Платон Беседин.
«Учитель»

Рецензии

Владислав Толстов

Платон Беседин «Учитель»

Вот говорят, не надо смешивать отношение к личности автора и его книгам, но в случае с Платоном Бесединым это, увы, не всегда получается. Два года назад он уже претендовал на «Нацбест» с романом «Книга греха». За последующие годы Беседин вырос, точнее сказать — разроссся, сумел кардинально увеличить степень своего присутствия в отечественной литературе. То пишет обстоятельные статьи по политическим вопросам. То полемизирует в Фейсбуке — по тем же политическим вопросам. То узнаешь, что он редактирует раздел прозы в одном из российских интернет-изданий. И даже про нынешний конкурс «Нацбест» чуть ли не первая новость в российских СМИ сообщала, что в конкурсе участвует настоящий крымский писатель. Это Платон Беседин и есть тот самый настоящий крымский писатель. Он так себя позиционирует. И даже если не он написал заметку о «первом крымском писателе в конкурсе «Нацбеста», могу поверить, что сам Платон никогда не даст забыть, что он — из Крыма. И что в этом году само его присутствие в конкурсе литературной премии делает ее более, что ли, политически заостренной. Впрочем, это скорее всего мои фантазии. Я думаю, Платон Беседин — хороший парень, настоящий крымский писатель, прилагающий немало усилий, чтобы пробить себе место пол солнцем великой русской литературы. Чего здесь плохого? Да ничего. Хороший парень, живет в Крыму, пишет вот книги… давайте собственно о книге и поговорим.

«Учитель» — это первый том, а всего их будет четыре. Жизнеописание некоего Аркадия Бессонова, в котором мне почему-то видится автобиографический образ самого Платона Беседина. Как минимум не заметно дистанции между автором и его героем. Тем более повествование в романе от первого лица.

Аркадий живет в крымской деревне, заканчивает школу, поступает на вступительные курсы. В его мире все точно такое же, как в мире всех остальных подростков из хороших семей. Танцы на дискотеке (и о, как это волшебно положить ей руку на талию под Still Loving you!). Пульсирующая мысль «я жирный». Цитаты из «Крокодила» за отсутствием собственного остроумия. Удушающий страх, когда не знаешь как реагировать на эротическую шутку. «Вдумчивое» чтение Достоевского — хотя тут важнее самоуважение от процесса чтения сложных книг. Умные словечки в лексиконе — аффирмация, обскурантизм. Опрокидывание на себя баллона дезодоранта по утрам. В общем, это все типичные (чуть не написал типовые) фобии, переживания и страдания рядового подростка. С той только разницей, что «платоновский подросток» — редкая зануда. Там, где обычный человек напишет — «я стал читать», Аркадий объяснит, что за книга и откуда, и даже приведет выходные данные. И так обо всем. Ну, и еще ему то и дело хочется сказать — «Аркадий, не говори красиво». А то куда это годится: «Меня потряхивает, как Чили в 1960 году», «Врач поставил мне особую форму дисбактериоза», «Она вновь расчехляет пушки сарказма». Но поскольку речь идет о незрелом подростке, маленьком неуверенном в себе человеке, то оставим эти красоты стиля на совести автора. Вдруг он таким образом хочет подчеркнуть, эээ, тотальное одиночество своего героя в большом и сложном мире?

Главное — первый том осилили. Ждем последующих трех. Вот как только Платон Беседин расчехлит пушки своего красноречия, так и поимеем удовольствие. Меня же если что и смущает в его творчестве, так это потрясающая смесь самодовольства и неуверенности. Не хочется обижать хорошего парня Платона Беседина, но его герой мне напоминает писателя Кармазинова в юные годы. Пылкое, даже избыточное желание предъявить себя миру при скромных, скажем так, масштабах и качестве предъявляемого. Кармазинов — это ведь определенный человеческий и литературный тип. Который еще более-менее терпим, пока он подросток, пока он не признан, пока не замечен. Но он станет большой проблемой, как только получит то, чего добивается. И тут нас ждут великие дела. И чтения по школам, и переиздание ранней публицистики, и председательство в жюри литературной премии «Молодые голоса Крыма», и прочие наслаждения. А главное — тут нам четырьмя томами не отделаться. Так что Платон Беседин — наверно, неплохой писатель, но вряд ли «Учитель» станет национальным бестселлером.

