Нужно ли рассказывать, какой жанр сейчас правит бал в литературе? Добрая половина номинированных в этом году произведений – автобиографическая проза, воспоминания, дневники, распечатанный ЖЖ и прочий биофикшн. В такую уж эпоху живем. Удивить нас чем-то новым весьма сложно, а вот заглянуть в личную жизнь другого — этим пренебрегать нельзя. Писатели меж тем и рады стараться: быть публицистом, вести блог, творить литературу факта – значит идти в ногу со временем.

Но есть и книги, явно выбивающиеся из общего ряда «текстов о себе». Совершенно особняком от других стоит «Дельхор» Амирама Григорова. Там уж не холодный кипяток из графина (которому почему-то так удивилась в детстве Татьяна Москвина), а крепчайший, но при том отличный на вкус микс из анекдотов и побасенок, из восточных сказок-притч и историй, подслушанных у таксистов, из собранных со всего Кавказа диалектов и говоров, вложенных в уста колоритнейших жителей Старого Баку. Здесь есть ну просто бабелевские персонажи – и шпана с узких приморских переулов, и еврейские мамаши — жительницы увешанных бельем дворов, и воры старой закалки, отпетые и потому воспетые. И сюда явно подмешен сушёный и толчёный Павич, великий мифослагатель, певец причудливой логики случая и своего, тоже южного и пестрого города – Белграда. И еще сюда щедро налито вино, много молодого домашнего вина.

Столица еще советского Азарбайджана – город детства Амирама Григорова, он нём он рассказывает, о том Баку, который был, но которого уже нет. О городе, где вполне мирно, деля радости и горести, соседствовали люди разного происхождения, разного языка, религии и традиций. И о том, как эта жизнь может очень быстро прийти в упадок под натиском озлобленных толп.

Это книга с очень хорошим, нужным посылом. Сегодня людям важно напомнить, что есть еще суд высший, в котором оценивают не по стране происхождения, а по делам. «Мы – бакинцы», определяет идентичность своих разноплеменных соотечественников Григоров. А имеет в виду как будто вообще всех людей, которых связывает память о счастливом прошлом. Если честно, начитавшись историй Амирама Григорова, немного бакинцем я почувствовал себя и сам.

Впору поговорить о феномене эмигрантской литературы. Потому что мы забываем, что последние двадцать лет Россия — страна эмигрантов. Раньше они ехали из бывших республик Советского Союза, в последний год особенно много приезжает из Украины, понятно, почему. Если есть эмигранты, то естественным образом рано или поздно возникает эмигрантская литература. Человек покинул родные края, проходит много лет, ему по-прежнему неуютно и холодно, новая родина его не принимает, придумывает ему разные обидные прозвища и отправляет мести улицы и торговать шаурмой. Человек вспоминает родные края, места, где он был счастлив, где прошли, как выясняется, лучшие годы его жизни. Чем хуже и горше приходится ему на новой родине, тем сладостнее воспоминания о той, покинутой. Я сам когда-то уехал из города, в котором родился и вырос, и в котором собирался жить до конца дней своих, поэтому настроения эти понять могу.

Амирам Григоров вырос и жил в Баку. Он написал роман «Дельхор», дав ему подзаголовок «роман в сновидениях». Это очень важный для понимания его прозы прием. Сновидение – это такая эмиграция наоборот. Оно позволяет вернуться в нужное время, в заданную точку пространства. Позволяет увидеть людей, которых уже давно нет (они уехали или умерли), пережить еще раз события, которые сохранились только в памяти автора. Позволяет возродить язык, интонации, запахи, звуки, словечки, шум моря, музыку. Позволяет вернуться в детство, в мир, которого больше нет и не будет никогда. Как, помните, в фантастическом фильме «Начало» Кристофера Нолана специальные люди конструировали во сне целые миры – здесь тот же прием, и читать «роман в сновидениях» иногда физически больно. Такой щемящей, кровоточащей, кричащей тоской проникнуты эти сновидения.

