николаевича Колмогорова настолько глубока, что иногда захватывает дух, когда в нее вдумываешься».

Вновь трепещем, ощущая про-про-профетический озноб от величия мысли, несколько заблудившейся между «иногда» и «когда». Продвигаемся вперед.

«Если вы обеспокоены смыслом жизни, вы больны»: Фрейд здесь и прав, и не прав, но главное – глубок».

Осознаем убожество нашей мелкой лужицы, в которой барахтаемся без всякого смысла.

«Все привыкли посмеиваться над Фрейдом. Почти все, что он преподносил как открытие, оказалось на поверку сомнительным или неверным».

Вот-те на, не шибко-то этот Фрейд, оказывается и глубок! Ну, невелика потеря. У нас свой про-про-профессор имеется. Он нам сейчас все что надо разъяснит и по полочкам разложит.

«Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы, не более!» – так восклицал капитан Лебядкин. Наверное, это сама точная, хоть и убогая, грустная мудрость».

Кумекаем – видно, тот капитан Лебядкин голова, раз наш-то профессор его мыслишку одобряет. Видно, знающий человек, краевед, не иначе – и про природу понимает, и про Россию.

Был у меня как-то разговор с одним швейцарским подданным, который чуть не женился на моей подруге. Он мне и говорит: «Россию люблю, Достоевского три раза перечитывал, «Преступление и наказание». В русскую душу проник и содрогнулся». А я тут и спрашиваю: «И кто у тебя любимый персонаж из этого самого Достоевского?». Почесал швейцарец голову, подумал. «Лужин, — говорит. – Самый привлекательный персонаж». Ну, думаю, ладно. Хоть не старушка про-про-процентщица, и то спасибо.

Тут некоторые говорят, свою книгу лауреат составил из записей в Фейсбуке. Мол, не особо утруждался. Завидуют, не иначе. За ихними-то Фейсбуками издатели в очереди не стоят.

Вероятно, у каждого писателя должна быть книга, за которую ему впоследствии будет не то чтобы стыдно, но, скажем так, неловко. Казалось бы, зачем такие загогулины, однако художник – тонкая штучка, и, видимо, без определенного самоуязвления авторские переживания всегда будут тяготиться определенного рода неполнотой. Типа, только оступившись, художественно согрешив, нам дано понять глубинную неправоту греха. Вспомним Гоголя – «Ганц Кюхельгартен», «идиллия в картинках», или Чехова с его «мелочишками Антоши Чехонте». Всю жизнь они лелеяли свой неотменяемый позор (речь о самооценке). Что ж, Иличевский ступил на тропу великих и создал свой индивидуальный раздражитель – эстетический объект, который будет в дальнейшем томить автора и бередить в нем, высоким слогом выражаясь, совесть творца. Смелое решение.

У Иличевского есть очевидный пластический дар слова, который зачастую позволяет своим обладателям вытягивать довольно крупные повествовательные произведения без привлечения каких-либо вспомогательных одаренностей (таков, например, был Сергеев-Ценский), под которыми обычно подразумеваются глубина мысли, широта порыва, четкое и динамичное сюжетостроение, парадоксальность логики и образа. Иличевский поступил решительно, не оставив себе ни малейшего шанса на успех, – он выбрал для создания индивидуального раздражителя такую форму, в рамках которой его пластический дар оказался бессилен и никак не смог бы (даже если бы помимо воли автора осмелился) помешать задуманному. «Справа налево» представляет собой собрание путевых заметок и оформленных в виде наблюдения или мысли зарисовок из записных книжек. Жанр почтенный, имеющий в мировой и отечественной словесности богатую историю. Вспомним Монтеня, Паскаля, а из отечественного: дневники Вяземского, афоризмы и заметки Чаадаева, Достоевский с «Дневником писателя», практически весь Розанов… Сказать таким господам «подвиньтесь» – жест дерзкий. Но поскольку автор имел в виду иную цель и решал сугубо личную задачу обеспечения себе полноценной мучительной рефлексии в будущем, воздержимся от оценки дерзновенности поступка.

