В этой книге прекрасно всё. Это живая упругая, злая и совершенно безголовая молодость, воплощённая в тексте. Здесь нет ни лишних сантиментов, ни ностальгии, ни романтики. Здесь только панки-наркоманы ширяются, лежат в психушках, продают азербайджанцам фамильные кадила, пробивают головой стёкла кинотеатра, травят газом подъездных алкоголиков, засевают маком могилы и вообще, дышат полной грудью.

В книге нет и намёка на нравоучение, стройный сюжет или идейную целостность. И даже тема социальной катастрофы автора не занимает. Шаманов фиксирует моменты один за другим, составляя безграничную мозаику человеческого падения, которое, парадоксальным образом, связано со свободой. Чем дальше в бездну удаляется питерский наркоман, тем свободнее и проще он отрекается от всего условного и наносного. В итоге бы должно получиться зловонное животное, а вот получается книга. И это, конечно, повод задуматься.

Наркоманских и алкоголических романов мы знаем много, но вот текст Шаманова особенно хорош именно тем, что он романом быть и не стремится. Получается одновременно и поток сознания, и мемуары, и инструкция по выживанию.

Живой, яркий язык, описывающий колоритную фактуру, избавляет и автора, и читателя от всяких условностей и оставляет нас в СПб девяностых наслаждаться самым обаятельным в русской литературе дном.

Потом, когда бандосня, менты и кидалы разогнали наш чудесный садик, да и по осени, Лёня с делом переехал на дом. А у меня начала плотно ехать крыша, я решил подвязать с политорчем на время и неожиданно для самого себя начал бухать. Общался я тогда с несколькими акселерированными гоблинами-скинами Витей и Сашей, основным смыслом существования коих рядом со мной была защита меня от опрокинутых мною нескольких мажористо-бандосистых товарищей, которые меня какое-то время разыскивали и пытались угнетать. Сопутствующими смыслами были увлечение хард-кором, кислота и тусовки в TaMtAmе, которые случались со мной все чаще, а ребята разделяли мои увлечения.

Документ дурной эпохи

Стилистически безупречный роман о тех, кто пережил и не пережил трудный антисоциально-наркотический опыт алкоторча 90-х (включая героиновый). В начале нулевых годов литература о подобном неведомом подавляющему большинству наших граждан опыте обрушилась на головы всех ждущих ее с большим нетерпением увесистыми желто-оранжевыми кирпичами в виде серии «Альтернатива». Вот тогда мы, дорвавшись, начитались до отвала всяких Уэлшей, Хантеров Томпсонов, Джимов Кэрролов и Хъюбертов Селби (мл.), заодно пересмотрев фильмы «Trainspotting», «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» и «Реквием по мечте». Все это, приоткрыв нам умозрительные ворота в дивный неведомый мир, оставалось картинками из другой жизни. И перевод не тот, и действие происходит не там; в смысле – не тут; и вообще – «их нравы». Отечественный драг-фикшн у нас практически отсутствует (про Баяна Ширянова не будем, а Пелевин тут ни при чем). В прошлом году вышла книжка Марины Ахмедовой «Крокодил», также номинированная на «Нацбест», посвященная быту дезоморфиновых торчков и оставившая глубокое разочарование и досаду. В советское время так писали о сектантах ангажированные на борьбу с религиозным дурманом советские писатели. Там в каждом слове видно, что автор из другого мира, а к торчкам внедрилась, чтобы собрать материал. Миклухо-Маклай тоже внедрился к папуасам Новой Гвинеи и даже написал о них книгу, но поскольку он был не долихоцефалом, а европейцем, его книга не претендует на исследование личностного экзистенциального опыта папуаса.

Книга Кирилла Шаманова «Дурные дети перестройки» рассказывает о питерском подростке, чье детство прошло на Петроградке, а отрочество и юность – рядом, на Черной речке, в районе Ланского шоссе. Малая Невка, Елагин Остров, выпивающая бабка-охранница на страже водных границ секретного НПО «Редан» и болезненный, остро впечатлительный мальчик 3-7 лет, обладающий ранней и цепкой памятью; простая ленинградская семья, восьмидесятые, переходящие в девяностые; школа – ПТУ – УПК- панк – трава – героин. Короткие очерки-эссе написаны легкой безупречной каллиграфией, временами неудержимо смешно, в традициях лучшей питерской прозы, которая будто бы продувается со всех сторон молодым балтийским ветром с залива. Так писали и Вадим Шефнер и Виктор Конецкий – легко, весело, прозрачно – без «лирики» и «грузилова».

