Книга Абузярова – это не роман, а, скорее, сборник новелл, или историй (главы тут так и называются – «истории»), представляющих из себя описание текущей жизни в заметно абсурдном, замкнутом на себя выдуманном мире, по прихоти автора (и несколько лукаво) вписанном в знакомую всем географию. Действие происходит в некоем абстрактном поволжском городе под названием Нижний Хутор, в котором живут не менее абстрактные «поволжские финны», то есть люди такие же, как и мы с вами, просто обладающие звучащими «по-фински» именами, в которых довольно быстро начинают опознаваться знакомые слова: хапугу зовут Хаппонен, женщину, орудующую веником, – Веннике, сантехника же – Каакко (что, по-моему, дурноватый вкус) и так далее. В названиях улиц присутствует слово «стрит», деньгами являются «сантимы», печатный орган именуется «Нижний Хутор Индепендент», словом, подход понятен. Городской быт здешних обитателей отчетливо напоминает быт жителей Шира: и там, и там все как у людей, только меньше, уютнее и немного наперекосяк. Другой очевидный (и, вероятно, более культурно отрефлексированный) аналог – это Цветочный город коротышек Носова: словом, ассоциации все положительные, очень, так сказать, домашние и настраивающие на дружелюбный лад.

Ну и, собственно, писатель Абузяров читателя, настроившегося на такой лад, совершенно не обманывает. Трудно сказать, сколько, в зависимости от накопленного личного уровня культурного скепсиса, кому нужно будет времени на то, чтобы обжиться в этой своего рода волшебной стране, – но когда процесс вселения сюда и притирки к местным жителям и обычаям проходит, то примечается, что жаловаться тут решительно не на что: реальность тут совершенно цельная и, что еще важнее, изложенная абсолютною цельным, адекватным и, так сказать, конгруэнтным ей языком. Язык этот не очень сложен (сложного и не нужно), обладает существенным люфтом, позволяющим легко вбирать в себя как прямой пафос, так и нынешние разговорные слова вроде «туса» и «менты» — и делать их совершено своими, как бы «другими словами», словами внутреннего лексикона, то есть своего рода еще одними «сантимами», «диалектизмами» этой страны, где они, в общем, означают не совсем то, к чему привыкли жители за ее пределами. Собственно, то же самое происходит и с самими местными жителями: их социальные приметы описаны все очень подробно и «правдоподобно» – тут есть артисты, журналисты, так называемый простой народ, бандиты, хулиганы, etc. — но они их никоим образом не детерминируют их так, как детерминировали бы в реальном мире — чтобы понять значения слова «сантехник» в мире Абузярова, нужно сперва изучить созданный им мир, где сантехники, помимо прочего, занимаются ублаготворением духов воды, – и только тогда оценивать статус носителя этого звания на местной социальной (и экзистенциальной) иерархической лестнице. Книга написана с юмором, иногда довольно черным, иногда простодушным, но всегда очень мягким – (настолько мягким, что более скептичный человек, возможно, пожмет плечами), по ней традиционно рассыпаны несколько бесцельные культурные ссылки вроде «как вам рассказать о Ювенале?» (Ювенала – это местная цветочница), и, в общем, текст этот, помимо своей собственной внутренней логики, очень хорошо вписан во внешнюю логику ожидания обычного нынешнего образованного человека: там есть все, что ему нужно, и есть нечто большее.

Тут, наверное, необходимо было бы порассуждать, для чего Абузяров затеял написание притчи – а это именно причта, иногда даже немного до назойливости притча, — и какой в ней сверхсмысл или что-то в этом духе — но, если честно, совсем не хочется. Там есть все необходимые смыслы, не извольте сомневаться, Абузяров писатель профессиональный, — но книг «со смыслом» сейчас так много, а книг, вызывающих живой интерес и умиление при этом, книг, обладающих своим собственным метаболизмом, – так мало, что построенную Абузяровым аккуратную, сентиментальную и абсолютно замкнутую и цельную конструкцию совершенно не хочется разбирать на болты и секции: она хороша как артефакт.

В любом случае, понятно, что такого рода вещи – это всегда, в сущности, развернутое применение приема под названием «остранение»: когда реальная жизнь, взятая в волшебные рамки, с выпяченными в ней комическими деталями, долей чисто синтетического, извне привнесенного абсурда, и раздутыми до субстанциональных масштабов акциденциями, внезапно начинает казаться нереальной и обладающей каким-то странным, прежде незаметным измерением: в этой ситуации она принимается казаться больше, чем жизнь, даже тогда, когда за ней ничего большого не стоит, — она как бы провоцирует поискать это большее, и многие находят.

