В Доме профсоюзов в Одессе второго мая 2014 года сгорели люди. Об этом роман Непогодина. Точнее, обо всём, что этой трагедии сопутствует – противостояние Правого сектора и Антимайдана, так называемые, бандеровцы, сторонники федерализации, пророссийские активисты, журналисты, продажная милиция, присоединение Крыма и прочее. По сути, Непогодин пишет подробный журналистский очерк с позиции радикально антиукраинского Одессита, пытаясь, таким образом, втянуть нас ещё глубже в воронку дихотомии двух противоборствующих позиций – условно, пророссийской и, условно, проукраинской. Говоря проще, Непогодин умножает зло. Особенно это заметно сейчас, когда всех от этого зла уже тошнит.

Непогодин ужасающе плохой писатель. Даже на чисто техническом уровне. Диалоги его героев – простых Украинских парней – это образец того, как нужно писать, маскируясь под автоматический переводчик:

— Пить что-нибудь будете? Может, вина? — полюбопытствовал официант.

— За рулем, мне нельзя. Пожалуйста, бутылочку негазированной минералки, — сказал Влад.

— И мне минералки. Охлажденной, если можно, — уточнил Леша.

— А мне стаканчик каберне, — уверенно закончил Вениамин.

Официант записал карандашом в блокноте заказ и удалился.

С лимана потянуло свежим весенним ветром, и это еще больше раззадорило аппетит.

— Отличное место, — сказал Бондарь.

Проголодавшаяся троица моментально умяла все принесенное.

— Хороша кашка под винцо! — заметил Вениамин.

— С домашней сметанкой и сальцем самый смак! — сказал Бондарь.

— Мамалыга точно вкуснее овсянки! — вытирая губы салфеткой, вымолвил Шумков.

Простите мне такую обширную цитату, она нужна для наглядной демонстрации неумелого, пластмассвого стиля Непогодина. «Вымолвил»? Серьёзно? Кто так пишет? Но это бы ещё ничего. В конце концов, может быть это такая задача – имитировать стиль пионера на пенсии, демонстрируя, таким образом, собственную отстранённость от описываемых событий. А вот как вам слово «ложил» в авторском тексте?

А вот диалог героя и прокурора:

— Здесь в квартале полно магазинов ювелирки и золота. За таким товаром нужен глаз да глаз. Хозяева не поскупились на камеры, и теперь у нас материалов хватает. Дурни, конечно, с обеих сторон — зачем было устраивать побоище там, где столько камер? Рано или поздно все получат по заслугам. Будем тщательно просматривать видеозаписи, распознавать нарушителей, выписывать ордера на арест. Чую, что долго еще наша прокуратура будет работать в круглосуточном режиме…

— Ладно, Гоша, не буду отвлекать! Посади всех преступников!

Такое ощущение, что кто-то взял нормальный русский текст, перевёл его на английский, потом попросил Райт-Ковалёву перевести обратно на русский. «Дурни», «глаз да глаз», степь да степь…

Главный герой романа Вениамин Небеседин — точная копия автора. И события с ним происходят те же, и черты у него такие, какие бы себе хотел приписывать Непогодин и так же сильно он ненавидит своего оппонента писателя Соседина – так Непогодин не любит Платона Беседина. Последнему – Антону Соседину – в книге посвящён отдельный удивительно смешной скетч. Непогодин долго и точно описывает крымского писателя, не к месту часто употребляющего слова в духе – «поститься», «каяться», «исповедаться», «ибо» — пишущего роман «Содом в Оптиной пустыни» и презентующего свои книги в магазине сантехники.

Но есть и хорошие новости. От описания одесских событий невозможно оторваться. Не понимаю, как Непогодин это делает, видимо, читателем завладевает эта его непосредственность и литературная неискушённость. Как-то он умеет закрутить и не отпускать. И при его – Непогодина — трудоспособности это когда-нибудь принесёт определённые плоды. Про Непогодина нужно сказать, что он больше всего похож на притчевую лягушку, попавшую в кувшин с молоком. Так долго и отчаянно он бьётся лапками, что, вот увидите, получится масло, или даже взбитые сливки, а верхом Небеседин. Простите, Непогодин.

