Ксения Букша «Завод «Свобода»»
У Ксении Букши хорошо развиты зрение, слух, обоняние, осязание и даже вкус. У нее хорошая память. С таким арсеналом можно начинать, но Ксения начала давно и теперь продолжает. Ее новая книга «Завод «Свобода» – производственный роман. Первое, что приходит в голову: Зачем?
Производственная жила, разработанная и полностью выбранная соцреализмом, тысячи раз безнадежно экранизированная и всеми кому не лень спародированная, была закрыта писателем Владимиром Сорокиным. И вот теперь Ксения Букша решает вдохнуть жизнь в тлен, прах и гнильё. Посмотрим, что у нее получилось.
Во-первых, роман этот очень похож на текст киносценария. Но только такого сценария, по которому все фильмы уже сняты. Все производственные драмы, от «Случая на шахте номер шесть» до «Дублера, который начинает действовать».
Не только советская производственная традиция пошла в ход. Почему бы не использовать при оживлении душного жанра зарубежный опыт? Вот, например, «Танцующая в темноте» Ларса фон Триера. Его же «Самого главного Директора» Ксения точно учитывала в работе и даже передала ему привет в виде эпизодического персонажа Гамбревского. Чем Завод «Свобода» хуже ресторана «Труд» из «Вдаль уплывают облака» Аки Каурисмяки? А тем же самым хуже, чем всегда.
«За некрашеным, рассохшимся, заляпанным окном, в сонном пыльном безветрии, темнеет, и это не ночь: ленинградские ночи в мае белые. Нет, это буря надвигается на Нарвскую заставу с моря. Искоса направленным, желтоватым светом озарены напоследок улицы. Валя K вспоминает вдруг, где и когда он видел такой же странный свет: когда был маленьким и они уплывали из Ленинграда на барже. Смотри, сказал Вале старший брат. Валя обернулся на город и увидел над ним фантастическое, зловещее солнце, заревом гремящее по черному небу. Мама, там конец света? — спросил Валя. В ту ночь горели Бадаевские склады.»
На Бадаевских складах мне нужно было сделать паузу, потому что это невыносимо.
Писатель Андрей Темников говорил так: когда пишут фронтовую прозу, то там обязательно есть сцена, где герой вынимает пистолет, привязанный ремешком к кобуре, вылезает из окопа, оборачивается к воинам и кричит «За мной!» — это известная фотография, которую везде печатают. И писателю брать такие вещи зазорно.
Конечно, у Сорокина горящие Бадаевские склады тоже есть. Про них заливает несмышленому школьнику пожилой перверт Штаубе. Сорокин прав, ТАК говорить на эту тему можно только имея какие-то особые намерения по отношению к слушателю. Либо иной вариант, неподсудный – попугайничанье, повторение тысячу раз сказанного. Все это похоже на неразменную шоколадку Чебурашки, что-то чужое, содранное из кино или общей замыленной, культурной памяти питерцев, нечто бесконечно провинциальное.
Когда пытаешься вспомнить редкие победы автора над производственной темой, вспоминается «Листопад» Иоселиани. Всего-то дел было – сделать местом действия винный завод в Грузии. Если Сорокин показывает безобразную суть производственной поэтики, то Иоселиани выполняя формальные условия жанра создает нечто живое. Можно вспомнить «Страсть» Годара: Почему не показывают работающие машины? Потому что это порнография. Это слишком сексуально. И еще многие вещи Платонова, где работа показана как упоительное занятие (запах машинного масла в «Прекрасном и яростном мире»), а заодно сцена у Толстого, когда Левин косит клевер. Ничего там нет общего с соцзаводом, который выглядит благостным и жеманным у искреннего сценариста, представившего себя фабричной девушкой.
Девичьи интонации героинь Букши порой умиляют, именно за счет них появляются в тексте живые места. Зато там, где у Сорокина тектонически роскошный съезд в шизофрению, у Букши – фельетон:
«… Мы обойдем все наше секретное производство и ревизуем всех, кто у нас снимает. Обучающие курсы для киллеров? Отлично. Производство пирожков с крысятиной? О’кей, тоже бизнес. Кастинг б…дей? Добро пожаловать. Штампование поддельных документов? Оставайтесь с нами. Бухгалтерские услуги? Взимаете дебиторку? Гм… Пожалуй, нам придется расстаться. Вообще, Инга, мне пришло в голову, к нам же могут подсадить шпионов. Представляешь, приходит шпион и снимает в аренду нашу яму для таяния снега. Притворившись нормальным, тихим содержателем собачьего притона. А сам из этой ямы шлет шифровки при помощи лая».
Глава 26 для меня загадка.
«Все в кайф, пипл! Разстремтие механообрабатыхующего пфыкизводстху ведется в гыпрурлении увеличения фыличестху станфыв с ЧПУ, внедрения высофыпфыкизводительных уртоматов и спецстанфыв, изготовленных силами зуфыда и покупных. Одним из высофыпфыкизводительныфыв с ЧПУ явфыется многооперационный станок — обрабатыхующий центр с магазином гы 24 инструмента Астанислао Карреа куда разойдутся деньги?»