Митя Самойлов

Платон Беседин «Учитель»

Уже лет пять Платон Беседин подаёт надежды и надежды всё больше. Каждая новая книга Беседина лучше предыдущей, стиль всё уверенней, замысел всё яснее. Уже в сборнике рассказов «Рёбра» чувствовалось, что от описания впечатлений молодости он перешёл к настоящей жёсткой почти экзистенциальной прозе.

Роман «Учитель», тот, что попал в Длинный список премии Нацбест, оказывается только первый том задуманной Бесединым тетралогии. И это настораживает. Трудно поверить, в то, что автору хватит материала и замысла на четыре полноценных книги, трудно надеяться, что всё не превратится в необузданную графоманию, к которой Беседин, как впрочем и абсолютное большинство авторов, склонен. В общем, надежды Беседин даёт противоречивые.

«Учитель» — книга о взрослении крымского неудачника, школьника, воспитанного мамой и бабушкой, простого почти безликого парня, который пытается на сломе возраста и мира найти в себе что-то мужское, что-то, что позволит ему дальше жить человеком, а не пресмыкающимся. Тут есть некоторое противоречие, потому что, следуя логике в которой написан роман, приходится признать, что самим появлением книга обязана именно отсутствию у героя чего бы то ни было мужского. В этом пугающая особенность Беседина как автора именно этого романа – он не может подняться над своим героем, не может посмотреть на него со стороны, взрослыми глазами. Ведя повествование от первого лица Беседин продолжает оставаться жалким, задёрганным подростком, не давая ни герою ни читателю намёка на выход и развитие. Да, Аркадий Бессонов от отчаяния и безысходности совершает пару смелых поступков, но они, парадоксальным образом, никак не двигают эволюционный вектор героя.

Мальчик учится на подготовительных курсах в унылой крымской деревне, знакомится с красивой девочкой и дружит с совершенно беспутным одноклассником в майке Нирвана. Это повествовательная схема «Бойцовского клуба» Чака Палланика. Друг является воплощением тёмной и наиболее привлекательной стороны героя, а потом исчезает в середине книги. Девушки герой боится, и на протяжении всего романа пытается преодолеть свой страх, чтоб вступить с девушкой в близость. Страх он при этом преодолевает по пути внутренних монологов и воспоминаний, никак не привлекая в процесс девушку.

В романе часто встречаются отсылки к песням Аквариума и Rolling stones, что в убедительно описываемой фактуре унылой украинской деревни смотрится особенно нелепо. Эдакие культурные коды на мусорных баках.

Важная, и видимо, определяющая особенность Беседина – провинциальность. Не родная, трогательная и тёплая, а какая-то дремучая. Так неловко смотреть на взрослого человека, задающего детские вопросы, так неловко читать Беседина, переписывающего на материале собственных комплексов и всеми брошенного Крыма нулевых историю Тайлера Дёрдена.

Беседин всё ещё подаёт надежды и блещет стилем чаще чем раньше – «Вейнингер, которого я буду штудировать на старших курсах, делил женщин на проституток и матерей. Я был обречён на выбор материнского типа, потому что мама и бабушка пестовали меня в лоне докучливой заботы, напоминающей тёплое коровье вымя, но проститутки манили по-своему».

В общем-то, Беседин определённо сказал своё слово в русской литературе (в аннотации к роману написано «украинской», что смешно), о чём он напишет ещё три тома, ума не приложу.