Это произведение посвящается памяти жертв трагедии в одесском Доме профсоюзов 2 мая 2014 года и еще одной леди. Казалось бы…, но что вы хотите от сетевого автора? Текст почему-то не имеет названия на титульном листе и вообще не имеет титульного листа. Впрочем, нет, имеется справка о публикации на бумажном носителе под названием, которое ассоциируется с советским кинофильмом. «Ага, сейчас начнется яркая внутренняя жизнь героя», — думает читатель и натыкается на полную хуйню. Сначала вполне себе гоголевская прогулка в окрестностях какой-то задрипанной Диканьки-Недиканьки, потом зевотные обстоятельства бытования столь же задрипанного сетевого журналистишки со всеми его инфантильными проблемами. Чтобы не пересказывать, скажем прямо о сути, а суть такова: герой находится в известном месте в известное время – живет он там – а вокруг какие-то нехорошие плохо себя ведут и т.п, тогда как хорошие, нормальные, никак себя не ведут, а только время от времени переговариваются о том, что плохие плохо себя ведут. Если рассчитывать на то, что из этого текста узнать о том, что же случилось в Одессе второго мая, то нас ждет скучное разочарование, — герой ничего об этих событиях свидетельствовать не может, — его там не было, и сам он узнал об этом из интернета или телевизора, хотя болтался где-то поблизости, занимаясь всякой ерундой. Где-то ему все-таки треснули по чайнику, но это по чистой случайности и не плохие, а какой-то местный начинающий налетчик или цыганенок позарился на его имущество. Вот, собственно, и все, то есть, никакой внутренней жизни. Совсем как поется в известной песне: «Как станешь, разинешь ебало у Чо-о-о-орна-а-аго-о мо-оря-я-я!» – с той лишь разницей, что в песне явно присутствует какой-то эмоциональный план и прочее, а тут ничего совсем не присутствует, и с героем совсем ничего не происходит. Короче, не герой он, а фишка. И финал его истории выглядит совсем уж водевильно и нелогично. Нет, какой, к чертовой матери, изо всей этой лабуды выйдет национальный бестселлер? Да никакой, а к тому же интересующая всех тема пирожков совсем не раскрыта, потому что герой про пирожки ничего не знает, — он любит вареники и мыслит, очевидно, исключительно варениками. Обретя, кстати, совершенно незаслуженно, в конце себе бабу, ему, прежде всего, хочется обладать ее сокровищами, которые, как известно гурманам и не только им, подобны вареникам – тепленькие такие и мокренькие, он после ритуальной романтической прогулки решительно предлагает ей раскрыть погреба на распах под предлогом воспроизводства себе подобных по обычаю кроликов. Да в жопу таких претендентов на премию.

Больше очерка, меньше романа

Лонг-лист Нацбеста этого года – своеобразная проекция фейсбука. В этом легко убедиться после поверхностного знакомства с текстами и чтения номинаторских аннотаций.

Преобладание двух тем – Украины и нетрадиционных отношений. Иногда их причудливый микс, как в повести Лизы Готфрик «Красавица». Но чаще – отдельные мухи и котлеты, подчас погранично-публицистического свойства – маленький роман Всеволода Непогодина «Девять дней в мае». В центре повествования – не хронологическом, но концептуальном – одесская трагедия 2 мая 2014 года.

Сразу оговорюсь – роман Непогодина для меня вовсе не повод говорить о чудовищном акте геноцида в Доме профсоюзов. Скорее, наоборот – повод от него абстрагироваться. (Литература как средство от неврозов).

Символический пласт считывается без труда, в одном названии – тут и русский весенне-праздничный цикл от Первомая до Дня Победы, и шестидесятнический шедевр Михаила Ромма, и русский же срединный поминальный срок. Впрочем, Непогодин, конечно, по части не подтекстов, а подкастов. Дмитрий Быков назвал «Девять дней» — «репортажным романом», а я в свое время говорил: журнализм — самая сильная черта молодого прозаика Непогодина.

Сева не то, чтобы зарыл журналистский талант в землю, но как-то не прислушался. Репортажность «Девяти дней» явно непрофессиональна, штрихпунтирна и сбивчива, оптика размыта. Настоящий репортер, обязательно и не без щегольства, укажет звания и должности силовиков, пытавшихся обуздать уличную стихию – а у Непогодина мелькают лишь безликие «милицейские начальники». И замначальники.

Впрочем, рядом и такое отличное наблюдение: «Небеседина порадовало то, что милиционеры оттащили своего раненого в сторону антимайдана, а не к украинским националистам».

