СПАСЕНИЕ ДЕВСТВЕННОЙ ПЛЕВЫ ПОСРЕДСТВОМ ШИТЬЯ

Любители обломаться могут обратиться к журналу «Октябрь», который предоставит им такую возможность в виде публикации книги Бориса Минаева под названием «Батист». В чем же заключается фрустрация – скажу в конце.

Батист – это не про Мольера, а ткань, из которой барышням шьются всякие легкие полупрозрачные штучки, вернее – раньше шились, не теперь. У нас этот батист вообще никогда не производился, потому что русскому не нужно ничего, кроме водки, а тут требуется усердие и особая культура выращивания льна.

Будучи учащейся младшего школьного возраста, я читала в книжках, как у какой-то дореволюционной девочки был надушенный батистовый платочек, и на этом это красивое слово надолго исчезло из моей картотеки – вплоть до факультативного курса зарубежной литературы в 9-ом классе.

Б. Минаев же, несмотря на то, что он не дореволюционная барышня, в тканях разбирается отлично, пишет о них со знанием дела и с большой любовью: «батист пахнет как девушка, шелк – как женщина, обрез шерстяной ткани пахнет домом и детьми, сукно пахнет дорогой, у ткани есть детские запахи и есть стариковские» – это мнение профессионала – портного-универсала Штейна и наследственное знание самого автора, впитавшего эти тонкости по удивительному совпадению: будучи сыном инженера-текстильщика, а впоследствии – директора ткацкой фабрики (эту биографическую подробность я узнала из интернета). Длинные перечислительные ряды всяческого пошивочного стаффа, имеющего отношение к швейным материалам и искусству кройки и шитья, звучат, как услаждающее слух уютное частое стрекотание швейной машинки из бабушкиной комнаты: «[…] шить платья, брюки, пиджаки, пары, фраки, костюмы, жилетки, сюртуки для свадеб, похорон, помолвок, для торжественных случаев, выездов, визитов, поездок и прочего […]»; а для этого необходимы «батист, шелк, ситец, креп, крепдешин, парча, газ, сукно, чесуча, поплин, три аршина, два вершка, четыре с половиной сажени». Вся эта, так сказать, мануфактура – среди них, как мы помним, для нас важнейшим является батист – в период, когда кругом царят и свирепствуют «революция, беспорядки, хаос […]» призвана быть гарантом того, что «холод и мрак» (мор, тиф, глад, вой, холера, экспроприация, средневековье, конец света, комиссары и прочее зло) отступят, отстанут, отвалят, исчезнут, померкнут, отвянут, растают, а все люди очнутся, проснутся, воспрянут, проспятся, встряхнутся, встрепенутся, раскумарятся и наступит мир, труд, май, дыр, бул, щыл и обещур. В злые годы, когда у людей колеблется почва под ногами, вещественное, материальное приобретает особую ценность: «материя – вот что было на вес золота […] вот от чего дрожали у людей руки, теплели голоса, стучало сердце […]», потели яйца, дымились уши, мучительно хотелось выпить.

События в романе происходят нелинейно: в Киеве в 1925 г. профессор-экспериментатор бальзамирует жену, перевозит ее в аквариуме в клуб табачной фабрики в качестве наглядного пособия и проводит там перед масонами, антропософами, толстовцами, прочими «новаторами» и молодым любознательным пролетариатом конференцию под названием «Научный подход к воскрешению человека». В 1914 г. в канун первой мировой войны действие происходит во Франции, где старший сын многодетной консервативной еврейской семьи из Харькова, перед тем, как вступить со знакомой еврейской девушкой в интимные отношения, в честь этого события пытается сначала переплыть Ла-Манш, но неудачно; правда, невзирая на это, интимная близость все же происходит, но в обратном порядке (то есть, вначале – секс, затем – заплыв). Правда, с первого раза попытка оказывается не вполне успешной не только в отношении заплыва через Ла-Манш – сказывается неопытность, патриархальное воспитание и отсутствие инструкций, поэтому скромное пожелание подруги во время робких попыток овладеть ею «будь, пожалуйста, потверже» звучит недвусмысленно ободряюще и как нельзя кстати. То Харьков с подробным этно-историко-физиологическим трактатом о жизни обеспеченной многодетной еврейской семьи и элементами примитивной магии; то Санкт-Петербург с историческими анекдотами о жизни и генетических дегенерациях царской семьи, убедительно подтвержденных выдержками из заключений акушера-гинеколога доктора Отта, в лечебнице чьего имени в Питере ныне производятся всякие наноперинатальные генно-модифицированные чудеса.

Экспонаты музея мелкобуржуазного быта, культурно-биографическая городская бутафория периода I-ой мировой, гражданской войны и индустриализации, знакомая по книгам и фильмам, создает ощущение чего-то знакомого до зубной боли: то ли театральных декораций, то ли кадров кинохроники, то ли старых открыток, что у нас в девяностые годы пачками стали появляться в «букинистах», например, на Литейном, а затем вдруг разом исчезли – все до одной. Весь этот реквизит, в смысле его обстоятельный перечень и инвентаризация в виде бесконечных непрекращающихся перечислительных рядов, как вы уже догадались, составляет львиную долю всего текста. Здесь, как в старом сундуке, найденном на чердаке, или как в комиссионке, отыщет себе все, что пожелает, любой старьевщик. Мы говорили об открытках – пожалуйста, вот и они: «[…] это были, конечно, отнюдь не обнаженные дамы с пышными формами, в чулках, в откровенных позах, со всеми подробностями, а просто дамы, одетые вполне пристойно, с нравоучительными надписями […] или просто с изящным цветным шрифтом поверху: «Добродетель», «Моя верность будет тебе наградой», «Во Славу Господа» […]; на них была запечатлена самая, что ни на есть средняя европейская женщина, то есть сама Европа, со всеми своими характерными чертами, бытом, своей фигурой, одеждой, мебелью, запахом […]». Да и сам роман в конечном итоге производит впечатление как раз таких открыток, когда их чересчур много, а коллекционер задался целью продемонстрировать тебе всю свою коллекцию сразу и прямо сейчас – у тебя рябит в глазах и шумит в ушах, но ты терпишь, делая умное и любознательное лицо.

