Софья Купряшина «Город Хиопс»
Суходрищев, персонаж любимой всенародно комедии «Ширли-Мырли» — роль эту не без удовольствия сыграл Олег Табаков – в одной из сцен подбадривает главного героя: «Правильно, Кроликов, коси под психа!». Не знаю, какими словами напутствовал когда-то начинающего писателя Софью Купряшину благосклонный к ее творческому хулиганству Виктор Ерофеев, но очень похоже, что смысл был приблизительно тот же.
Новый сборник рассказов Софьи Купряшиной «Город Хиопс» продолжает тему, которую автор разрабатывает давно и последовательно – тему добровольной социальной деградации, пассивного вызова несправедливому устройству мира.
Юродствующие, запойные, недобрые к себе и другим герои рассказов Купряшиной «косят под психов» по все программе концерта. Вот, например, как описана жизнь «Девочки, с которой ничего» из одноименного рассказа:
«Насмотревшись в окна на пушистые ели в огнях своих богатых ровестниц, на румяных гусей и свиней, переваливающихся куда-то там, Девочка Со Спичками, С Которой Ничего решила и в своей светелке устроить праздничек. Больная мать ее наконец умерла. «Отдала Богу душу», — говорил ее больной отец. А где он, Бог. «До Бога высоко, до Путина долеко» — говорила ее больная бабушка. Ее больные братья и сестры смущенно чесали пятки и невесело шмыгали носами. Хлеба не было три дня. Все были больны: кто бронхитом, кто тонзиллитом, кто алкоголизмом, а кто и всем вместе. На лекарства денег не было. Чтобы согреться — трахались и пили. Чтобы вылечиться — пили и трахались».
Бунт против несправедливого устройства общества – важная функция искусства. Бунт этот бывает по-настоящему убедительным и бескомпромиссным, когда художник решается на вызов привычным устоям не только на словах, но всем образом своей жизни. Зеленая фея абсента, безудержный секс, наркотики и рок-н-ролл – и все это как бы не ради самого процесса, а в виде протеста против засилья буржуазного искусства, против войны во Вьетнаме, против Путина и прочих обывательских ценностей. И это очень привлекательный тренд, если планируешь умереть в 26 лет. Можно еще с 16 до 19 лет писать гениальные стихи, а потом умереть как-нибудь романтично, в Африке, в 33 года. Но к сорока годам обычно запас бунтарской энергии иссякает, человек начинает понимать, что хотел разрушить весь мир, а разрушил только самого себя, и тут наваливается тоска.
Собственно, тоску по несбывшемуся и пытается передать в своей прозе Купряшина, используя для этого всю палитру (чуть не написала поллитру) постмодернистских приемов. Аллюзиями и реминисценциями полна голова автора и «коробушка» книги. Так, в «Повести о дикой собаке» читатель узнает сюжет Кафки: «Анисья приподнялась на локте, с трудом открыла глаза и увидела, что лежит на лестничной площадке у мусоропровода. Во рту было так погано, словно полк солдат не только ночевал там, но еще и срал, ссал, блевал и дрочился. Примерно то же было и в голове. К тому же из мусоропровода сильно дуло. К тому же за ночь она превратилась в собаку, но это не слишком ее расстроило, потому что было ей очень плохо. Передняя лапа подогнулась у нее под головой, она упала мордой в пол и заскулила».
Как и герой Кафки, Анисья, превратившаяся в собаку, продолжает жить и мучиться человеческими, а пуще всего писательскими страхами:
«- Ну-с, а над чем вы сейчас работаете, голубушка?
«Еб твою мать, над чем же я сейчас работаю?» — испуганно напрягла Анисья отравленные алкоголем мозги.
Она сгорбилась над столом и прошептала:
— Повесть пишу…
— Повесть?! – снова разъярился он. – Сколько раз можно повторять, что нет такого жанра, не су-ще-ствует, тупица вы эдакая!
Анисья задрожала всем телом, слезы застелили ей глаза, и тогда она выдернулась из-за стола, схватила яйцо и хлеб, и, ничего не видя перед собой, ринулась по зеленой ковровой дорожке прочь из столовой».
Есть среди рассказов и «Дуэль. Метель», и «Преступление и наказание», и рождественская сказка, и новогодняя история. Сюжет всегда обрывочен, но его бессвязность автор пытается искупить яркостью эмоций и своеобразным юмором. Ну или всегда уместным каламбуром. Каламбурит Купряшина со вкусом и удовольствием, и отзывчивый читатель не раз наградит ее усмешкой, а может и блеснет где-нибудь в компании запомнившейся фразочкой: «Меня зовут Садистина-Жюльета Нахермазок», «О Аполлон Бельё-Ведерский!», «Вы агрессивны и перверсивны, мадам», «белочь пузатая».
Ловкий имитатор, Купряшина подражает то русским классикам, то поэтам-авангардистам, то слогу раздумчивой «толстожурнальной прозы» советских лет. Сбивчивый как пьяная икота ритм и шизофренический строй ее рассказов может по-настоящему взбудоражить неискушенного читателя.
Эрудированного же подстерегает разочарование – этот золотоносный участок уже размежевали и прочно застолбили за собой первопроходцы. Купряшина и сама это понимает, и даже в одном из рассказов проговаривается: «Как бы мне не стать похожей на Виктора Сорокина».
В этом имени соединились «два источника, две составные части» купряшинской прозы — Владимир Георгиевич Сорокин и Виктор Владимирович Ерофеев, под крыльями которых Купряшина пишет, дышит, пляшет и машет.
Отдавая должное бесспорному таланту автора и чувству языка, не могу сказать, что новая книга Купряшиной хоть чем-то отличается от прежних – разве что еще большей фрагментарностью и бессвязностью. Меня смущает и простота, с которой получается имитировать этот залихватский пляшущий слог, занимая целые страницы звукоподражательными упражнениями и подвернувшимися под руку остротами.