Я бы советовал прочесть эту книгу всем нашим записным патриотам, уверенным в том, что в России допускается жить только этническим русским, а остальным, понаехавшим, отказывают в праве на нормальную жизнь, социальные права, пристойное будущее. Не от хорошей жизни в свое время эти люди поехали в Россию. Не так уж славно и весело им здесь живется. И главное – у каждого из них осталась своя родина, свое детство, свои воспоминания и сновидения, которыми они с нами, коренными обитателями нашей страны, не спешат делиться. Роман «Дельхор» способен если не изменить отношение к «понаехавшим», то как минимум увидеть в них таких же людей – страдающих, живых, искренних, хранящих воспоминания о мире и времени, который они потеряли. Мы не были в их шкуре. Мы не пережили их опыта. И не дай нам Бог, как говорится. Так имейте уважение к тем, кто способен этот опыт – изгнания, отъезда, потери родины – сохранить и сформулировать, как это сделал Амирам Григоров.

Я не буду говорить о поэтичности романа «Дельхор» — об этом и так много сказано. Амирам Григоров прежде всего поэт, а когда поэт начинает писать прозу, да еще о вещах, которые для него не просто важны, — которые продолжают болеть и волновать, и снятся ему спустя четверть века, — это само по себе интересно. При этом, как мне кажется, Григоров не ставит какой-то творческой сверхзадачи, он не пытается создать «мифологию Баку», как, например, Алексей Иванов уже много лет создает свою «мифологию Урала». Он просто (на самом деле непросто, почитайте, там очень тонко и умно сплетенный текст) рассказывает о своем детстве, своих друзьях и родственниках, своем Баку – рассказывает именно потому, что до него никто из миллионов эмигрантов, приехавших с ним в нашу страну, не сделал этого. Вспоминает любимые места, где встречался, отдыхал, гулял, вспоминает парки, забегаловки и кинотеатры, вспоминает городские легенды, мифы, перечисляет имена городских сумасшедших, магнатов, бандитов – словом, извлекает на свет самые драгоценные сокровища памяти, хранившиеся в заветном углу, в глубоком сундуке.

Это знак доверия, дар изгнанника новой родине – человек не делится просто так такими сокровищами. Это опыт практически джойсовский, только Джойс пытался в «Улиссе» сохранить образ Дублина, который, он боялся, будет разрушен мировой войной, а Григоров в «Дельхоре» дарит образ Баку, который разрушен и войной, и историей, и останется только в его воспоминаниях. Потрясающая книга.

Этот роман в снах и грезах начинается гортанно, протяжно, так что графическая плоскость вдруг словно расступается, чтобы дать место модуляциям звуков голосов, запахов и красок. Экспозиция Востока, нашего Кавказа, убеждает и завораживает сразу:

«Мяоорёжииниие! Мярёоуууужинье!

Это перебивалось криками продавца веников, ходившего по домам с мешком своего товара, тот выкрикивал отрывисто и очередями:

— Беник, беник, беник, беник!

Его обычно передразнивали мальчишки и оглушительное «беник, беник» неслось по дворам, отчего фотограф Биньомин обычно высовывал рыжую башку из своего чердачного окна, думая, что его кличут с улицы, и, убедившись, что это очередное баловство, орал, в свою очередь:

— Зяхермар, твою маму ебал!

Но особенно активно вели себя продавцы икры — те даже пели, подвывая, как исполнители мугама:

– Икря балых а-а-а-а! Балых икря-а-а-а!»

Амирам Григоров воссоздает архетип детских воспоминаний целого поколения: совершенно точно, что мир был более вместительным. Баку, Тбилиси, какой-нибудь Исфахан, конечно, особенно, но и другие города и континенты еще лет двадцать назад были громче, контрастнее, объемнее… Да, кто-то, всегда присутствовавший в кадре повседневного уличного восприятия частенько «высовывал рыжую башку из своего чердачного окна», а кто-то другой «орал в свою очередь». Люди при ходьбе задевали друг друга плечами и похлопывали по плечу, они шумно развертывали свертки, наступали на арбузные корки, жизнь публиковала себя сама каждый день в максимальной полноте присутствия — безусловно, присутствия изрядно театрализованного, порой докучливого, но казалось, что только так и может выплеснуться полнота человеческого…

