Три нижегородских парня с отличием оканчивают физико-математическую школу, поступают в соответствующий институт, вместе ездят отдыхать на речку Ветлугу, а потом каждый начинает жить своей жизнью – карточным каталой, комсомольской шишкой, бизнесменом, сексотом, спекулянтом, да кем только не.

Олег Рябов сделал такую книгу, от которой невозможно оторваться – каждая история здесь – и свидетельство времени, и источник знания материальной культуры, и убедительная судьба.

И про то, как были устроены дворовые компании, стройотряды, чёрный книжный рынок, комсомольские ячейки, обкомовские турбазы, первые частные банки, поэтические клубы, о том, как играли в карты на сотни тысяч рублей, прыгали с поезда на ходу, убегали от ФСБ в Тунис, продавали подержанные боинги и о том, как еврей Лёва нёс через заснеженное поле банку самогона для партийцев, отдыхающих в бане.

А ещё о том, что всегда хочется поехать и отдохнуть с друзьями на речке Ветлуге.

По сути же, роман Рябова иллюстрирует одну простую и немного наивную, но от того не менее важную мысль – Родина это не пустой звук.

Родина это не пафос парадов, не патриотический угар, не верноподданичество, не почитание кривопузых чиновников, не берёзки, не пуховые платки и не картинка в букваре. Но и не пустой звук. Родина это простые и сложные люди с разными судьбами, каждая из которых шире любой лживой национальной идеи. Родина это и есть судьба.

Это, конечно, парафраз мысли булгаковского Турбина о том, что Россия – это ломберный стол, как его не поверни, он останется ломберным столом и не испортится, и не исчезнет.

И мысль эта мне нравится всю мою жизнь. Просто, когда пишешь это чеканной формулой, получается пошло и смешно. А Рябов написал об этом лёгкий и обаятельный роман. И получилось отлично.

К ПОЛЯМ РАЗВЕСИСТОЙ КЛУБНИКИ ИЛИ ВВЕРХ ПО НОГЕ

По этому роману какой-нибудь луняра с филфака хоть сейчас мог бы легко написать реферат или даже монографию на тему «Продолжение традиций социалистического реализма и их идейно-художественная эволюция в современной литературе». А ключевая фраза там обязательно должна быть такая: «через судьбы своих героев автор вскрыл глубокие идейно-психологические проблемы».

Книга и на самом деле во многом напоминает советские саги о научно-технической интеллигенции («Сильное взаимодействие» Г. Николаевой, «Пирамида» Бондаренко, Дудинцев, Гранин, Андрей Снегов). Физики-лирики, научная работа, любовь-морковь («морковь» в прямом смысле – имеется в виду уборка корнеплодов с колхозных полей), песни под гитару, жаркие споры на кухне и дружеские «диспуты» о смысле жизни («Что отличает человека от амебы?», «Что важнее – внутренняя цензура или государственная?», «Существуют ли техническая интеллигенция и сельская интеллигенция?»). «Диспуты» о космических излучениях, генетике и мутациях под общим названием «Есть ли жизнь на Марсе» сменяются исполнением на фортепьяно «Лунной сонаты», прогулками при луне с подругами и вздохами на скамейке, а также выездами на природу, чтобы заранее подготовить почву для неизбежного, как полагается в «правильной» советской литературе, возвращения героев «к корням» и «истокам» после всех жизненных передряг. Три товарища дружат, трудятся и любят на фоне широкого временного полотна – от Хрущева до наших дней. Советское детство – не «босоногое», а «школьные годы чудесные» – дело происходит не в деревне, а в крупном поволжском городе со своей культурной и научно-технической инфраструктурой. Первая любовь (в данном случае – даже сразу две одновременно): причем одной зазнобе школьник-мажор с широкими замашками – недаром живет в городе с большими купеческими традициями – покупает дефицитный дорогой телевизор «Чайка» и сертификатную дубленку в «Березке» (специально сгонял за ней в Москву), а вторую подругу просто так обжимает на скамейках в парке и в телефонных будках. Математическая школа, подготовительные курсы, библиотеки, твист на выпускном и прочая советская романтика точно по ГОСТу: зажимбол с подругой на скамейке, портвейн из горла, катание по утреннему городу на поливальной машине. Правда, тут от ГОСТа есть небольшое отступление в пользу правды жизни: подруга набухалась и стала блевать («Леру стало тошнить» – культурно пишет автор).

Вот мы вместе с героем оказываемся в древне – для контраста и в порядке подготовки почвы для неминуемого впоследствии «возвращения к истокам». Здесь тоже все по стандартам: тут и «духмяное земляничное варенье», «шанежки с молоком да со сметаной», «Аграфена-купальница», «Иван-травник», реликтовая бабушка-«килятница» и «книжница», останавливающая лесные пожары и оживляющая утопленников, которая невесть откуда берется у утонченной подруги-аристократки Эллины (Элеоноры – это не та, которая блевала в парке на выпускном, а та, которой были подарены телек и дубленка). Рафинированная гордячка Эллина вдруг начинает выражаться такими словами как «путесловить», бает певучим фольклорным слогом сказы про свою бабку-«килятницу» и проводит с героем романтический языческий обряд в «парном молоке озера» в венках «из сказочных цветов» под трели соловья.