Сергей Коровин

Платон Беседин «Учитель»

Заурядный случай, — все, что указано в аннотации не имеет к произведению под обложкой никакого отношения. Там написано: яркий, но текст этого «яркого» писателя – серый, как валенок. Большой украинский роман – бессмысленное словосочетание, — ни в одно значение слова «большой» к этому тексту неприменимо, «украинский» — тоже, — написано вроде по-русски, а что касается формы, то не роман – точно, разве что украинский, — они, наверно, все как раз такие. Возможно, «большой украинский роман» — какая-то идиома, вроде «Хуем груши околачивать» или что-нибудь в этом роде. И никакое это не исследование истории независимой Украины, — место действия – где-то в том конце потому, что фигурируют Севастополь и Симферополь, а они к Украине никакого отношения не имеют, да и украинцы не фигурируют. А что касается обещанной «истории любви», так это тоже динамо, — если в тех местах естественное мальчишеское желание пошарить у знакомой в трусах называют любовью, то – ради Бога, а если иметь в виду какие-то общекультурные значения этого слова, то мы находим историю фигни и не более того. Впрочем, герой-рассказчик в этом тексте, судя по всему, олигофрен, а девущка его — тоже олигофреничка и вдобавок нимфоманка, и друг его – олигофрен, слабоумный алкоголик, который помирает, наслушавшись всяких крутых песен и закинувшись горстью таблеток. Ситуация анекдотическая – олигофрен хочет стать ухогорлоносом, — обделаться можно! И еще этот юноща хочет девушку Раду, а Рада совершенно не против, — ей все равно, олигофрен там у ней в трусах или даун, или сказочный принц – все одно – возраст такой, только у героя не хватает ума пристроиться с ней таким образом, чтобы им никто не помешал совокупиться, — только нащупает «теплый пирожок с яблоками», как вмешиваются посторонние, — горе страшное и терзания. А тут еще возвращается из армии брат героя и принимается пользовать эту Раду на капоте своего автомобиля и сзаду и спереду. А заканчивается все катастрофой потому, что наш герой становится убийцей, — в пьяно драке он убивает дубиной какого-то крымского татарина (о, далеко не простые, выходит, межнациональные отношения) и искренне раскаивается, хотя, что феноменального убить татарина, у него ведь нет никакой души – так, пар один? В раскаянии своем наш олигофрен не забывает попенять средствам массовой информации, мол телевидение и кино делают нас преступниками, — очень поучительно.

Вот такой большой украинский роман мы получили, но русским национальным бестселлером он станет едва ли. Да тема сисек и теплых пирожков с яблоками раскрыта достаточно, и портрет Путина не вызывает у героя восторга, и острые межнациональные отношения обнажены, но чего-то не хватает. Возможно правды жизни, — ну какие там яблоки в этом пирожке почудились герою, какие там яблоки, когда испокон веков там пахло селедкой! Впрочем, что со слабоумного взять?

Алексей Колобродов

Платон Беседин «Учитель»

Физиология черных дыр

Платон Беседин с романом «Учитель» (том 1) может сделаться своеобразным рекордсменом текущего НБ-забега. По количеству рецензий членов Большого Жюри. Может, дела тут алфавитные – в рассылке файл бесединского романа шел одним из первых.

Еще один немаловажный фактор – писатель Беседин умеет себя не столько подать и продвинуть, сколько навязать.

Но, скорее, основная причина в самом тексте – есть в нем много даже не цепляющего, а цепляющегося. Как те колючки и репьи крымской флоры, в избытке рассыпанные по тексту романа. Это странное свойство отличает всю прозу Беседина.

Первый роман Платона – «Книга греха», был сделан в манере экспрессионистских комиксов, красное на черном, но так, как будто актуальную для 20-х годов эстетику копировал латиноамериканский художник-самоучка. В чем состоял особый трехаккордный драйв – и при всех лабораторных ужастях, примитивных сюжетных ходах и стилевых провалах – именно это заставляло отнестись к Беседину серьезно и не скупиться на авансы.