Притча вообще всегда именно поэтому очень выгодный ход, именно этой ее выгодностью и объясняется во многом популярность фанфиков, равно как и изобилие графомании в притчевом жанре. Чтобы ей не быть графоманией, тут надобны несколько совершенно определенных вещей: автор должен уметь очень четко выбрать и модерировать язык, не увлекаясь выписыванием парадоксов и афоризмов, которые в притчевом дискурсе уж очень легко пишутся, должен, очевидно, хорошо представлять себе механику и аксиоматику своего вымышленного мира и, наконец, – вполне сентиментально – любить своих героев неподдельной любовью. Так вот, у Абузярова есть или получилось то, другое и третье; в итоге же – у него получилось то, что в быту, в рекомендациях друзьям, называется «очень хорошей книжкой», что по нашим временам – существенная редкость.

Думаю, Ильдар Абузяров в детстве мечтал стать знаменитым фигуристом. Он выходит на ледовую арену в трико, расшитом блестками. Тысячи зрителей замирают на трибунах, миллионы – у экранов телевизоров. Вступает музыка, он начинает медленно скользить, а затем – стремительное вращение, прыжок, каскад. По трибунам проходит ропот восхищения. И вот он уже парит, летает, кружится в воздухе надо льдом, как причудливый мотылек. Затем – усталые поклоны, рев толпы, летящие на лед букеты и плюшевые мишки.

Вместо фигурного катания Ильдар пошел в литературу, но мечты, как мне кажется, не оставил. Каждая его книжка – это такой эффектный выезд на лед с сияющей улыбкой и раскинутыми в приветствии руками. Одна загвоздка – катание нашего чемпиона, прямо скажем, на уровне дворового катка. Конечно, симпатичный юноша в трико с блестками может нравиться и сам по себе, без коньков. Ему даже можно вручить какую-нибудь медаль – например, шоколадную. Но это уже другой вид состязаний, а мы говорим о литературе.

В романе «Финское солнце» использован не новый, но и не такой частый в современной литературе прием – говорящие фамилии. По замыслу автора, читателя должно позабавить, что запойного мужа героини зовут Алко Залпоннен, городского сантехника Каакко Сантари, торговца-челнока на вещевом рыке Тапко, шоумена и владельца казино Артти Шуллер, и так далее. Герои занимаются в основном тем, что оправдывают свои забавные прозвища. Тапко торгует, Шуллер наживается на простаках, следователь Калле Криминале расследует преступления. Все это напоминает странную пародию на фильмы Акки Каурисмяки, но для пародии тексту не хватает сатирической остроты, а для юмористического романа в духе Матти Ларни – живости и тепла в отношении автора к своим героям. Понимаешь, что придуманы они «с выходцем», для блеска, для красного словца.

Кстати, профессор Криминале запрыгнул в книжку Абузярова прямиком из одноименного романа Малькольма Брэдбери, да и многие приемчики, использованные в «Финском солнце» явно позаимствованы у маститого американского коллеги по перу.

Но, стоит отметить, что остроумием автор явно не обделен. Правда, есть у него вредная привычка рассказывать шутку до конца, с пояснением, чтобы уж стало понятно даже самому простодушному.

«– Ну вот, – выдохнула Хяйме, – мой “Дом” – награда мне за то, что я объявила целибат и отказалась от всех мужчин.

Хяйме нравилось это слово, потому что оно было красивым, и еще ей казалось, что “целибат” произошло от “целлюлит” или наоборот.

Однажды в газете Хяйме прочитала, что “целлюлит” случается у девушек, готовых и даже склонных к деторождению. То есть у созревших женщин. А у не родивших женщин после климакса проходит. С тех пор Хяйме очень боялась, что ее целлюлит однажды пройдет. От целлюлита она не хотела избавиться, а все остальное – катись оно к черту».

Или так:

“Молодая вдова с барской неприметной красотой ищет работящего спутника жизни.

О себе: в.о., без вредных привычек, жильем обеспечена”.

“Хм, – хмыкает Упсо. – Давай рассказывай про в.о. Была бы ты – Во!, сидела бы ты без мужика! Было бы у тебя в.о., ты была бы уже давно замужем”. Где-то Упсо слышал, что вуз – это “выйти удачно замуж”.