Такова стремительно уходящая натура, и дело не в свежести детского восприятия, а в сворачивании распахнутых форм жизни, в начавшемся переселении в электронную среду, в соцсети и гаджеты. Переселение проходит организованно и успешно, улицы городов уже в значительной мере утратили свою шумность, распахнутость и многомерность. Но в романе «Дельхор» исчезающая аура представлена во всей красе. Орнамент повествования наряду с колоритными бытовыми зарисовками, включает в себя и цветистые пряные истории на тему вечного Востока:

«Есть только одна вещь во Вселенной, которая неизменна во времени. Это каменный тюрбан. Вокруг него вращаются тайные земли Аллаха, которых числом пять – Земля дэвов, Земля птиц, джаннат, Обратная сторона Луны и дехеннем. Все эти земли, по которым путешествуют наши души, постепенно изменяются, приходя к совершенству.

«А как же наш мир, хаджи?»

«Про наш мир я ничего не знаю».

Текст порой напоминает россыпь гранатовых зерен на дастархане, у этих чарующих зернышек есть имена: Грузия, Армения, Баку, Израиль, и другие, точные и приблизительные имена, но и безымянные зернышки украшают россыпь. Разница между сном, воспоминанием, зарисовкой, стилизованной цитатой и завитком воображения несущественна:

«Слушай меня, Амирам, когда ты вырастешь, да, ты поймёшь, что если на следующий день после пьянки человек говорит, что умрёт, это не значит, что он умрёт, понял?

– А что это значит?

– Это значит, что человек потратил всё своё веселье, а осталась одна печаль. Но потом веселье накопится, и печаль пройдёт, как всё проходит, азиз.»

К сожалению, время от времени в книге попадаются вкрапления как бы режущие слух:

«Снимая шлем, принц стал приближаться к прокажённому. Тот стал развязывать тесёмки своей уродливой маски, и вскоре скинул её, обнажив покрытое струпьями, перекошенное синее лицо, с проваленным носом и дырой в щеке, сквозь которую проглядывали зубы. Пригнувшись, принц ощутил зловоние и закрыл глаза.

— Нет, красавчик, глаза открой, только настоящий поцелуй способен исцелить!

Тут прокажённый с необыкновенной ловкостью подпрыгнул, вцепился принцу в голову и прижался к его устам, а царевич был в таком смятении, что не сразу сумел его от себя оторвать».

Подобные переборы (на мой субъективный взгляд, разумеется) существенно сбивают мощный поэтический настрой — и все же книга в целом оставляет глубокое впечатление — хочется пожелать автору дальнейших успехов.

Оказывается, был такой потрясающий город – Баку. В нём жили – нет, не азербайджанцы – а бакинцы. Бакинцы это люди любых национальностей и верований, люди, объединённые каким-то незримым, невысказанным свойством восприятия жизни. Наверное, это свойство грубо и неумело можно определить, как способность испытывать тот самый «дельхор» — особого рода тоску по той жизни, которой больше нет.

Амирам Григоров – большой поэт, написавший хороший роман о Баку и бакинцах, которых больше нет и теперь «дельхор» и всегда «дельхор», вообще-то.

Авторитетные дворовые хулиганы, старый раввин, бабка-колдунья, драки, застолья, евреи, народные сказки, плов и смерть.

И я бы сказал ещё раз и повторил бы ещё и ещё, что это хороший роман, но я не люблю цветущий восточный узор. Я плохой, наверное, человек. Неуважаемый, не по понятиям живу. Мне не нравится эта азиатчина, эта примитивная мудрость и томление восточной души.

Григоров пишет виртуозно – хоть и не без огрехов, но это же рукопись, к изданию всё поправят – он умеет на письме точно имитировать речь, перебивать и смешивать эпизоды, деталью – блестящим казаном – выписать всего героя. Но это мастерство не может улучшить исходного сырья, которое, на мой взгляд, сводится к напыщенному азиатскому умствованию, коего в романе в виде прямой речи слишком много:

«Когда человек слишком долго живёт в своём доме, то и дом начинает жить в своём человеке».

Мудрые мысли и красные мокасины от уважаемых людей на каждый день.