Хотя кое-что более интересное в романе тоже есть. Нетерпеливый читатель вряд ли пролистнет историю о том, как 17-летняя девушка из хорошей еврейской семьи отдалась похотливому противному учителю музыки прямо на уроке, потому что она «боялась мещанства – пиджачного, фрачного, сюртучного, брючного, горжеточного, корсетного…», а потому он «засунул руку куда-то туда, где она ощущала горячее жжение и томительную истому, разжег костер еще за какую-то минуту […] затем что-то поделал у себя в штанах, и еще через пару минут все было кончено». А еще «более интересное» следует дальше. Вначале – беременность, потом – аборт, на который девицу везут из Харькова даже не в Армавир, а в маленький городок под Армавиром, чтобы вообще уже концы в воду; но, опять-таки, не это интересно. А то, что, оказывается, уже тогда, то есть «еще до революции» любой провинциальный эскулап мог «на раз» сделать операцию по восстановлению девственной плевы – и это была такая же востребованная и популярная процедура, как, например, запломбировать зуб или удалить бородавку. Эта услуга была легальной, к ней призывала реклама в газетах и журналах, на дверях врачебных кабинетов красовалась скромная информация: «спасение девственной плевы». «Тебя всего лишь слегка зашьют», – ободряет гимназистку интеллигентная тетя, – и это весьма органично и даже, можно сказать, символично для романа, сквозь который красной нитью проходит тема шитья.

Не могут оставить равнодушным и страницы, посвященные вскрытию фальшивых мумий святых – еще в 1920-е стало ясно, что все это обман, подлог, всякие там «нетленные мощи» темному народу подкладывают бесстыжие попы. Ну, как говорится, кто бы сомневался, однако научное «вскрытие раки» в 1925 г. при всем честном народе группой экспертов и археологов описывается так подробно и обстоятельно, что вспоминается цитата из фильма группы «НОМ» «Пасека», когда герой заходит в паспортный стол, а паспортист ему орет: – Вам что, тоже кого-то эксгумировать надо?

Так в чем тогда, собственно, заключается облом, который предоставляет читателям журнал «Октябрь», где напечатан роман Б. Минаева, в котором столько всего познавательного и интересного? А в том, что этот роман, мягко выражаясь, не закончен. И никакого продолжения не следует. «Конец первой книги» – и до свидания. Связать друг с другом параллельные сюжетные ходы в этой части автор не успел, или так и задумал; может, у него вторая книга уже написана, и там все сходится, но пока что нам этого не дано знать. Пока что у читателя остается ощущение, как у зрителей, у которых кино на середине оборвалось, потому что свет погас и кинщик пьяный. Ну а продолжения, которое неизвестно когда будет и будет ли вообще, дождутся не все. Может, уже к этому времени и «Октябрь» перестанет существовать, да и все остальные журналы вместе взятые тоже. Стоило ли печатать произведение, не воспринимающееся как законченное – не наше дело, это уж журнал сам решает, что для его читателей благо, а что нет; а вот что касается «Нацбеста», то это, к сожалению, еще один пример халтурных номинаций, которые здесь случаются каждый год. То в 2011-м году номинировали книгу некой Эны Трамп, написанную лет десять назад, то в 2012-м – повесть некой Е. Репиной, написанную пять лет назад и в 2008-м году получившую премию дамского журнала «Elle»; в этом году отличилась абсолютно невычитанная рукопись О. Кузнецовой, количеству орфографических и пунктуационных ошибок в которой позавидовал бы любой школьный двоечник. Но все это абсолютно никого не волнует. Как и наша, с позволения сказать, фрустрация по поводу «конца первой книги». Ну, а кто здесь точно не обломается, то это, как сказано выше, любители и ценители вторичной антикварной комиссионной старины – здесь им полная лафа. По-простому говоря, я сомневаюсь, стоит ли сегодня так усердно извлекать наружу весь этот нафталин, не рискуя вызвать в памяти интерьеры, атрибутику и саундтреки в псевдоретрозаведениях с пафосными названиями типа «1913 год» или «Поручик Голицын». Все эти ретропогружения таят опасность не только для рестораторов, но также и для писателей, и если с первыми сразу все ясно без вариантов, то у вторых бывает иной раз трудно нащупать грань между стилизацией и безвкусицей. Что же до батиста, то дальше его судьба развивается в духе притчи. Заказчик принес обрез шить платье для жены, а затем куда-то исчез, а портной взял и сшил из него обновки трем дочкам: одна захотела юбку, другая блузку, а третья – ночную рубашку, чтобы было во что нарядиться когда-нибудь в первую брачную ночь. Эта третья и оказалась впоследствии забальзамированным экспонатом для лекции на табачной фабрике. На этом первая книга романа обрывается, конец фильма, так что в чем мораль сей притчи, мне пока что осилить не удалось.