Справедливости ради следует признать, что в начале книги, где читатель найдет записки путешественника об Армении, пластический дар автора еще пытается вступить в противоречие с замыслом своего носителя и искусно навевает некий гипнотический сон наяву. Однако по прошествии неполных тридцати страниц авторская воля берет верх над сопротивлением таланта, и все становится на свои места. (В середине есть еще объемные заметки о Германии, но они уже никого не введут в заблуждение.) То есть автор, поддавшийся было древнему цеховому завету «делай так, чтобы не обнаружить предела своих умений», быстро сливает завет в нужник и откровенно демонстрирует границы собственных возможностей.

Действительно, в формате «наблюдений и мыслей» пластическому дару не размахнуться и не набрать необходимой критической массы, чтобы одурманить и очаровать заглянувшего в книгу читателя. Тут должны вступать в дело пронзающий укол мысли, взрывная метафора, леденящая душу картина, вводящий в восторженную немоту парадокс. Может, автор приберег их на этот случай? Боже упаси. Ведь он замыслил неудачу, необходимость которой даже некоторым образом обосновал: «Если конструкция не способна качнуться, прогнуться, отклониться – она ломается. Если человек не умеет проигрывать, единственный проигрыш станет для него окончательным». Примерно такого уровня прозрения и есть высшие достижения авторской мысли. Вот, скажем, пассаж из рассуждений о взаимоотношении искусства и денег: «Искусство корыстно только в той степени, в которой оно способно обеспечить свое существование. Другое дело, что порой цена его высока. Иногда она превышает цену жизни».

Впрочем, не только интеллектуальной силой бывает славна литература. Может быть, в традициях новой искренности автор впадает в припадок исповедания и его записные книжки рассказывают нам, какой он стоеросовый дуболом и как бездарно просрал свою жизнь? Ничуть не бывало – автор лоснится и светится, он чист и даже немного поскрипывает, как будто только из бани. Что ж, тогда, может быть, автор зажигает на страницах книги указующие путь к вершинам духа этические маяки и описывает деяния невероятной доблести и жертвенности? Тут в точку – зажигает и описывает. Примером беззаветной доблести для Иличевского является физик Георгий Гамов, в 1932 году пытавшийся с подругой на байдарке уплыть из Крыма в Турцию. Тогда не получилось – помешала стихия, рок греческой трагедии. Получилось год спустя, когда он стал банальным «невозвращенцем», воспользовавшись приглашением на международный конгресс. Так автор и пишет: «…прорыв Гамова на байдарке с любимой девушкой за горизонт, а потом и в будущее науки, был вне конкуренции. И остается таковым и сейчас». Действительно, пусть Капица с Ландау, коллеги Гамова по цеху, в России веники вяжут, а настоящие пацаны, как свободные караси, плывут туда, где ангелы крошат для них батон.

Про самообожание и надутые щеки автора промолчу, с этим у него все в порядке – черпай лопатой. Романтическая фигура, одинокий и гордый герой. Однако же – ни дня без строчки: ведь там, внизу, у подножья башни из слоновой кости замерла в ожидании вещих слов толпа. Накрошим ей из рабочих тетрадей.

На одном дыхании от корки до корки прочесть сборник эссе можно только из большой любви к автору и его творчеству. Именно на эти искренние чувства рассчитывал, вероятно, глубокоуважаемый Александр Викторович Иличевский, почивающий на лаврах финалист и лауреат больших книжных премий. Любовь к себе — самая сильная, так как она абсолютно бескорыстна. Книга «Справа налево» преисполнена этой любовью настолько, что сложно поверить в ее «художественность», то есть отделить «я» рассказчика от «я» автора. Нарциссизм благоухает на каждой странице так, что поневоле становится неловко читать: куда нам, быкам, до Юпитера. Посудите сами, большая часть предложений в книге содержат местоимение «я», а если его и нет, то эго рассказчика кормится другими, не столь откровенными средствами. Так, в качестве собеседников выбираются тонкие, образованные, красивые люди, в качестве тем для рассуждений — высокие материи, если речь о еде — то исключительно о высокой кухне, если о запахах — то о чарующем аромате роз, если о книгах и музыке — безусловно гениальных и т. д. и т. п.