С 90-х, собственно, начинается весь драг-фикшн в полный рост. Личный опыт полинаркомании и суровые будни товарищей-торчков. Сюжеты некоторых историй из жизни друзей (и подруг) напоминают издевательские картины питерских трэш-экспрессионистов: ширяние водкой по вене; собственноручное выдирание зуба плоскогубцами с разрыванием щеки и губы и их последующим зашиванием швейной иголкой одним из участников драг-сессии; пробивание с разбегу башкой двухслойного стекла кинотеатра «Максим» харизматичным приятелем с района; ширево, панк-рок, немецкое кислотное техно, «вязка пассажиров», высаживание мака на могилах; «Планетарий», марки, секс, смерть, в том числе парная; этика и эстетика внутривенного употребления, трактат о баянах. Смерть за смертью, друзья-психиатрические рецидивисты, «Кресты», Арсенальная, Уделка; три трепанации черепа у друга, годами висящие на винте подруги, перелезающие с опиатов на кислоту покорители внутреннего космоса. Пронзительные рассказы о жизни одного из товарищей как «гирлянде из тюрьмы и психиатрии», заканчивающиеся неудачным самоубийством и вновь дуркой. Всюду жизнь. Торч, ВИЧ, суицид, отгрызание руки в психиатрических застенках одним из персонажей – но, как это ни покажется вам невозможным, роман не оставляет ни малейшего впечатления чернухи и трэша. Он написан столь внятно и энергично и на такой легкой для дыхания частоте, что депрессивным его назвать никак нельзя. И, что чрезвычайно важно, – здесь вы не найдете никакой риторики и дидактики и никаких нравоучений, и не ищите. Иначе этой книге была бы грош цена в базарный день. «Антинаркотическими» бывают только брошюры (не вызывающие ничего, кроме непреходящего презрения к их создателям), а хорошие книги всегда повествуют о тяжести жизни и существования – что с веществами, что без них. Поэтому могу рекомендовать этот роман всем юношам и девушкам как одну из лучших книг о молодежи и о бесценном экзистенциальном опыте молодого ищущего человека в современном мире.

СИФОЗНЫЕ ДЕТИ-ШАМАНОЙДЫ

Это, безусловно, полезная книга. В первую очередь для обычных людей, которые приходят на выставку «современного искусства» и, видя, например, говно в банке, явленное в качестве предмета этого самого «искусства», недоумевают, каким образом могло прийти в голову такое – экспонировать кал. Данная повесть немного приоткрывает завесу тайны над тем, как формируются авторы подобного сорта. В каких битвах выковывался характер главного героя/рассказчика. Хотя к первой же описанной схватке характер в некотором роде был уже вполне сформирован. Приведем отрывок. Главный герой Ш в компании братьев по разуму пришел на танцплощадку, где пенсионеры поют «Вихри враждебные»» – «песня впитывала в себя окружающий шум, минута-две, и все, кроме нас со Стеничем, стоя пели «Интернационал» под сводный оркестр баянистов, аккордеонистов, гармонистов, гитаристов и балалаечников под дирижёрством неистово размахивающего и пританцовывающего Желтка. Некоторые старики плакали, те, кто сидел на скамейках, встали и пели, только мы со Стеничем, укуренные, корчились в смехоподобных судорогах. …… Ко мне подбежал особо ретивый дед, попытался схватить за серьгу и дёрнуть, не получилось. Пришлось ударить его ногой в область яичек, пробил, чувствую, хорошо, всё, видимо, «работает», так как агрессор осел на траву. Мгновенно из геронтомассы начинают выделяться мужички помоложе и бегут в нашу сторону, будут бить. Мы переглядываемся, включаем реактивные сопла и исчезаем в кустах…» Отвага и доблесть, завидуем и преклоняемся. Далее следует еще несколько драк, в них (за исключением одной) рассказчик неизменно одерживает блестящие победы. Видимо, имеется в виду своеобразный «путь воина», недаром в тексте раз 15 употребляется сравнение «как ниндзя». И примерно столько же раз фигурирует словосочетание «место дуэли Пушкина», и каждый раз при этом подчеркивается, что автор вырос именно там. Наверняка это не случайно. Надо полагать, таким образом нам дают понять, что с одной стороны это печальное место – там закатилась одна звезда русской словесности, но есть, как говорится, и хорошие новости – там же сформировалась и взошла звезда новая и еще не известно, какая из них главнее, и какая какую (звезда звезду) в случае чего сборет.