СНЫ О ЧЁМ-ТО БОЛЬШЕМ

Замечательная книга, настоящая поэма о городе Баку, которого больше нет — точнее, город-то на месте, но он уже совсем не тот, каким его помнят настоящие бакинцы.

Проза поэта по определению лучше, чем стихи прозаика, но Амираму Григорову удалось взять еще более высокую ноту — даже «матные» слова звучат у него, как припев в лирической песне, что уж говорить о сказках, тревожных снах и таинственных образах… Печальные старики, страшные воры, смешные тетки, мальчишки, пока еще не понимающие, кто они, но твердо знающие, что Баку – лучший город на свете… Потерянные в чужом мире бакинцы, выходцы из прошлого, которых так хочется собрать за одним столом — и пусть этого никогда не случится, в книге-то они вместе, а значит, все живы, и щемящая тоска может отступить хоть на время. У этой тоски, азиатского сплина, есть собственное имя — «дельхор». «Дельхор» Амирама Григорова — нежное признание в любви своей Родине, детству, юности. И даже самые сомнительные персонажи любимы автором, потому что они были рядом в далекие счастливые годы.

«В тот день, в тот далёкий день выхожу из дома своего, прямо в затопленный яростным светом полдень, иду туда, где плещется фонтан в Банковском саду, всегда одной и той же дорогой иду, сквозь крики и песни моей родины, сквозь плач бесконечного сигяха и запахи кукурмы и розового масла. Тут, отдалённый, поёт полуденный азан с минаретов Тязя-Пира, и тень твоя превращается в котёнка, льнущего к стопам, и размягчённый асфальт проваливается под каблуками. Иду мимо искривлённых деревьев персидской сирени за Армянской церковью, источающих одуряюще сладкое зловоние, от которого становишься сам не свой, мимо тощих пальм Парапета и его огромных ажурных айлантов, осыпающих свои жёлтые вишенки, мимо недвижимой древней карусели с облупленными оленями, мимо ещё более древней, чудом сохранившейся купеческой вывески «Дильдаровъ» с трубами и кранами, туда иду, где шумит неумолимый прибой самого зелёного из морей. И просыпаюсь».

У Григорова – абсолютный слух, зрение охотника и цепкая память. Живая уличная речь со всеми ее прелестными искажениями, звуки и запахи города, моря, – в «Дельхоре» все это звучит, кричит, переливается и складывается в такую яркую и незабываемую картину, что книгу хочется перечитать сразу же после того, как будет «досмотрен» последний сон.

ПРОЩАЙ, БАКУ

«Дельхор» — по-бакински сплин, депрессия, хандра (кстати, не родственник ли он столь же труднопереводимому «декохту» из старой фени?). Также, как поэтическая одержимость сродни лихости профессионального криминала, о чем нам просвистели уши модные филологи («творчество как преступление», «поэт как вор» и пр.; Сергея Есенина и Бориса Рыжего на этом фоне и помнить не обязательно). Хотя, конечно, не только у поэтов в ностальгических трипах обязательно воскреснут старые дворовые авторитеты, люди ослепительного благородства.

Роман Амирама Григорова – поэтическая проза лишь по внешним признакам (лиризм, «щемящая нота», эсхатологизм, отсутствие сюжета в привычном смысле). Всё-таки «проза поэта» — это, как правило, архитектура малых форм, а то и вовсе деталей: фрагментарность, обрывочность, незавершенность и пр. «Роман» и «проза поэта» — явления зачастую противоположные.

Между тем, «Дельхор» Григорова – вещь большая, но цельная. Сюрреалистическая («…в сновидениях»), но и традиционная, в одной из самых древних литературных традиций – ветхозаветной. И, несмотря на библейскую плотность повествования и населения, персонажи прописаны четко, как у Брейгеля. Не только черты лица, но и топография жизни.

Вообще, прозу Григорова надо выводить не из его поэзии (из поэзии Амирама надо выводить его фейсбучную публицистику, остроумную, злую, охранительную — лирический дневник легко трансформируется в памфлет; я, начав читать «Дельхор», недоумевал: позвольте, а тот ли это Григоров, чтобы вскоре убедиться – мастер тот, просто материал разный). Гораздо уместней говорить о корнях в живописи старых мастеров и кинематографе сюрреализма – Бунюэль ведь тоже порой по-средневекому архаичен.

