Я, если честно, испытываю некоторое неудобство, приступая к рецензии данной книги, потому что мне сразу хочется перейти к выводу, но noblesse oblige. Поэтому по порядку.

Данный роман представляет из себя в некотором роде жизнеописание нескольких героев, поначалу между собой никак не связанных: текст переключается между ними от одного к другому, каждая глава – это эпизод из чьей-нибудь жизни; связи между действующими лицами начинают выстраиваться позже по тексту. Действие происходит в Молдавии, или, точнее, в Кишиневе, время я аккуратно определю как «постсоветское».

Поначалу текст – особенно вкупе с названием — производит впечатление немного натужно-эстетское – он почти весь состоит их «психологических» описаний, в которых причастный оборот следует за деепричастным, а на него наезжает уже и другой причастный, так, что на слух это воспринимается как тихое, но беспрестанное шипение – в силу особенных акустических свойств суффиксов, много участвующих именно в такого сорта синтаксическом пиршестве. Иногда сам автор не справляется с изобилием оборотов, и на свет появляются рассогласованные фразы типа вот такой – «Прошли времена легенд и воровских мифов, в том числе, об украденном еще при Брежневе телевизоре, спущенном с девятого этажа на пристроенном к многоэтажке строительном подъемнике, предназначенного для ремонта крыши». То есть, читатель уже настраивается на трудную работу, как вдруг…

Как вдруг этот язык внезапно исчезает, уступая место довольно обычному, по-бытовому деловитому, что называется, «реалистическому» повествованию, так что начиняешь даже крутить головой – уж не привиделось ли? И что это было? Ощущение такое, что автор поставил себе планку, сразу перед нею выдохся, как та лошадь на скачках перед стартом, которая «не шмогла», да и махнул рукой на «стиль». Можно перевести дух и оглядеться.

Не сказать, впрочем, чтобы оглядывание это принесло какое-то удовлетворение, потому что населяют книгу (и, by extension, Молдавию) Дигола — вор, проститутка, невинный зэк, продажный адвокат, сексуально неудовлетворенная женщина, обожавшая член мужа, который ей казался «слишком нежным» (член, а не муж – серьезно, там так и написано), а также, по мелочи – воровские авторитеты, ставшие депутатами, бизнесмены, назначающие на руководящие должности только женщин – чтобы спать с ними, ну и по мелочи — кидалы там, костоломы, секс-тренеры, прокуррор, вместе с подельниками пытающий людей паяльником (!), а также засовывающий в задницу одному из героев (цитирую), «…бесценный предмет восемнадцатого века. Это не булава. И не эта херня, как ее, которую короли держали в руке на картинах, — он схватил грушу по подобию державы. – Знаешь, как ее использовали? Пытали женщин. Засовывали эту штуку бабе в пизду, по-во-рачивали и…»

Вы все еще с нами?

Один из персонажей, итальянец, — исчерпывает этот паноптикум следующей фразой, составляющей, надо так понимать, изложение травмы и причины ожесточения автора романа – «Лететь в Молдавию, где умеют лишь говно подтирать и проститутничать – а за другим молдаване, попадавшиеся на глаза ежедневно в любом уголке Турина, в Италию и не ехали, — идея, казавшаяся ему по крайней мере сомнительной».

И итальянца можно понять — жизнь в Кишиневе ужасна: по дорогам бродят маньяки, кругом грязь и разруха, населяет его та публика, которую я перечислил выше, все норовят друг друга кинуть, избить, а то и паяльником… ну да. Тут имеется определённый налет остросюжетности, но, ей-ей, до нее ли, когда мир так безрадостен и населен такой отборной сволочью.

Возможно, у Сергея Дигола была идея создать какую-то текстовую аналогию Sin City: но Sin City обладает своим сугубым обаянием только лишь оттого, что он не настоящий город, он дженерик, и то, что в нем выглядит утрированностью – при любом намеке на отображение реальности превращается в чистой воды социальную чернуху, где насилие делается уже не игрой и метафорой – а прямо предметом смакования, как и любая спорная вещь, изъятая из условного игрового пространства. Люди любят зомби, но не согласны читать медицинские отчеты про каннибалов, все очень просто. Тогда как именно этим — то есть мазохистским смакованием полицейского рапорта – и занят вообще-то здесь Дигол, и читать его даже немного стыдно, хотя, казалось бы – при чем тут я?

Словом, человек поставил себе цель — погрузиться на дно; ему так этого захотелось, что, погрузившись на дно, он думать больше ни о чем не мог, кроме как о том, что он – на дне.

Вот об этом и книга.