Настоящий репортер – тем паче, определившийся в политических пристрастиях, дает картинку цельную, без внутренних противоречий. Непогодин же восхищенно описывает лагерь русских патриотов на Куликовом поле в Одессе: «В городке были армейская дисциплина и строгий распорядок дня. Койки отбивались по кантику, как в казармах. (…)

— Заявится сюда хоть один хорошо обученный отряд «Правого сектора», и от Куликова поля ничего не останется. Мало у нас народа и оружия, — сказал тогда Небеседину руководитель палаточного городка, выводя его с огороженной территории лагеря».

После всего, что произошло, у Непогодина – несколько коротких рыданий о мирных патриотах с Куликова поля, принявших мученическую смерть.

Мы, разумеется, в тех же мыслях, благородный порыв ценим, скорбь разделяем, но и некоторую разорванность сознания отметить вынуждены.

Как и в тех случаях, когда автор вдруг вспоминает, что в жизненное варево надо погуще добавить специй художественности, а горький журналистский хлеб украсить кремовыми розочками.

« — Я хочу жить в мирной стране! Хочу, чтобы все устаканилось в Одессе. (…)А курить траву я категорически не хочу! — импульсивно выкрикнул Небеседин» (в ответ на предложение дернуть «пару хапок»).

«Бандеровцы хаяли Россию и Януковича, восхваляли Майдан и Европу. Он набил десяток шишек, освоил сноуборд и вернулся в Одессу, поняв, что диалог с бандеровцами бесполезен» (о поездке в Львовскую область).

«Небеседин жевал блины»;

«Лавочка с видом на портовые краны и остатки судоремонтного завода приютила на время два одиночества».

И т. д., и оно бы ладно; глухота, чисто у токующего тетерева, и неряшливость письма, похоже, общее свойство молодых русских писателей, проживающих (или проживавших до известных событий) на Украине.

Куда хуже, когда репортаж взыскует аллюзий и культурных кодов.

«Перед окном, где скрывался Небеседин, сидел инвалид-колясочник и просил милостыню. Первые несколько минут бойни он был совершенно невозмутим, но когда услышал выстрелы, с неимоверными муками встал с коляски без посторонней помощи и, весь искривленный, с гримасой страшной боли на лице, пошел прочь. Инвалид сделал шагов пятнадцать, пока сердобольные тетушки не подхватили его под руки. Глядя на него, Вениамин вспомнил знаменитую сцену из фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец “Потемкин”», где безногий инвалид, спасаясь от белогвардейцев, в панике спускается по Потемкинской лестнице на маленькой квадратной коляске с колесиками. Художественный образ, к превеликому сожалению, стал реальностью тем жарким пятничным днем».

Откуда, спрашивается, белогвардейцы в 1905 году? Пожалуй, «царские бандеровцы» были бы даже уместнее…

Интересны порой политологические открытия, основанные на метеорологии:

«Будь тогда пасмурно и дождь, то ничего бы серьезного не случилось, но солнышко сильно напекло голову бойцам, быстро потерявшим рассудок».

Тем не менее, определенных успехов в журнализме Всеволод достигает. В ином жанре – памфлета. Тут сатирический дар, клокочущие «личняки» и прицельно избранный объект насмешек сообщают простодушной непогодинской прозе фельетонную лихость. Отмечу коллективный портрет московских и одесских журналисток (первые виноваты перед Всеволодом своим богатым происхождением, вторые – бедным). И два портрета (точнее, злобных шаржа) – индивидуальных: на одесского стихотворца «Берла Херсонимского» и крымского коллегу «Антона Соседина». Вот она, генетика южнорусской литературной школы – совсем как большие одесские старшие ребята (Валентин Катаев, например), Всеволод обзавелся собственным «тягостным спутником». И даже протагонисту своему в «Девяти днях» дал сигнальную фамилию, «Небеседин». Дескать, я – это не он.

Ценны «Девять дней в мае» и как материал для чьей-нибудь будущей диссертации. Не столько по новейшей истории, сколько по социологии. Или – бери выше – антропологии.

Вот захочет какой-то ученый, надев очки-велосипед, присмотреться к непогодинскому поколению. Двадцатилетним в нулевые и тридцатилетним в десятые. Для определения у «младого, незнакомого» морального облика и ценностного ряда «Девять дней» станут незаменимым подспорьем.

«Возле районного отдела милиции четверо тинейджеров-фашистов тащили за волосы женщину. Им не понравилось, что она ответила на русском языке. Милиционеры стояли на пороге райотдела, трусливо покуривали и боялись заступиться за нее».