Между делом автор смело сообщает нам, что торговал и травой, и ханьём. Это сейчас торговец кайфом называется «пушер» и в этом слове отрицательной коннотации практически нет, а во времена юности Шаманова это называлось презрительным словом «барыга», отношение окружающих к барыгам было соответственным. Основная масса текста (3/4) описывает употребление главным героем и его знакомыми геры, реже – стимуляторов и травы, и движ вокруг этого. Разводилово, кидалово, воровство по магазинам, воровство из родительских квартир и прочее сопутствующее. На воровстве остановимся чуть подробнее, эта тема для автора явно небезразлична, он очень любит рассуждать о том, что не наделенные талантом (или наделенные, но недостаточно) современные художники постоянно воруют идеи у своих более одаренных коллег. Завидуют и воруют. Мы не будем спорить, это очевидный факт. А больше всех воруют идей у самых одаренных, т.е. у автора «Детей…», с этим мы спорить тоже не будем, т.к. не вполне владеем ситуацией. Но тут нельзя не отметить уникальность именно этой кражи, причем кражи многократной; идея джанки-фикшн была украдена у Шаманова целой группой лиц, преимущественно иностранных, тут тебе и Берроуз, и Уэлш, и Томпсон, и Кроули, и кого еще только нет. Причем многие из них украли эту идею задолго до того, как Шаманов впервые увидел шприц, а Кроули так вообще за несколько десятилетий до. Удивительно ловкая банда плагиаторов.

В конце повести Ш не поленился посвятить большой кусок своему бывшему «товарищу» Жене.

Сложно предположить наличие у Ш друзей, поэтому кавычки. В тексте Женя назван Валерой (люди имеющие отношение к современному питерско-московскому арт-процессу сразу поймут о ком речь ), лишь в одном месте, где описывается передоз, у Валеры из нутра хлестала белевотина «и попадала в Женины дыхательные пути». Женя-Валера описан как недоумок, который якобы был чем-то типа ученика при Мастере, до которого Мастер иногда снисходил. Первое мы не станем опровергать; Женя-Валера и впрямь никогда не блистал интеллектом, но с Шамановым они общались практически ежедневно и были чем-то типа пары единомышленников. Шаманов не парясь рассказывает, как Женя-Валера пытался заниматься гей-проституцией в Москве. В этой повести Женя-Валера буквально втоптан в говно, я не собираюсь за него впрягаться, и пытаться его из этого говна выковыривать, наверное, ему там самое место. Он действительно обокрал многих доверявших ему людей, некоторых неоднократно, и вообще сложно испытывать к нему хоть малейшую симпатию. Но смакуя моменты, когда Женя-Валера от безнадеги протарчивает свой ноутбук, Ш по какой-то причине забывает сообщить, что большинство знакомых побрезговали воспользоваться этой ситуацией и купить себе хороший Мас за копейки, многие, но не Шаманов. Он этот ноут и купил.

В финальной части описан заграничный вояж, превращение в человека: Европа, чистота, круассаны, разговоры с подругой в кафе. Разговоры не о чем-нибудь, а о литературе. Автор глубокомысленно проводит параллель между Достоевским и Андерсеном, после чего милостиво дарит свои соображения литературоведам. Цитируем. «Отношения Раскольникова и Сони Мармеладовой, как оказалось, имеют глубинные параллели с отношениями Герды и Кая. Каю-Раскольникову попадает в сердце «осколок зеркала/идея». В результате чего он «черствеет» и «совершает жестокое преступление/уезжает со злой снежной королевой». А Герда-Соня идёт за ним в «Сибирь/На Север», чтобы растопить в его сердце поселившийся там «холод», так я рассказывал Ирочке. Впрочем, все эти совпадения должны быть интересны литературоведам». Впрочем, у меня этот текст, и главное – фигура рассказчика тоже вызвали ассоциации с Достоевским, но с другим романом. С «Братьями Карамазовыми». Как все помнят, есть там помимо прочих два персонажа, стоящих отдельно, – Смердяков и Ракитин. Так вот, если их соединить/скрестить/случить, то получится именно лирический герой Шаманова. Он их сын.

Ну а в заключение дерзнем предположить, что следующей областью, которую ринется покорять Шаманов, будет музыка. Кантемпрари-ноиз, или еще что-нибудь такое очень модное и актуальное. Запишет звуки, выделяемые собственным сфинктером. Пошлет на конкурс. И когда в модном клубе или на тусовке медиа-деятелей кто-нибудь при нем громко выпустит газы, Ш вальяжно пояснит собеседнику: «Блядь, ничего сами не могут придумать, опять идею спиздили»

Эта книжка – как тряпка для давно забытой игры в сифу. Не забывайте мыть руки после чтения.