У молодых русских писателей есть форум в Липках, где, судя по отзывам очевидцев, царит вакхическое пьянство и прочее дионисийство. Впрочем, оргии являются не самоцелью, а лишь творческим топливом для последующей рефлексии и максимально достоверного описания означенных мероприятий и их участников под иносказательными, но узнаваемыми именами. Наверное, у молдавских писателей есть свой, тайный форум, где занимаются тем же, но под музыку Горана Бреговича. Потому что всякий раз, когда берешься читать пропитанную пряным восточно-европейским колоритом прозу, ноги начинают приплясывать под столом, а в голове сопят сопелки и звенят бубенцы.

Джинджи-ринджи, Бубамара, цыкнийэ,

Жужийе, хайдэ мори хой ромэса!

Что, как известно, в переводе означает:

Трали-вали, Бубамара,

что ж ты не танцуешь с нами,

такими славными парнями.

Каждому читателю этой яркой прозы предоставляется возможность потанцевать под «Бубамару», вспомнить фильмы Кустурицы и почувствовать себя гостем большой цыганской семьи. Вот отец (автор) знакомит тебя с детишками (персонажами). Это Нику, Сырбу, Адриан, Игорь. Затем являются Екатерина, Лучия, Виолетта, Наталья, Луминица и Феличия. А вот Анна и Боршевич (это, впрочем, кажется, фамилия). Потом снова Нику, Саша, Маша и Михаил.

Запомнить не так уж просто, зато необязательно. Наверное, именно это имел в виду Сергей Дигол, называя свою книгу «Подлинные имена бесконечно малых величин». Так и представляешь – бегают по дому бесконечно малые величины с чумазыми веселыми мордашками, и откликаются на все имена подряд.

Да и, собственно, какая разница, если тасовать героев можно как карты в колоде.

А еще тексты русскоязычных молдавских писателей хороши тем, что читаются легко – от первой до последней страницы. Или от последней до первой. Или с середины до любого места. И даже слева направо, как арабская вязь.

Поэтому нет смысла и пересказывать сюжет романа. Впрочем, кажется, заканчивается все хорошо. Или начинается. Или в середине все хорошо, а в начале и в конце – просто замечательно. Щедрый на персонажей и сюжетные линии автор напоследок одаривает читателя и народной мудростью:

«Ибо все болезни – от неправильного применения того, чем нас одарил Создатель».

А кого, чем и зачем он одарил – тут уж догадывайтесь сами.

Термин «женская проза» не требует разъяснения ни для кого, кроме литературоведов, которые в процессе жарких споров об этом явлении написали уже не одну диссертацию. Все остальные — и стар, и млад — смутно, но все же представляют, чем подобная литература отличается от какой-либо другой.

После прочтения романа С. Дигола «Подлинные имена бесконечно малых величин» очень захотелось ввести равнопротивоположный в гендерном отношении термин — «мужская проза». «Мужская» не в смысле «написанная мужчиной» (впрочем, не отрицая такого значения), а в смысле — акцентирующая насущные трудности мужчины как существа бесконечно трогательного, оскорбленного невниманием в обществе тех, кто «коня на скаку…».

Один из главных героев — несчастный молдавский вор женственно названый Нику, отрицающий весь героический пафос собственного этого имени. Он, несмотря на возраст, с наивным рвением, какое свойственно неопытным юнцам, пытается перестроить свои взаимоотношения с этим жестоким миром, который издевается над ним, закованным в манекен самым жестоким образом. (Где-то мне приходилось слышать, что в нашем строгом законодательстве действие статьи о сексуальном насилии распространяется только на мужчин… Глупо, но показательно).

Поддельный сувенирный буддизм, в котором ищет спасения другой герой, так же подвергаемый пыткам при помощи жутковатого средневекового орудия, честно говоря, тоже напоминает пирожное, которое барышня, утирая горькие слезы, покупает себе от отчаяния и слабости перед лицом беспощадного мира самцов.

Третий герой (а в романе, как в женской косе, переплетены три истории), и вовсе — женщина, но всем своим существом ее образ лишь подчеркивает беззащитность мужчины в мире романа. О чем говорить: ее муж ничего не может изменить, он добровольно соглашается безвольно наблюдать за ее бурной интимной жизнью из-за тюремной решетки… Она же — амазонка на белом кроссовере «Тойота Раф», в ее власти — самый страшный человек в городе, или даже в стране.

Вообще в романе бесконечное множество «мужских игрушек», например, машин с точным указанием модели и марки, что только подчеркивает инфантилизм «сильной половины человечества». Мужчины в романе беспомощны, как слепые котята из мусорного бака: их жалко, но брезгливость побороть сложно, как сложно побороть гадливое ощущение от термина «женская» (а в данном случае — такая же, но «мужская») проза.