Сюжет романа пересказывать не буду, просто потому, что разобраться в хитросплетениях сюжетов книжек Ильдара может только Шахерезада, которой наутро грозит смертная казнь. Но исключать того, что «Финское солнце» найдет своего благодарного читателя, тоже нельзя – все же скользит в сочинениях автора неуловимое обаяние, сродни сияющей улыбке незадачливого фигуриста.

Финно-угорская тема в последнее десятилетие стала весьма популярной в отечественной словесности через двух одаренных мифотворцев – пермяка Алексея Иванова и волжанина Дениса Осокина. Молодой автор из Нижнего Новгорода по-своему развивает тему, пытаясь выявить тайную финскую карту родного города. Но там, где у Иванова скачут манси на боевых лосях, а у Осокина современные парни, девки, мужики и бабы полуосознанно исполняют древние ритуалы, включая поэтические хромосомы далеких предков, Абузяров ограничивается довольно поверхностным называнием героев говорящими «условно финскими» именами, которые, видимо, кажутся ему остроумными, а также несколько наспех вшитой в городские реалии космогонией. Подобная комбинация, в принципе, могла бы работать, но, по моему ощущению, у Абузярова эти лыжи почему-то не едут – то ли настоящей одержимости не хватает, то ли материал автором недостаточно обжит и освоен.

— А ты когда-нибудь жил в пододеяльнике? – интересуюсь я у возлюбленного.

Мы застилаем постель, и я полностью залезла в пододеяльник – изнутри удобнее расправлять его края.

— Жил, — смеётся мой парень.

— Ах вот как, — выглядываю, — значит, все в детстве делали собственный дом в пододеяльниках? Тогда давай жить вместе, — приглашаю я. Он совершает попытку сопротивления, но вовремя понимает, что проще – уступить, лишь бы я не придумала нечто ещё более абсурдное. В итоге мы вдвоём сидим внутри пододеяльника и хохочем. Но я, хохоча, вдруг отмечаю, что изнутри пододеяльник кажется шире и просторнее, нежели снаружи. И когда мы там, «в доме», детская игра — уже не совсем несерьёзная шутка, но приобретает глобальный контекст…

Герои романа Ильдара Абузярова «Финское солнце» занимаются тем же самым – обыденным бытом: чинят сантехнику, выращивают цветы, выметают пыль и мусор, намываются и придираются друг к другу по мелочам…

Действие романа происходит в современном, но несуществующем городке Нижний Хутор. Однако указано, что Хутор этот входит в состав некой Российской Империи (исходя из названия городка, тут имеет место быть параллель с Нижним Новгородом, в котором сам автор провёл ни один год сознательной жизни). Герои – сказочные поволжские финны. Сам Ильдар Абузяров в интервью называет своё произведение «роман-миф», а сказочны его персонажи уже хотя бы тем, что носят говорящие имена и фамилии: сантехник — Каакко Сантари, прачка – Сирка, работница социальной службы – Ювенале, солдаты – Атти и Батти, девушки-бездельницы – Вилья и Хилья, и тому подобные…

Можно подумать, что автор не особенно утруждал себя подборкой имён для героев – слишком уж имена эти конкретны, если не сказать – примитивны. В принципе – так удобно. И писателю не приходится лишний раз отвлекаться на занудную перепись личностных качеств очередного персонажа, и читателю – на проектирование образа этого персонажа в своём воображении. Сказано, что мужа героини зовут Алко Запоонен — и всё сразу ясно. Писатель, вероятно, просто захотел себя и нас таким образом чуточку развлечь… В конце концов, кому ещё этим заниматься, как ни человеку с непривычным для уха ФИО – Ильдар Анвярович Абузяров?

Однако, если взять во внимание слова самого Захара Прилепина: «…я воспринимаю Ильдара, как редкое, ни на кого не похожее литературное явление», а также тот факт, что автор – не клоун и даже не артист бурлеска, задумываешься о том, что в этих именах-дразнилках заложен свой смысл.

А смысл этот хотя бы в том, чтобы пощадить читателя: ведь поглощать описание реальной (и, несомненно, трагичной в этом своём быту) жизни «обывателя» всерьёз порою становится просто невыносимо. Приём Ильдара ненавязчиво разбавляет это ощущение тотальной безнадёги. Которое, однако, никуда не исчезает, но утверждается, приобретая иной, своеобразный оттенок; тоска не накатывает внезапно, но пронизывает постепенно и равномерно. Так в кино героя отравляет яд, нужными порциями и систематически попадающий в его бокал не без помощи лекаря-обманщика или неверной жены…

В определённый момент становится уже как-то совсем невесело, потому что осознаёшь: Нижний Хутор — никакой не сказочный городок, и говорящие имена-фамилии – это игра контрастов, пародия на «говорящие фамилии», то есть пародия – на пародию. «Прачечной заведовала Сирка» — вот, смотрите сами, ну что может быть более предсказуемым и оттого печальным?