Которые он взялся отрабатывать в сборнике «Рёбра», но то ли черт его толкнул под руку, то ли издатель – и несколько сильных и крепких рассказов (хоть и не без символистской мути), Платон разбавил анекдотами/миниатюрами/байками – даже не в застольном, а нижеплинтусовом духе – и испортил песню.

И вот – «Учитель», обещанный в циклопическом объеме четырех томов «Тихого Дона», а содержательно, надо думать, близкий к идее «Братьев Карамазовых». Платон, конечно, парень трудолюбивый, усидчивый и плодовитый, но как представишь, что в конце каждого тома ему снова и снова придется мочить крымского татарина самодельной битой – так и без того неласковое будущее отечественной литературной критики окрашивается в зловещие тона. Альбер Камю с его убитым в «Постороннем» арабом и «Мифом о Сизифе» — убегает нервно курить «Житан» в нобелевский Стокгольм.

Кстати, интересное и много объясняющее наблюдение – о том, что в Крыму, с 90-х и до исторического присоединения, основная конфликтная история разворачивалась не между пророссийски настроенным населением и «бандеровцами», а между крымскими русскими и крымскими татарами…

…Впрочем, чего гадать на замысел – давайте разберемся с тем, что есть. По возможности, не повторяя других рецензентов.

Если бы мы воспринимали термин «мовизм» не через призму великолепных поздних вещей одесско-переделкинского классика, а в прямом – то есть «плохописание», Платон Беседин оказался бы среди первых сталкеров направления. Это не комплимент, но и не желание закошмарить его писательский бизнес – любые средства уместны, если запланированный автором эффект наличествует.

(Я было выписал из «Учителя» с косой десяток примеров языковых корявостей и неряшеств, но, поколебавшись, решил не цитировать. Найдется кому. И не то, чтобы я верил, будто Платон – новый Сорокин: играет, заигрываясь.. Нет, конечно: Беседин пишет старательно, высунув кончик языка, и получается у него иногда плохо именно потому, что он старается писать хорошо. И умеет временами. Только вот энергия его диковатая, против авторской воли, вырывается джинном, и сметает литературные приличия. Это и есть драйв).

Говорилось о манере Беседина «тележить» по любому поводу – отвлекаясь от сюжета, а то и вовсе подменяя его. Мне тут вспомнился старший товарищ пролетарской моей юности электро- и газосварщик Славян, «бывший зэк, большого риска человек», невеликий расхититель уже не социалистической, но акционерной собственности, рыболов, охотник, и, разумеется, пьяница. Хозяин самого гостеприимного в микрорайоне гаража. Интересный рассказчик – со своей манерой: обычную охотничью историю он мог начать с опохмелки в пивном ларьке «у Раисы» (ну, знаете, Раиску-то – две машины на одной пене сделала – мужику и дочке с зятем) и, собственно, закончить там же. Однако между начальным и конечным пунктом могли возникнуть магаданский прииск, остров Куба, сталинградская ремеслуха, ушедшая под лед «Нива», реанимационное отделение в ЦРБ; живые и мертвые земляки целыми семьями, бригадиры, футболисты, члены Политбюро, флора, фауна и Шолохов…

Рассказы Славяна существенно расширяли мир, и не только по горизонтали.

У Беседина манера похожая, а результат обратный. Рефлексирующий интеллигентный мальчишка (Аркадий Бессонов зовут героя), бросаясь описывать приметы окружающего пространства, стремится свою галактику максимально раздвинуть, а она оборачивается черной дырой. Почти физическое ощущение мелкого, вязкого, удушающего мирка…

Я уже сбивался на социологические наблюдения, рецензируя номинантов текущего сезона НБ, особенно из «молодежной лиги». Оно, может, и неправильно, зато интересно. А с другой стороны, почему не приветствовать возвращение резидентов т. н. «реальной критики», шестидесятников с разницей в сотню лет, Добролюбова и Лакшина, — в актуальный контекст? Вместе с вульгарным социологизмом.

