Данный роман представляет из себя объемное обращение (аннотация называет это «письмом») Валерия Панюшкина к своей дочери Варе, которой, как следует из первой главы, на момент написания книги было тринадцать лет: это, по сути, история жизни Вареньки глазами отца, с эпиграфом из «Винни-Пуха», написанная эмоциональным, несколько сбивчивым «бытовым» языком и изобилующая трогательными мелкими деталями, которые хранятся в памяти любого порядочного родителя. Панюшкин любит дочь всепоглощающей, абсолютной и нерассуждающей пантеистической любовью, умиляется каждому ее слову и жесту, что совершено понятно, но в какой-то момент начинает беспокоить, потому что пантеизм его очень скоро оборачивается идолопоклонством: вот он с умилением рассказывает, как девочка убила всех гусениц (и даже придумывает теорию, почему это так и нужно – чтобы девочка убила гусениц: потому что она хорошая, эта девочка). В другой раз он рассказывает, как девочка Варенька из чувства справедливости загнобила мальчика Феденьку – и тоже с умилением. Дети жестоки, всем это известно – но никто еще пока вроде бы не придумал, чтобы умиляться этому, до Панюшкина, по крайней мере.
Исходя из вышесказанного, нетрудно, наверное, будет представить, как выглядит изложенная в книге педагогическая метода — а выглядит она примерно так: необходимо разрешить девочке ездить верхом на всем мире, включая маму, папу, старшего брата, а также посторонних, но, к своему несчастью, попавших в служебную зависимость от семьи Панюшкиных, людей, выполнить все ее капризы, вынести этими капризами мозги всем окружающим, – а потом сложить все те накупленные в процессе потакания вещи (игрушки, шоколадные шарики etc.), что не пригодились, в какое-нибудь темное место, обозвать их «противными» и неискренне посетовать на впустую потраченный ресурс. Если бы Валерий Панюшкин был женщиной, то к нему бы после этой книги совершенно точно пристал эпитет «онажемать»; но поскольку Валерий Панюшкин мужчина – то подобное отношение, надо думать, будет принято как примета большого умного сердца.
Впрочем, книга, как справедливо замечает аннотация, рассказывает не только о Вареньке, но и о самом Панюшкине – я бы даже сказал, что о самом Панюшкине она рассказывает куда больше. Мы можем узнать, например, о том, что антисоветизм у Валерия Панюшкина дошел до стадии хтонического невроза, из вот такого пассажа:
«…ты спросила, кто такой Ленин. Мы не стали отвечать, ни я, ни мама, ни Вася. Нам как-то довольно сложно было корректно объяснить трехлетней девочке, кто такой Ленин. Тогда ты спросила у бабушки с дедушкой. Вечером я укладывал тебя спать, и ты сказала:
— А я знаю, кто такой Ленин.
— Ну кто?
— Это такой человек. Дедушка говорит, что Ленин прогнал короля. А бабушка говорит, что он сидит в новой норке и никогда оттуда не выйдет.
Надо признать, бабушка и дедушка нашли-таки корректное объяснение для трехлетней девочки. Четкое и без истерики».
То есть, надо так понимать, что в семье Валерия Панюшкина только бабушка с дедушкой могут произнести имя Ленина и не впасть при этом в истерику. Эльфы так Саурона не боялись, как семья Панюшкина боится Ленина.
И, надо думать, неспроста: классовая подоплека происходящего из книги Панюшкина лезет, как нитки из ветхой одежды. С самого начала там мелькают какие-то характерные приметы вроде дачи, любимой няни, изобилия у родителей свободного времени и средств на ублажение Варенькиных прихотей; все это по отдельности звучит невинно, но как-то копится, копится и наконец, разрешается в рассказ о том, как с Варенькой случилось то несчастье, что она, катаясь на горке где-то под Монбланом, упала и выбила себе зубы (потому что недосмотрел нанятый для девочки инструктор Андре). Далее Валерий Панюшкин мечется с раненой дочерью между Швейцарией и Францией, между Греноблем и Женевой, вслед за ним мечется нанятый инструктор Андре, у Валерия банк блокирует одну из карт, потому что банку кажется странным, что ее владелец скачет из Фракции в Швейцарию и обратно; врачи Франции Валерию не нравятся, а врачи Швейцарии нравятся очень, и, наконец, в ресторане официант несет девочке заказанную рыбу «барамунди». Поскольку речь идет о здоровье и благе ребенка, Панюшкин пишет это все как само собой разумеющееся и оттого очевидно не замечает, что его текст более всего напоминает сейчас то ли какую-то главу романа в жанре chick flick, то ли запись в ЖЖ-дневнике Божены Рынски. Или замечает, но его это устраивает, бог весть.
А читатель, меж тем, держит в голове (жанр такой, почти документальный, почему же не держать?), что после всех этих перипетий Валерий Панюшкин возвращается домой и пишет очередную колонку в Сноб о том, что нужно жить так, чтобы, когда за тобой придут, было не стыдно, не хотеть быть подлецом (а ведь многие хотят!) и решительно, ни в каком виде, не потакать кровавой власти. Ну да.
И обеспечивает топливом эту антиномию одна-единственная, очень простая вещь, в данной книге явленная особенно наглядно. А именно:
Добродетель умиленности полагается в христианстве добродетелью безусловной; книга Валерия Панюшкина показывает, что такое злоупотребление этой добродетелью. Совершенно очевидно, что автор ее полагает, что в деле умиления перестараться невозможно: поэтому все, что вызывает его умиление, для него априори свято. В связи с этим какие-то вопросы морали и воспитания здесь превращены в чистую схоластическую риторику: Панюшин там и тут упоминает, что он-де пытался объяснить девочке Вареньке, что такое хорошо и плохо на самом деле. Но девочка Варенька своею непосредственностью немедленно опровергала все построения отца (и стоящего за ним объективного мира), ввергая его во всеоправдывающее состояние умиленности. Из этого паттерна прямо вытекает, что никакого на самом деле не существует, нет ни морали, ни нравственности, ни каких-то объективных структурных законов, – а есть только мистическое состояние умиленности, которое самим фактом возникновения легитимизует те явления, по поводу которых оно возникло, как истинные. А те, по поводу которых не возникло, – очевидно, маркирует как ложные.
В случае с ребенком эта схема работает, хотя и не без сбоев, потому что ребенок вообще универсальный легитимизующий посредник, воплощенный сосуд блага, так сказать; при попытке перенести это отношение на внешний мир возможны разного рода накладки, в первую очередь оттого, что источник умиления Панюшкина не вполне ясен — кто сего податель? Бог? Идеология? Гормоны? И можно ли полагаться в решении бытийственных вопросов на столь плохо откалиброванный инструмент?
В этом смысле книга Валерия Панюшкина для тех, кто хорошо знает его как журналиста, может многое пояснить в его весьма странных подчас публичных высказываниях: он, собственно, все это говорит не со зла и не с добра. Он, собственно, технически говоря, не признает существования того и другого, хоть и много рассуждает об этом. Он просто благословляет все то, что вызвало его умиление. И проклинает все то, что не.
Если мы признаем, что Валерий Панюшкин сам по себе, еще до всякого своего деяния, так сказать, онтологически добр, то тогда с этой схемой нет проблем: для внешнего мира мерилом блага будет он, точно так же, как для него самого мерилом блага является его собственный градус умиления. Но что, если мы, в своей сомнительной роли сторонних наблюдателей, заблуждаемся, и Валерий Панюшкин не добр, например?
Страшно представить.