Затем начинается и проходит научная юность – у одного мажорско-номенклатурная, а у двух других простая советская. У одного героя с уровнем жизни растет стяжательство (и появляется тюремный опыт), у второго – пузо, у третьего – разочарования. Далее возрастных читателей ожидают знакомые перестроечные теги: «Эммануэль», «Греческая смоковница», спектакль «Тиль» в московском Ленкоме, книжный рынок, вербовка евреев в стукачи, загородные бани с комиссией из ЦК комсомола и прочие разношерстные атрибуты переходного периода. На арене появляются новые соответствующие времени действующие лица – бандиты и зэки (в зависимости от того, на воле или на зоне происходит действие). Невзирая на неизменно серьезный, без тени иронии и намека на юмор посыл автора, некоторые ситуации и герои выглядят совершенно пародийно: «Варнак сидел во главе стола, развалившись, как барин, и вертел в руке толстую восьмидесятиграммовую золотую цепь, которая украшала его загорелую, жилистую, длинную, кадыковатую шею».

А вот КГБ и ОБХСС в два ствола шантажируют прожженного коррупционера-рецидивиста тем, что у него дома на просмотре фильма «Греческая смоковница» в числе зрителей присутствовала девочка 15 лет (растление малолетних), за обнаруженные у него баксы ему светит «расстрельная» статья и до кучи – что он якобы имел намерение зачем-то зафигачить в окно КГБ гранату-лимонку. Некоторые сцены, которые сами по себе смешны и даже комичны, все равно подаются весьма обстоятельно и серьезно, без улыбки, также в традициях фундаментальной советской классики жанра «серьезной» книги: нечего шутить и зубоскалить, когда речь идет о столь важных вещах, как, например, Россия (в аннотации к книге сказано, что это роман о родине): «Наша Родина – Россия […] Россия – это не страна, не государство, а неопознанный пока геополитический институт, эдакий «Солярис». Надо всегда думать о ней, о России» – рассуждает один из ушлых функционеров-коррупционеров. А может быть, здесь как раз и скрывается авторская ирония, которой, наряду с юмором, так не хватает в этом романе? Зато здесь в избытке представлена легкая «целомудренная» эротика скромных советских юношей и девушек.

«Коленки у Валюши были круглые, гладкие теплые. Она их то раздвигала, то сдвигала, и Андрей неспешно и уверенно продвигал руку от ее коленок по ноге вверх. За полтора часа он если и не достиг заветной ложбинки, то до трусиков и до того места, где было уже совсем горячо, – получилось».

Вот мне эта «легкая эротика» очень сильно и почти один в один напомнила «неприличный рассказ», переписанный чернилами от руки и с большим количеством ошибок, который у нас в школе в 7-м классе ходил по рядам, а на перемене читался вслух: «Они сели на последний ряд, и она почувствовала, как его рука легла ей на колено, потом задрала юбку и полезла выше». Точно помню, что именно на этой фразе «стыдобный» рассказ и заканчивался. Может быть, именно поэтому сцена из романа лично мне совсем не кажется целомудренной, а почему-то вызывает чувство неловкости. Возможно, автор и сам читал в детстве этот рассказ или какой-нибудь другой подобный.

«Марина обернулась на него с улыбкой.

— Что ты так смотришь, Левушка? Это наши первые брачные простыни – ни кровиночки […]

— А почему?

— Так ты уже давно мне все там расковырял своими шаловливыми пальчиками в подъездах да на скамеечках. Потому так и хорошо нам было».

Кому как, а по мне так уж лучше откровенная порнуха, чем такое вот «интеллигентное» сюсюканье с уменьшительно-ласкательными суффиксами. И главное, снова все происходит очень серьезно, безо всякого юмора и зубоскальства.

«Боря невольно под пледом рукой наткнулся на ногу Лины – она была горячая, как головешка. Лина замерла, а Боря инстинктивно погладил ногу и замер тоже. Потом провел руку чуть повыше, и Лина вдруг, язвительно сморщив свой курносый носик, спросила:

— Ты хочешь узнать, какого цвета у меня трусы? Я тебе скажу – черные. И даже покажу, – она откинула плед и поддернула халатик, чтобы были видны ее узкие черные трусики».

А вот невинная эротическая сцена из жизни советских школьников: «Они подолгу стояли в будке телефона-автомата, целовались, и она допускала его на «верхний этаж» погреть руки. Когда расстаться было совсем уж невмочь, Наташка и сама могла залезть Андрею в штаны: он облегчался, а она, вынимая руку из мокрых трусов, серьезно говорила: — Ну вот, теперь можешь спокойно идти спать».

Я думаю, что все официальные заинтересованные лица теперь тоже могут спать спокойно: «лучшие» традиции советской и перестроечной прозы в нашей современной литературе не только живы, но и непобедимы. И это как нельзя лучше соответствует текущему моменту.

Дмитрий Филиппов «Я – русский»

Если «Столкновение с бабочкой» и «Мысленный волк» — два кузена из хороших семей, то эти две книги — два другана из одного райцентра. Хотя герои как бы полные антиподы. У Рябова – античный герой без страха и упрека, преодолеватель обстоятельств, у Филиппова — озлобленный антигерой-лузер, ищущий опоры в том самом «последнем прибежище негодяев» на который обрушивался Толстой. Странно видеть в числе номинантов литературной премии автора, пишущего на полном серьезе, т. е. без сказового начала и без видимой дистанции между автором и рассказчиком «Если говорить в социальном плане, то я – говно, разновидность офисного планктона на государственной службе. Мое государство меня е*ет и кормит. Я стараюсь об этом не забывать». (Филиппов) Или: «Вернулись быстро, через час. Сказать, что вернулись грустные – значит не сказать ничего. Вернулись никакие» (Рябов). И примерно в таком же стиле строящего сюжеты.

По-моему, никакой это не «новый реализм», а просто отдраенный заново соцреализм. Что, может, и не предосудительно само по себе, но больно уж скучно и предсказуемо.