Менты, натурально, позорники и сволочь, ну а сам автор-герой, наблюдающий безобразие с близкого расстояния? Ясно, что он «худенький и непрожорливый» (тем не менее, любит заказать четыре порции вареников с разной начинкой и проглотить за считанные минуты), однако тинейджеры – тоже не все ведь качки и тяжеловесы… Важен порыв. Глядишь, и мужики бы следом набежали, и менты бы, загасив окурки, решились порядок навести…

«Вениамину не раз предлагали поставить свою подпись под требованием реформ (речь о федерализации и придании русскому языку статуса государственного – А. К.), но он все время вежливо отказывался. Знал, что в Украине оставлять автограф можно лишь в ведомости на получение зарплаты».

Или вот такой романтический щебет:

« — Ариш, у нас гранаты, стрельба, камнеметание и лужи крови, — отправил в личку возлюбленной.

— Жесть какая! Украина, любимая, сошла с ума! — ответила Астафьева».

Однако стоп! Хватит уже, как говаривали митьки, «есть с говном» надежду руслита Всеволода – парня бесспорных взглядов, прозаика способного, интересного, по-своему оригинального и, как мы только что выяснили – весьма полезного. В плане изучения времен и нравов определенного куска географии. Ставшего в последние сезоны Нацбеста едва ли главным на всем земном шаре.

Не знаю, как премию, а пропуск в будущее Всеволод себе добыл – пусть и несколько шулерским способом. Ну так Одесса остается Одессой.

Во всяком случае, на фоне «украинского текста» русской литературы, который сделан и будет, конечно, делаться еще – у Непогодина есть важная фишка – механическая увлекательность чтения. Его хочется читать и дочитывать. А механика этого явления мне непонятна.

Точно не обаяние. Может, ожидание.

Жанр этого текста можно определить как «роман-селфи».

Идет человек по городу, фотографирует себя, фотографируется с друзьями. Потом просматривает фото на телефоне и видит, что на одном из снимков из-за его плеча выглядывает голова динозавра, сбежавшего из секретного центра клонирования.

Или: сидят приятели на хате, пьют пиво, дурачатся, снимают все это на видео. И тут в окне проносится яркий шар метеорита: «ох, и нифига себе!» И снова пьют и травят анекдоты.

Таким динозавром или метеоритом послужила для непогодинского романа прошлогодняя одесская трагедия. Он стал первым прозаическим произведением об этих событиях, и до его прочтения можно было удивляться, почему ему не дали премию «Куликово поле», казалось бы, специально учрежденную, чтобы отмечать такого рода тексты.

После прочтения этот вопрос отпадает. Просто потому что в кадре слишком мало живого динозавра и слишком много главного героя Вениамина Небеседина — альтер-эго автора и антипода ненавистного ему писателя Беседина (который в романе назван Сосединым, а мог бы быть назван Погодиным).

Сам по себе эпизод с пожаром в Доме Профсоюзов занимает в романе полторы страницы; он как бы невзначай выплывает из репортерских метаний героя по городу и тонет в веренице его последующих селфи.

Идейно-правильные пассажи, переносимые автором в роман из газетных колонок, не могут затушевать скандальной двусмысленности: для его героя события 2 мая – это и народная трагедия, и личная удача: на него обрушивается внимание прессы, его приглашают в Москву на телевидение и там он, наконец, увлекает в постель прекрасную поэтессу Ох Астафьеву.

Что ж, так и выглядит настоящая, а не отрихтованная жизнь, и здесь автора можно уважать за рискованную откровенность.

Творческий аппарат Непогодина настолько легко порождает текст (причем текст читабельный, увлекающий) с любого места и из любых обстоятельств, что возникает крамольный вопрос: а получился бы роман из этих девяти дней, если бы в один из них нацисты не решили сжечь людей в Одессе?

Мне кажется, мог бы получиться, просто в нем было бы больше посиделок с друзьями, больше футбола, больше ехидных портретов плохих людей (вроде отвратительного графомана Херснимского), а в Москву, в объятия Ох Астафьевой, герой полетел бы за свой счет, а не за счет федерального телеканала.

Непогодин мог бы встать в один ряд с Эдуардом Лимоновым или Хантером Томпсоном, но для этого его герою следовало бы сделать что-то еще – от души затариться веществами, сесть в тюрьму или хотя бы взять в рот у негра. Небеседин же в начале романа по-буржуазному отказывается от косяка.

Впрочем, он ведь и сам говорит: «Я не боец. Мое дело — наблюдать и писать».