Тут любопытно сопоставить поколения. Если для нашего музыка «русский рок» в известном смысле противостояла потреблению на уровне идеологии и быта, то у Беседина, его персонажей и сверстников – рок-музыка сделалась символом потребительства: в брендах и упаковках. (Раздражает, но и подчеркивает тенденцию дурацкая манера заключать названия англоязычных групп в русские кавычки; Nirvana, кстати, тоже же – русский рок).

Если мои товарищи и ровесники в жизни и литературе старались придерживаться рекомендации Дона Корлеоне «никогда не показывай своих эмоций», то тридцатилетние, плюс-минус, ребята выворачивают на публику пьяную расхлябанность эмоций, регулярно рвут на грудях футболки с Кобейном, неумело и оглушительно матерясь (не отсюда ли практически общая, увы, неряшливость слога)? Эдакие танцы минус; пар в свисток. И не поэтому ли попытки шумно войти в литературу отдают не сейшеном молодой шпаны, а разгаром корпоративной вечеринки, «когда начальство ушло»?..

Но вернемся к литературе. Роман «Учитель» вообще довольно феноменологичен – нечто уникальное по концентрации нелюбви: к миру, ближнему и дальнему, самому себе. Но Беседин умеет добыть из большой нелюбви – любовь, хоть и в малых количествах, элемент редкий. Мама и бабушка героя – удачные образы, такой вот потусторонней нежностью окрашенные.

Платон – из самых физиологичных русских писателей: основной субстанцией «Книги Греха» была кровь, в рассказах «Рёбер» — блевотина, а в «Учителе» рассыпаются, цветут и довлеют – прыщи. Опять же, какой-нибудь желчный зоил атрибутирует следующим томам соответственно, сперму, сопли и, понятно, говно. Только вот всё это останется стебом, а у Беседина физиологические проявления противны, поскольку натуральны, за ними ощутимы спазмы и боль – вот только происхождение этой неизбывной боли для меня загадочно.

Игорь Караулов

Платон Беседин «Учитель»

Эта книга была издана как «серьезная заявка на большой украинский роман» (так сказано в аннотации), но за время пути к читателю ее автор, как и его родной Севастополь, где происходит действие, стал частью России.

Из-за этого роман воспринимается с неизбежной аберрацией: если в украинском контексте политическую позицию автора можно было бы трактовать как робкий сепаратизм, то теперь она выглядит скорее как умеренное «единоукраинство». По крайней мере, в тот единственный раз, когда в романе появляются носители «соловьиной мовы», они оказываются добрыми ангелами. Зато проблематика русско-татарских отношений поставлена довольно остро.

«Учитель» заявлен как тетралогия, и перед нами лишь первый его том, «Роман перемен». По первому тому трудно судить о том, чем может стать готовая вещь: полработы дураку не показ, а тут – всего четверть, и критик может легко попасть впросак.

Почему «Учитель»? Пока непонятно. Может быть, в последующих томах герой найдет себе Учителя с большой буквы или сам станет школьным учителем или даже учителем кунг-фу, но по итогам первого тома он ничему и не научается толком.

По идее, это роман взросления. На практике выходит роман «так-и-не-повзросления». На фоне моря, крымской природы и легендарного Севастополя действует совершенно ничтожный герой: маменькин сынок и бабушкин внучек, бесталанный, трусоватый и нерешительный.

Он существует в обычном антураже молодежной прозы: футбольные и музыкальные увлечения, сомнительные друзья, первая выпивка, уличные драки, наконец, подростковая смутная похоть, быстро приобретающая лицо и фигуру конкретной девушки. Казалось бы, взрослей – не хочу.

Но… хотя девушка, смуглая Рада с крепкими ногами (то ли цыганка, то ли крымская татарка) не то что не нуждается в завоевывании, но попросту сама тащит героя в постель, он пребывает в волнительной нерешительности по ее поводу и как будто бы сам не хочет лишаться девственности, а когда, наконец, она почти уже добирается до его вожделенного тела, непременно приходят хулиганы, как бог из машины, и устраивают спасительную драку.