Или:

«Он решил, что у них к пяти годам совместной жизни должны быть раки на ужин» — ну ужас же! Пять лет совместной жизни – и всего лишь какие-то раки как итоговое достижение, — «И все это называется счастьем».

Нельзя сказать, чтобы все герои так уж бездумно проживали свои будни в Нижнем Хуторе, наоборот, некоторые ищут в повседневных занятиях своё предназначение: «Как-то Каакко пришел ко мне и сказал, что сантехники берут на себя вину всех. Что они берут на себя чужие грехи. Что они члены мистического Братства сантехников, что ковыряются в помоях в стояках обычных семей. Разгребают клоаку. Накопившийся отстой в отстойниках. В тухлой ложной семейной жизни без радости. В суете сует с постоянным мытьем посуды и полов» — а редко ли мы сами встречаем людей, которые искренне наделяют свои обыденные действия значительным, а подчас – спасительным смыслом? И, что уж таить, не являемся ли мы порой сами такими людьми, на самом деле будучи, в лучшем случае, просто средней руки профессионалами? Наверное, это неплохо. Но оно точно — так.

Читать об этом в форме «мифа», сдобренного долей нарочитой наивности – страшновато.

Ужас в романе не нагнетается, не навязывается, и оттого он есть.

Чего только стоит одна история о том, как две старшеклассницы Уллика и Аллиби по неведомым причинам выбрасываются из окна квартиры – один в один загадочное групповое самоубийство девочек-подростков в Балашихе в 1999, повлекшее за собой целую волну подростковых самоубийств. Эта нераскрытая трагедия ещё очень долго наводила страх на всех остальных подростков того времени, включая меня.

А теперь в эту тревогу погружает писатель:

«Женщины во всем Доме сидели и ждали свое женское счастье, ждали, по большей части, напрасно и бесполезно. И каждая из них, надеясь лишь на счастливое будущее, собственноручно выбрасывала свою жизнь в окно».

«Я гляжу на них, словно из «вневременьи». На старых и молодых одновременно.<…> Я вдруг понимаю, что трамвай совершает круг Сансары. Что это замкнутый круг пороков и любви, из которого выход только один — смерть. Глядя на лица подростков, я представляю себе их в зрелости и старости, сопоставляю с лицами родителей и понимаю, что круг грехов замкнулся»

Целостное, а не фрагментарное восприятие Абузяровым созданной им же действительности – чуткое, но пассивное, подводит автора к озарению: он понимает, что эта действительность в том виде, в котором она зафиксирована, никак не может дальше существовать.

Местечковая поломка сантехники в начале романа – этап на пути к большой беде:

«Так, кажется, было написано в пророчествах древних поволжских финнов о гибели Нижнего Хутора, который в конце времен целиком уйдет под воду

-Будет еще хуже, – сказала женщина, свесившая голову сверху, – скоро пойдут дожди, вода будет прибывать, а потом хлынет и размоет фундаменты многих домов. Подточит стены. Многие захлебнутьсяи и задохнутся, как Ванни и Кайса. Ратуша с башней, где заседает мэр Мерве, обвалиться. А мой розовый домик точно смоет со склона в овраг».

Весь роман Ильдара Абузярова – одна большая метафора.

«Финское солнце» — антиутопия.

И очень хорошо, что Ильдар Анвярович таки не лекарь-злодей и не неверная жена: то здесь, то там он вселяет надежду на возможность спасения. Скажем, одна из героинь, девушка, в которую влюблены поголовно все, и, наверняка, влюблены неспроста, произносит такие слова:

«Если относиться к магии как к игре в детском саду с самим собой, то мир вокруг становится как стол с пластилином и красками. Бери и делай, что хочешь, и разукрашивай в любой цвет»

И тут я, тоже, вроде, далеко не самая безнадёжная девушка (и имя-то какое!), продолжая детскую игру, думаю: «А хорошо иметь собственное жильё. Пусть даже оно – пододеяльник. Пусть даже в том мире, что вот-вот норовит уйти с концами под воду»…