Пылкие поклонники прозы Александра Викторовича Иличевского (а таких немало, даже судя по тому, что номинировали ее в этом году дважды) сделают этот том настольной книгой, чтобы в минуту жизни грустную открывать на любой странице и смаковать этот преисполненный прекрасным богатый внутренний мир ее героя, прощая ему все и вся, как снисходительно прощают домашних любимцев за их невинные шалости. А прощать (помимо безграничного самолюбования, снобизма и безапелляционности суждений) этой книге придется еще и совершенно невероятные с точки зрения стиля пассажи вроде: «Я едва умел сдернуть себя с нее или отстраниться, — так мне вышибало пробки, — чтобы дождаться, когда, очнувшись, она протянет руку и вырубит меня окончательно несколькими хищными движениями» или «два бедра ее светлели в постели, как большие рыбины в лодке». Не всякий дурной перевод бульварного эротического романа может порадовать такими перлами. Чего уж говорить о любимом автором слове «ибо», сообщающем и без того высокопарному слогу особый оттенок — порой кажется, что книга написана небожителем, и нам, простым смертным читателям, суждено лишь слегка прикоснутся к его величию, заучивая, как молитву эту оду его гению слева направо и справа налево, как молитву.

Сочинение на тему «за что мы его не любим» получается. И впрямь, не люблю, грешный, тексты Иличевского. Пристрастен. Не люблю за вкрадчивую красивость. Потому как, по мне, означенная вкрадчивая красивость – эквивалент самой ядрёной пошлости из всех возможных. Но эта красивость – она, как глутамат и жидкий дым в фаст-фудной котлетке, слепленной из сои и «розовой слизи», где мясо и не ночевало. Поясню.

Автор сего текста напоминает колоссальный ящик со знаниями. Знания разнородные и на первый взгляд ничем между собой не связанные, из разных сфер бытия. Лежат себе в сером веществе. Хранятся. Как у Шейлока – денежки в мошне. Что-то взято из средней школы ещё, что-то – из высшей школы почерпнуто, это показывали гиды в Риме, то — лично наблюдал в Новом Свете. Автор наш – обладатель изрядной памяти, однозначно не хулиган он был в школе, и не двоечник – во всей его писанине сквозит отличник, советский школьник с первой парты, гладенький, кучерявенький и в очочках. Не, прости господи, пролетарий, а из хорошей семьи, улыбчивый, всё как положено, кому надо — любимчик, «прилежный», «послушный», не без пятого пункта, но пункт этот — так уж, в открытую, не обозначен, всё, как надо, такой потом прямиком идёт в комсорги. Такой не то, что драться не будет на переменке, такой даже доску свечкой мазать не будет – а зачем, собственно? И называть будет учителей уважительно, по имени-отчеству, тщательно выговаривая.

Всё тут пригодится, знаний лишних не бывает! Далеко пойдёт!

И пошёл! Ничего не пропало! Всплыло что в голове – и сразу в текст! Сингулярность? Да! Тороидальные поля? Да! Марк Ротко? Да! «Божественная комедия»? Да! Малхолланд Драйв? Иерусалим? Астраханский заповедник? Кошачьи роды? Да всё сгодится! Каждая страница густо насыщена всевозможными знаниями, история там перемешана с физикой, краеведение с философией и обществоведение с зоологией позвоночных. Словно не книгу мы открыли, а попали внезапно в советский приличный дом. Где гости в хозяйских тапках сидят на диване, на стульях, а на столе салатики, отбивные по-французски и суп с клёцками в супнице (дом приличный, в таких – супница, а не, простите, кастрюля). И наш автор, юн ещё и безус, воздвигнут на табуретку.

— А сейчас мальчик прочтёт нам что-нибудь из Бёрнса!

— Какая ж он умница!

— Чему равен угол падения?

— Углу отражения!

— Столица Бирмы?

— Ой, Лев Евгеньевич, вы видали? Он всё знает!

— А сейчас он нам сыграет!

— Играй, Яша, играй!

Годы прошли, гости давно разошлись, а мамина радость с табурета не сходит, и, по сути – ничего не изменилось.