Драки вызывают у героя своеобразную ментальную прокрастинацию: в момент, когда нужно принимать решение, бить или бежать, он вдруг погружается в рефлексию и выдает флешбэк на несколько страниц. Даже нечаянное убийство, совершаемое им на последних страницах романа, кажется, способно изменить лишь обстоятельства его жизни, но не его характер.

Героя зовут Аркадий Бессонов. «Бессонов» – намек на некоторый элемент автобиографичности (Беседина в отрочестве тоже могли обзывать и «Бес», и «Бесидзе»). А вот почему «Аркадий», мы начинаем догадываться лишь во второй половине романа, и наша догадка подтверждается на странице 309, где впрямую упоминается роман Достоевского «Подросток».

В самом деле, эту книгу можно трактовать как попытку переписать самый непопулярный из романов Достоевского на современном крымском материале, при этом брат героя Виктор, появляющийся во второй половине повествования и соблазняющий Раду, которой Аркадий так и не дался, выполняет роль Версилова.

Если это так, то в ожидании сиквелов появляется определенная интрига. Итог же первого тома можно описать словами популярного некогда интернет-персонажа: «Все кончили, кроме меня».

Денис Епифанцев

Платон Беседин «Учитель»

Начитанный, но слегка аутичный подросток Аркадий Бессонов живет в селе с мамой и бабушкой. Заканчивает школу, ездит на подготовительные курсы, потом выпускной, вступительные экзамены в ВУЗ, курит, выпивает, общается с девушками, дерется, трусит и много рефлексирует.

Роман Платона Беседина это очень долгий и подробный рассказ о том, как довольно типичный подросток в процессе взросления проходит через (более-менее) стандартные жизненные ситуации: подробное описание ситуаций и подробное описание переживаний подростка по этому поводу до, во время и после. Это огромная, такая 20 на 30 метров фреска «Опять двойка» (при условии, что герой отличник в школе и неудачник в жизни), которую рисовал кто-то средний между Диего Риверой (и поэтому в одном пространстве соседствует всё: что было, что будет, чем сердце успокоится) и Анри Руссо (поэтому каждый листик нарисован отдельно).

Выглядит это примерно так: допустим герой идет вдоль забора. Это вот такого цвета забор, вот такой высоты; материал и причины почему его поставили, несколько историй про строителей – кто они, что они, что их жены и дети – и само здание за забором: как использовалось, кто там работал/жил. Но это тогда, а сейчас здание заброшено: стекла выбиты, вот такой высоты трава, пустые бутылки из под таких напитков и вот таких, а так же бытовой мусор: вот такой и такой. А забор расписан граффити. Герой отмечает 5-6 типичных фраз написанных на заборе. Указывает цвет каким написана каждая фраза, проводит небольшую графологическую и семантическую экспертизу. Герой может идти вдоль недлинного забора три, четыре, пять, шесть, десять абзацев.

Более сложные перемещения героя могут описываться десятками страниц.

Вообще манера автора описывать все таким образом в какой-то момент даже гипнотизирует. То упорство с которым он прокладывает между двумя точками как можно большее пространство в какой-то момент вызывает что-то сродни уважению: надо же как много можно потратить времени на простой забор.

И понятно, что все это автор использует – это такой прием – чтобы как можно полнее описать мир. Он, мир, не такой что «встал и открыл форточку», он больше и глубже. Это естественно. Но автору не удается передать полноту одним точным штрихом, поэтому он просто каталогизирует все вокруг. И через некоторое время эта манера начинает раздражать: жизнь героя не так уж и интересна, событий в его жизни не так уж и много, но много размышлений. И ты вместе с героем начинаешь переживать за каждый прыщик, но он понятно почему, а ты, потому что точно знаешь, что вслед за прыщиком последует еще тридцать страницы рефлексий.