Зачем понадобилась эта практически цитата из Сорокина? И так ведь, и без того… Впрочем, это тоже сигнал. Автор сомневается в своей убедительности, подбрасывает новые улики, когда дело уже закрыто. Вот и в главе 37 вытаскивает Триера собственной персоной (мало как будто Гамбрини) в процессе перетряхивания совсем несвежего аллегорического белья:
«на самом деле для меня завод это такая знаешь модель модель вот нашего государства как ни странно модель того вот знаешь как вот я не помню у ларса фон триера был один из его первых фильмов про психиатрическую больницу она называлась королевство это был телесериал я не помню он описывал эту модель общества существующую в реальности модель нашего государства в частности потому что этот завод в государстве и нам свойственны все те пороки и здесь есть социум здесь есть там бюрократия которая вот тоже собственно говоря все ею пронизано и мы видим коррупцию потому что где бюрократия там и коррупция мы видим здесь и любовь наверное ну вот достаточно государство вот эти четыре вот как бы стены которые можно взять покрутить на столе и представить себе это общество в котором мы вот как-то и живем как ни странно я тоже замечаю ну по крайней мере мне так кажется»
Ксения понимает, что это дурное дело и скрещивает пальцы, выкладывая все эти общие места в виде диктофонной расшифровки.
Сильное место – молчаливые звонки директору L от перенесшего инсульт Сотрудника X.
«X молча говорит и говорит, убежденно и красноречиво. Он говорит: не потеряем ли мы этот рынок? Вот взялись за «Золотой шар-М» — модернизированный. Взяться-то взялись. А условий нет. Нужен новый участок для хранения. Сейчас собираем, и на улице лежат! Очень нужно бы нам ангар для хранения построить. А еще — купить бы нам установку гидроабразивной резки материала, которая листовое железо для корпусов «Шара» резало бы смесью песка с водой. Она — экологически чистая, при обработке металла не выделяется вредных веществ. Ее можно рядом с колыбелькой ребенка ставить. Ну, и дальше целая цепочка уже мечтается… Тут нужен и сварочный участок, на котором висят, как караваны верблюдов, караваны «Золотых шаров»… В общем, много чего надо, чтобы не отстать от Канады и Чехии.
— Надеемся в государственную программу попасть, Иван Борисович, — сообщает L. — Тогда будет и гидроабразивная…
Текут минуты, течет потоком блестящая речь в гробовой тишине. Темнота на улицах меняет позу. Золотая темнота под фонарями. Немота бесснежной зимы. Серый асфальт. Прижав к уху трубку, L сидит и не дремлет. Это одна из обязанностей директора. Последняя обязанность дня и первая обязанность ночи».
В предисловии Дмитрий Быков пишет «Вертикально развивающийся писатель — большая редкость, и наблюдать за ним — одно удовольствие». Другое дело, что Быков, кажется, думает, что вертикаль это вроде встать на табуретку. На самом деле, вертикаль — это то, что вносит параметр духа, высоты неба. Да, вертикальное движение романа «Завод «Свобода» — это то, на что обращаешь внимание. Подъем на лифте.
«Единственный недостаток есть у заводского лифта: он может остановиться раньше, чем надо, и открыть двери. Надо просто еще раз нажать на кнопку, и он тогда едет правильно»
Последняя остановка лифта – финальная сцена романа. Герой АШ выписавшись из больницы приходит на завод и поднимается на верх старинной заводской башни, где недавно установлен разработанный конструкторским бюро агрегат:
«Чувство нехватки, то чувство, которое в нем было основным всю жизнь, вдруг неуловимым поворотом ключа как будто осветило мир; все так же недоставало, но это было прекрасно. Хорошо жить столько, сколько понадобится, и ты почти не переменишься, как не менялся до сих пор, и эта чуткость, и течение времени, теплая свежесть, воздушные токи вокруг, эта серо-белая дымка, в которой есть весь спектр, и «Курс», и новая разработка впереди, и узловатые веники тополей на чисто выметенном проспекте Стачек, и бледно-сиреневое небо над городом, — это и есть […]»
И это отправляет нас к Алоизиюсу Бертрану (а ведь местами книга Букши – тоже стихотворение в прозе).
«Каменщик Абраам Кнюпфер, с мастерком в руке, распевает, взгромоздясь на воздушные леса – так высоко, что может прочесть готическую надпись на большом колоколе, в то время как под ногами у него – церковь, окруженная тридцатью аркбутанами , и город с его тридцатью церквами.
Он видит, как потоки воды сбегают по черепицам и каменные чудища изрыгают их в темную бездну галерей, башенок, окон, парусов, колоколенок, крыш и балок, где серым пятном выделяется неподвижное продолговатое крыло ястреба…»
Тоже производственная тема. И здесь же ответ. Не та башня, не та. И не в лифте, который останавливается в пролетах и глотает, давясь, этажи эпох, дело.
Ксения Букша талантливый писатель и поэт подобно герою Семены Фарады из фильма «Чародеи» (да, и оттуда цитата в книге есть) заблудилась не в тех пределах, где читатель мог бы обрести счастье. Известный ловец запросов эпохи Дмитрий Быков пишет «Сейчас она (К. Букша), точно уловив запрос эпохи, написала производственный роман»
Эй, ловцы! Идите в подшёрсток!