Данная книга представляет из себя сборник, в котором находятся повесть и несколько рассказов Валерия Айрапетяна, армянина, родившегося в Баку, потом, после известных событий, Баку покинувшего, человека с большим жизненным опытом (непростое детство, работа в абортарии и так далее), которым он совершенно очевидно гордится. Я тут долго не буду ходить вокруг да около и сразу сообщу, что перед нами — графомания эталонная, то есть такая, в которой автор пишет только о себе, мимоходом хвалится тем, что он «молодой писатель» и ходит «на встречу с Гюнтером Грассом», сыплет эпитетами и метафорами, речь ведет резко, но сентиментально, как и подобает настоящему мужчине с опытом, и не гнушается афоризмов. Прозу его прямо с начала, с первой страницы, хочется цитировать абзацами, потому что такое бывает редко – абсолютное, безошибочное попадание в жанр «жизненной литературы»; выглядит это вот так:
«Нам хотелось познакомиться с девушками, в течение дня производить на них должное впечатление, а к вечеру, заманив к себе в берлогу, утолить в их телах неуемный телесный голод».
«…шелковая лента нетронутых девичьих грез коснулась моего сердца».
«Денег у нас не было, что с лихвой компенсировалось бесшабашностью, борзым над головой солнцем, отдельной квартирой да десятью литрами неокрепшего южного вина, которое папа Артура регулярно высылал в Питер в качестве подарка сговорчивым преподавателям сына».
«Кухня была мала, от двери до окна было не более двух шагов, но стоявшая слева от входа стиральная машина как бы придавала значимости этому закомплексованному пространству».
«Тело с пружиной внутри и спортивной тяжестью посередине».
«— Милые барышни, — степенно начал он. — Как вы смотрите на то, чтобы в этот прекрасный жаркий день охладиться бокальчиком холодного домашнего вина в компании добрых джентльменов?
Артур обожал архаизмы».
Если вы зачем-либо решите спросить у автора, что именно в вышеприведенной цитате он считает «архаизмом», — то не трудитесь: совершенно очевидно, прямо по тексту, что у автора самоуверенности и апломба хватит на десятерых. По сути, перед нами классический случай того вида графомании, что была особенно распространена в начале 90-х годов. У той графомании был очень характерный тембр – тогдашние авторы, очень быстро обзаведшиеся самого разного сорта экстремальным опытом и кинувшееся по этому поводу писать детективы и «книги про жизнь», были уверены, что литературный вкус, талант и слух – это все вещи вздорные, ставшие популярными только благодаря дремучему советскому агитпропу, а на самом деле нужно только брать язык за рога и делать с ним то, что нормальный мужик делает со всем, что стоит у него на пути, – то есть, либо ломать его, либо активно склонять к сожительству, а ежели тот упирается – то и пинком его подогнать. Это ощущение – что жизнь и все, что в ней, надо брать за рога – тогда вообще было чрезвычайно распространено во всех областях, вот и в изящную словесность оно проникло. С тех пор народ как-то пообтесался, и такого рода литература схлынула, хотя и не до конца – как показывает пример данной книги.
Вообще, все это не заслуживало бы длинного разговора, ежели бы не вот какое соображение: сейчас много приходится слышать о том, что писатель современный разленился, не наблюдает за жизнью, не обретает опыта и пишет поэтому черт знает про что, а не про то, что знает. Это все, наверное, правда, но не следует, однако, забывать, что на другом полюсе маячит именно вот это: «литература жизни», так сказать, то есть нахрапистое, хотя и не без рефлексии (какая ж мелодрама без рефлексии), выплескивание на бумагу своего, эксплицитно своего опыта, каковой опыт именно в своей собственной экстремальности (подлинной или натужной) и находит в глазах авторов – и немалого числа читателей – свою полную индульгенцию. Подобная литература представляет из себя мелодраматический и мегаломанский парад «характерных примет», примет, коих единственным аргументом существования является «витальность» – типа «Кто выжил, тот и прав», ретроактивная вариация универсального аргумента «Сперва добейся».
(У Щедрина есть известное описание романа Золя:
«Представьте себе роман, в котором главным лицом является сильно действующий женский торс, не прикрытый даже фиговым листом, общедоступный, как проезжий шлях, и не представляющий никаких определений, кроме подробного каталога «особых примет», знаменующих пол. Затем поставьте, в pendant к этому сильно действующему торсу, соответствующее число мужских торсов, которые тоже ничего другого, кроме особых примет, знаменующих пол, не представляют. И потом, когда все эти торсы надлежащим образом поставлены, когда, по манию автора, вокруг них создалась обстановка из бутафорских вещей самого последнего фасона, особые приметы постепенно приходят в движение и перед глазами читателя завязывается бестиальная драма…»
Так вот, в данном случае речь идет о типологически ином, но сущностно том же подходе: мир как конфигурация физических предметов и вызванных этой конфигурацией обстоятельств, чистая комбинаторика, ни анализа, ни обобщения, ни даже попытки продать это все под красивой оберткой; феноменализм, сведенный к половым признакам, в таком духе. Много раз за последнее время приходилось натыкаться на мнение о том, что про литературных героев не хочется читать, ведь они все выдуманные: вот «жизненная литература» существует именно за счет этого позитивистского невроза современного читателя, предлагая ему максимально приближенного к «живому», «невымышленному» персонажу героя, то есть нечто вроде той самой женщины, которую распиливает в ящике фокусник и которая, для вящей убедительности, перед этим фокусом и после него ходит перед недоверчивым зрителем, демонстрируя, что она целая и настоящая).
Ну а раз речь идет о той литературе, в которой важны только фигура автора и его личный опыт, – то будет нелишним, вероятно, упомянуть, что, по сообщению Википедии, автор книги «В свободном падении» Валерий Айрапетян два года назад снялся в картине «Мужчины: Искусство обольщения» «в роли мужчины». Если вы прочтете книгу «В свободном падении» — то поймете, что по другому и быть не могло.