Интересно, что наш взбесившийся принтер ни разу не ворчлив и не сварлив, критикой чего-либо — не заморочен, он излучает доброжелательность и лояльность, так и видится, что губы его растянуты, из них в любую минуту готово выпорхнуть: «сыыыыр»! Аффтар – позитивный малый! Он излагает все факты в максимально лояльной редакции, не оспаривает ничего общепринятого, если чего от себя и добавит – солить не будет, перчить – подавно, а вот подсластить – подсластит. И Ротко – конечно же, гений, а не маляр. Вы что? Вы не знаете за Ротко? О, сейчас будет фрагмент из энциклопедии! Приправленный отсебятиной, но настолько сиропной, что даже не озвучивается, сколько стоят эти полосатые куски дерюги! И физик Гамов – конечно же, гений! Выдержка из энциклопедии! Немного сахарных соплей! А знаете, сколько всего он открыл? Не знаете за Гамова? Как Гамов валил из СССР, что твой поросёнок Пётр? О, таки слушайте! На лодке!

Колумб, Иерусалим, апшеронский пляж, валторна, Каталония, цианистый калий, Волга, камбала, диарея!

Он знает цену вещам, этот наш автор!

Ничего у него никогда не пропадёт зря! Никакая копеечка за плинтус не закатится! Написал автор как-то, лет несколько назад, сусальную статью про Армению – для одного почтенного журнала о путешествиях. Ну, написал, и написал, скажете? Да, было дело, даже гонорар, конечно же, был! Но этот спитой чай можно и покрестить кипяточком! Этой слитой мыльной водичкой из-под дачного рукомойника – ботинки вымыть! Запихать текст статьи в тело романа! Скажете, а как увязать со всем остальным? Как придать вид органичной части? А никак! Просто приложить! Приделать! Подкорректировать мальца, и приладить! Никто и не заметит!

А целевой читатель подобного – несомненно, существует. Охарактеризовать любителя этакого чтива можно одним, давно известным словом – образованщина. Этой самой образованщине нужно постоянно попивать компотик и обмахиваться веером, чувствуя себя умственной силой! Ей, образованщине, в упор не нужны страдания, голод и войны, страсти Христовы, бессмертие души, суфийские бдения, страх смерти и бесприютность любого подлинного человека, ей, заразе, подавай целлулоидный мирок от улыбчивого яппи, от убеждённого мещанина, от продавца пылесосов, прикинувшегося пророком! Её, образованщину — чем-то средним, между туристическим путеводителем и рубрикой «британские учёные открыли», извольте попотчевать! Ей — не пламя, простите за такое слово, души, подавай, а разжеванный, обезжиренный микст из философий народов мира, что в пёстром переплёте из магазина «Белые облака», под редакцией какого-нибудь «философа Пятигорского»! Ей, как европейцам в Индии, покажи кобру с удалёнными ядовитыми железами, и дай погладить накаченного транквилизаторами тигра! Это как вместо Греции – попасть на «греческую неделю» в Макдональдсе (тьфу, опять этот Макдональдс)!

Прозу Иличевского я сближаю с «духовной лирикой» одесского поэта Херсонского. Казалось бы, где связь между горячими, с пылу, с жару, знаниями, выкидываемыми, как лава из Везувия, и тем мутным, однородным, что твоя лента мягкой бумаги, отматываемая с рулончика, псевдохристианским стихотворчеством означенного поэта-штукаря? Связь есть. Нигде более, по моему скромному мнению, так ярко не высвечивается вычитание Бога и бессмертной человеческой души, как в творчестве этих двух авторов, нигде так не бросается в глаза неизменная приземлённость местечкового комсомольца, нигде в современной русской литературе более не декларируется столь неукоснительно — поклонение золотому тельцу, завуалированное горами пустопорожних словес о Боге и человеке.

Ну, что-то я завёлся. Пожалуй, закончу на этом. А это – коротенькая цитатка. Зачем? А пусть будет.

«Она попросила разрешения взглянуть на луну — и ахнула, нагнувшись к видоискателю и увидав яркую, в оспинах кратеров поверхность, по которой ступала нога Армстронга»