Крутые времена требуют крутых решений – поговаривал злодей в диснеевском мультике про Аладдина. Молодой одесский прозаик Всеволод Непогодин, похоже, решил, что явилось достаточно крутое время для того, чтобы, подобно Аладдину, из неизвестного рыночного мальчишки стать хозяином волшебных сокровищ и повелителем джиннов. Киев кипит и беснуется, в Крым поутру прилетел Че Гевара-Чалый и полуостров уплыл домой, в Россию, вот-вот закровоточит Донбасс. А в Одессе 2-го мая происходит футбольный марш «Металлург» (Харьков) — «Черноморец» (Одесса). И любитель футбола двадцатидевятилетний Вениамин Небеседин (строчит заметки в прессу и мечтает о работе киносценариста) собирается его посетить. Но его планы нарушает вспыхнувшее противостояние между радикальными патриотами Украины и региональной оппозицией: одесским «антимайданом». В результате которого 2-го мая 2014 года только по официальным данным погибло 48 человек, почти все – оппозиционеры, загнанные в Дом Профсоюзов и подожженные там – в характерной оккупационной манере «наказания партизан».

Небеседин не теряется и вовремя оказывается в месте сбора колонны «антимайдановцев», которые собираются помешать шествию радикалов, состоящих из ультрас «Черноморца» и боевиков «Правого сектора». Антимайдановцы, будем последовательны – тоже с битами и щитами; напряжение нарастает. Герой документирует происходящее на камеру, пишет сообщения в фейсбук. Укрывшись в оконной нише, наблюдает первые столкновения на Греческой улице, но вовремя вспоминает о начале футбольного матча; всю игру на трибуне для прессы, с чаем и печеньками, «он мысленно был на Греческой».

После матча идет к Дому Профсоюзов, и, скрывшись в зарослях, с безопасного расстояния видит беснующуюся толпу, пожар и людей, которые выбрасываются из окон. Здравомыслие и тут не отказывает герою: «— Давай позырим, что здесь будет, — невозмутимо произнес рыжий толстяк Шурик. — Мне кажется, это плохая идея. Пора уходить, — и пошел обратно, кустами, в сторону железнодорожного вокзала».

Дома герой посвящает полчаса просмотру прямого эфира с места событий, после чего, утомленный впечатлениями, засыпает, а утром строчит «репортаж» в газету «Известия», а на звонок из московского информагенства отвечает так: «— Гражданочка, у меня таких, как вы, московских болтушек по пять штук ежедневно на телефоне, а сейчас вообще засыплют звонками. Я от вас копейки не имею и при этом должен рисковать жизнью, чтобы вы получили поощрение от начальства! Отлично устроились! Сидите в теплых офисах в безопасной Москве, стабильно получаете высокую зарплату, летаете отдыхать по заграницам, а я должен под пулями выплясывать за спасибо ради вашего карьерного роста!

— Ну пожалуйста, — прервала монолог московская журналистка.

— Что «пожалуйста»? Почему ни одна столичная редакция, учитывая нынешнюю актуальность украинской тематики, не предложила мне штатную должность со стабильным окладом, соцпакетом и прочими благами? Почему вы считаете, что я забесплатно обязан вам всем подавать на блюдечке с голубой каемочкой самую свежую информацию с места событий? Давайте поменяемся местами: я в Москву кофе с печеньем гонять в офисе, а вы в Одессу — на фриланс, где стрельба и мордобой? — проорал в трубку и сбросил вызов».

На этом для внимательного зрителя можно было бы и опустить занавес; автор, лишь слегка прикрывшись лирическим героем с говорящим именем, и так выдал себя со всеми желчными пузыриками и селезенкой воспаленного самолюбия. С наивным бесстыдством спекуляции на трагической теме: торговля обугленными телами на Привозе. Конечно, не всем быть героями; трудно осуждать за это. Но как ничтожно звучит презрение к репортерам и репортерскому труду от человека, который раз за разом свинчивает из эпицентра конфликта, при этом не в силах предоставить ни анализа событий (по скудости ума), ни художественного их осмысления (за недостатком сердца и воображения). Ars longa, vita brevis est – но что останется от повести «Девять дней в мае», если вычесть из нее громокипящую актуальность – что останется? Слабый язык, деревянные диалоги с выхлестами хабальства, дешевая агитка. В «идейных» отступлениях «Девять дней в мае» — худшее наследие соцреализма. Получается, Непогодин не только вредный, корыстный и неискренний союзник, но и никудышный художник. Услужливый дурак опаснее врага, если коротко.