Интересно, что у Григорова отношения со временем странные: старый Баку (район Джуут Махалля) живет во внекалендарной реальности, и кончается, когда прекращает свое существование общность «бакинцы». Согласно автору «Дельхора», это была единая нация, которую составляли азербайджанцы, армяне, таты, русские молокане, торговцы и мастеровые, музыканты и блатные… Интересней даже не цепочка событий, которая привела к подобному исходу (Амирам Григоров покинул Баку в 1993 году), а то, что прекрасный миф жил, оказывается, рядом с этими знакомыми цифрами и разрушился, не выдержав их напора.

Когда время стало куском фабулы – роман закончился.

Мне уже приходилось писать о своеобразном возрождении «кавказской» прозы на русском языке: тема оказалась близка полярным подчас писателям – патриарху мистико-патриотической прозы Александру Проханову и либеральной пассионарии Юлии Латыниной. Особь статья – авторы кавказского происхождения Герман Садулаев и Алиса Ганиева, ныне, проживающие, впрочем, в метрополии – первый в Питере, вторая – в Москве. Различия между условными писательскими тандемами чрезвычайно заметны, но сходства принципиальней: едва ли не основные мотивы кавказской прозы – имперская ностальгия и колониальная эсхатология.

Амирам Григоров, однако, здесь совершенно особняком. Даже на изобразительном уровне – скажем, он не пытается копировать акцент (традиционная проблема русских писателей), но воспроизводит манеру речи. И получается хорошо и поэтично. Но главное – Григоров не по диагнозам и рецептам. Ему нравится любить то, чего никогда не будет, нравиться болеть этой любовью. Очень поэтическая стратегия – добывать любовь к уцелевшему миру не из общей, а из своей личной ностальгии. Поскольку мир стал настолько разбит и неполон, что добывать ее больше неоткуда.

Я давно ждал от Амирама Григорова большой прозы. Я следил за отрывками, которые он размещал в Сети, и мне было интересно, что из этого получится.

Получился текст вполне понятного жанра, и предшественники Григорова очевидны. То, что Момо Капор сделал для Сараево, Орхан Памук – для Стамбула, а Феллини в «Амаркорде» — для Римини, Григоров делает для родного Баку – того многоликого Баку, которого больше нет. Это и гимн Баку, и реквием по нему.

Амирам Григоров – поэт, и неудивительно, что у него вышла проза поэта.

Об этом нам говорит ее ритм, стремительный и выверенный, который подхватывает читателя с самого начала и несет его, пока текст не иссякнет.

Эта проза автобиографична, что тоже характерно для прозы поэта. Ее герой равнозначен лирическому герою стихотворения.

Но это не дневник и не мемуары, здесь нет хронологической последовательности. Это, как определил сам автор, «роман в сновидениях».

В грубом приближении это сборник коротких рассказов, объединенных фигурой автора и образом его города. Сны, которые видит Григоров, – это смешные и грустные, светлые и горькие истории из детства и юности героя, происходящие с ним, его соседями и родными, мудрыми стариками и шумными старухами, торговцами и бандитами, школьными приятелями и странными людьми, которых двумя словами не определишь. Горскими евреями, ашкеназами, армянами, молоканами, азербайджанцами – теми, кого в описываемое время объединяло слово «бакинец». Рассказы пересекаются, накладываются друг на друга, иногда уже рассказанный сон вновь снится автору, но уже иначе. Иногда автор рассказывает нам сказку, достойную «Тысячи и одной ночи», иногда – глубокомысленную восточную притчу. Голос автора то нисходит до приблатненных диалогов, то воспаряет к молитвенной высоте.

Со второй или третьей страницы эту книгу начинаешь читать про себя с акцентом, усваивая все эти кодовые междометия — «а», «э», «ала». Кавказское пиршество с шашлыком и долмой, зеленью и лепешками оборачивается праздником русского языка, метких образов и причудливых интонаций.