Роман Богословский «Трубач у врат зари»
ЧИН ОСВЯЩЕНИЯ КОЛЕСНИЦ
Серьезная заявка – назвать свою повесть в честь первого альбома группы «Pink Floyd». Далее идет эпиграф из Андрея Вознесенского, а также имеется и посвящение: «Маме».
Провинциальный юноша из благополучной интеллигентной семьи (заботливая мама, музицирующая на фортепьяно – Лист, Шопен; польский костюмчик песочного цвета, пять лет музыкалки за один год) едет из райцентра в облцентр поступать в музучилище и, разумеется, поступает. Ведь рядом не только любящая мама, но даже и преданный репетитор с пузырем коньяка в портфеле для преподавателя специальности Белкина, от которого все зависит. Не поступил бы – не было бы и этой повести или она была бы о другом, потому что здесь как раз рассказывается именно о периоде, проведенном в качестве студента духовой секции в относительной дали от дома, о первом опыте самостоятельной жизни домашнего хорошего мальчика Олега Кастидзе (зачем-то неоднократно подчеркивается, что грузин он только на четверть, видимо, чтобы не забыли и не подумали, что больше). Город Липецк, где, собственно, находится музучилище, в книге называется Лисицком, а родной райцентр Лебедянь – Лебединском, что непроизвольно вызывает образ певца Профессора Лебединского, не имеющего к данной истории никакого отношения.
Действие происходит во второй половине 90-х, и отдаленность Лебединска от Лисицка и в самом деле – относительная, так как наш герой каждую неделю на выходные отправляется домой к родителям – отъесться, взять денег, пополнить продуктовые запасы, а заодно потусить с друзьями на предмет рок-музыки, так как в храме искусства, где он обучается игре на трубе, всяческая «эстрада» (куда его отсталые преподы причисляют все то, что не классика) в опале.
«Я рос трудным ребенком», – доверительно сообщает нам автор, аргументируя это беготней по школьному коридору с товарищами на переменах, постановкой в угол учителем за это и даже – о ужас – проносом в школу семечек и их тайным погрызанием. Прилежно учась, занимаясь сольфеджио и слушаясь родителей, «трудный ребенок», дожив до подросткового возраста, становится «неформалом» – ведь теперь при всех прочих равных условиях у него на голове имеется хвост, и после школы и кружков он с друзьями слушает «Арию», «Агату Кристи», «Cannibal Corpse» и прочий музон для тинейджеров, желающих шокировать своих предков. Вылетев из родного гнезда, «трудный ребенок» и «неформал» теперь оказывается квартирантом вредной тетки и в одной комнате с быковатым соседом-гопарем в белых носках по имени Ренат, чьи кумиры – Михаил Круг и Юра Шатунов и который учит его курить косяк. Надо отдать должное, что траву наш герой покурил (хоть и боязно было), не ударив в грязь лицом. И что этот поступок для юного неофита имеет колоссальную духовную значимость, а поэтому далее следует долгое и невероятно высокопарное описание трипа во траве, сопровождаемое образом бабушки на огороде, вырисовывающимся на обоях съемной комнаты и цитированием ею псалтиря (девяностый псалом) и прочих переводов богослужебных текстов, в частности, «Чина освящения колесницы».
Надо сказать, что текст о подростке, который ищет себя, как умеет, в самый лучший, благотоворный, полный разочарований и открытий, и в то же время непростой период жизни, был бы, может, неплох, если бы автор сам не портил его невыносимо пространными и донельзя пафосными и аффективными пассажами – пусть даже это внутренний голос влюбленного. И даже если ты обкурен, то все равно нельзя писать «родной город держал меня на ладонях пшеничных полей», «трубный глас осени оглушил» и «сентябрь выдал мне в ухо свое крещендо» (если честно, всегда думала, что выражение «выдать в ухо» имеет отношение к физическому насилию). А подобные риторические тропы попадаются с неотвратимым постоянством. Чего стоит откровенно пародийная «образность» типа «я шел, качая теплую руку предвечернего сентября туда и сюда, как в детстве мамину» или навязчивая нескончаемая гирлянда риторических вопросов: «Сколько новых песен сочинил Владик за лето? Сколько мы попили самогона? Сколько червивых яблок из сада Владика пошло нам на закуску? Сколько струн мы изорвали? Сколько километров кассетной пленки заскрипело[…]? Сколько раз я приходил домой утром с красными глазами? Сколько раз я выслушивал от матери разную чепуху о жизни и судьбе? Сколько раз ходил ночевать к бабуле? […] Сколько раз я занимался на трубе?».
Экзальтированные внутренние монологи автора (лирические отступления) перемежаются с описанием его похождений, когда наш «неформал» наконец почувствовал, в чем бонус жизни, свободной от маминой заботы. «Трудному ребенку», а ныне «неформалу» изо всех сил хочется быть плохим: он, поддаваясь влиянию безбашенного товарища, съедает две таблетки тарена и снова подробно, образно и утомительно описывает свои ощущения. Длинные трип-репорты, которые приходят на смену восторженным внутренним монологам, призваны убедить читателя и самого автора, что он человек с богатым духовным опытом и настоящий «неформал». Это можно было бы понять, если бы эту повесть написал 16-летний. Не забуду, как ко мне на презентации моей книги подошли двое учащихся 6-х классов в балахонах «КиШ» и с гордостью сказали: «Вы не думайте: мы – настоящие панки! Мы бухаем и даже курим траву!». Если оставить в покое все «лирические отступления», составляющие львиную часть повествования, а также мучительную борьбу скучной трубы с рок-н-роллом, то все витально-телесные эскапады юного Кастидзе, лежащие в плоскости общага – репточки – юные шалавы – запрещенные вещества – алкоголь – Лебединск в конце уикэнда, целенаправленно стремятся к тому, чтобы стать наконец настоящим плохим парнем. Однако все эти народные заклинания типа – в нашем случае – «хочешь стать плохим – стань им» не работают. Во всех похождениях, которые бы его мама не одобрила, наш «неформал» остается чужероден, как и большинство его друзей-товарищей. Компания страстно желающих отморозиться приличных парней, из-под маминого крыла попавших в общагу или на хату к чужой тетеньке и живущая на деньги родителей, напоминает детский сад «пятидневку».
Кто тут на самом деле плохой – так это препод по специальности, Белкин – самодовольный капризный самодур, садист и провокатор, которому по сюжету следовало бы как минимум надеть на голову ведро или на шею – очко от унитаза, но нашим «плохим парням» это и в голову не приходит. Вместо этого герой в конце книги прилюдно исполняет со сцены «Детскую симфонию» на трубе и заканчивает повествование очередным высокопарным (в прямом смысле, так как он представляет себя парящим в небе на волшебном самолете вместе с мамой) и экзальтированным монологом о трубаче у врат зари.