Финляндия в представлении обывателя-петербуржца — это «Фейри», швабры, аэропорт и жуткая трасса «Скандинавия». Сами же финны рисуются пьяными персонажами анекдотов, образ которых отчасти воспроизведен в кинокартинах об особенностях национальных охоты, рыбалки и т. п. Если нырять глубже в море ассоциаций с тем, что такое «Финляндия» всплывают вдруг детские воспоминания о странной женщине, встретившейся на пути Герды в царство Снежной королевы, ножи, суровые полутона фильмов Каурисмяки, а во рту остается привкус отборной, идеальной до скуки лесной ягоды…

Роман И. Абузярова не описывает жизнь современной Финляндии, но в то же время не лишен всех перечисленных выше ассоциативных рядов. В «Финском солнце» создается особое мифологическое пространство (смысловой центр которого — Нижний хутор, а точнее, парк «Дубки») согретое не менее мифологическим финским солнцем.

Это солнце способно не только всходить и заходить, подчиняя всю жизнь персонажей романа заданному ритму, но и накрывать все медным тазом, схлопывая весь мир романа в небытие. «Финское солнце» — история гибели маленького мира, населенного духами и магией. Безмерно трогательные поволжские финны напоминают муми-троллей. Но к ним не прилетит комета из далеких миров, они сами станут причиной гибели своего чудесного муми-дола.

Легкая небрежность языка автора создает впечатление, что перед нами перевод, в процессе которого музыкально-поэтичные, витиеватые речевые обороты поволжских финнов (такие свойства говора угадываются даже в переводе) в русском переложении обрастают странными наростами, что несколько портит впечатление от прочитанного. Нарочито говорящие имена героев, опять же благодаря усилиям мнимого переводчика, значительно упрощают чтение романа. «Кто такой Елла Пукки? То ли дело — Дед Мороз», — подумал переводчик и передал значения странных, непривычных русскому уху имен, снабдив их для достоверности финским акцентом (один сантехник Каакко чего стоит!). Подобное именование персонажей упрощает чтение еще и потому, что их количество героев на 120 страниц текста огромное. Мир романа населен так же густо, как сказочный лес.

В целом роман оставляет после прочтения приятно-горькое впечатление: сожаление о чем-то навсегда утерянном, естественном и в то же время сказочном, то ли Нижнем хуторе, в котором даже движение трамваев подчинялось магическим законам, то ли детства, покидать которое так не хотят герои «Финского солнца», то ли чего-то еще.

Действие романа разворачивается в финском городке Нижний хутор. Олигархи Хаппонены владеют всеми видами бизнеса. Мэр Мерви – мусором и крематорием. Мусор – основной ресурс Нижнего Хутора. Значительную часть дня жители посвящают его сортировке, отделяя бумагу от пищевых отходов, стекло от жестянок, пластик от резины. Трэш-тайм, основа социальной жизни Нижнего хутора, когда все жители выходят на Мусорную улицу со своими пакетами, чтобы забросить их в мусоровоз. К этому моменту привязаны променады, свидания, встречи с друзьями. Из мусора в Нижнем хуторе сделано абсолютно всё – дороги, дома, упаковка, домашняя утварь. Мусорный город потихоньку высасывает жизненную силу из всех обитателей. Даже жизнерадостный сантехник Каако, поначалу бодро совмещавший прочистку сточных труб с прокачкой фаллопиевых у всех окрестных домохозяек, потихоньку заражается всеобщим унынием, начинает пить и болеть. Тело другого местного мачо Рокси полицейский находит в квартире сумасшедшей старухи, которая мешками тянет домой барахло со свалки. «Ничего странного, — подумал Калле, — немудрено не приметить человека в такой горе мусора». Пришёл детектив, расследуя совсем другое преступление: в ожидании трэш-тайма, старушка с мусорными пакетами зашла в супермаркет, а когда выходила – грабитель решил, будто она выносить полные пакеты продуктов. Вырвал мешки из её рук и скрылся. Путь героев, существующих в трансе отчаяния, от свалки, через супермаркет, в крематорий составляет сюжет романа, который разделён на восемь глав. Все герои находятся на разных отрезках общего пути, который не сулит ничего кроме уныния, поэтому ближе к финалу две девочки прыгают с крыши Дома – единственного высотного здания в Нижнем хуторе.

Все герои работают или на Хаппоненов или на Мерви. Тотальная коррупция. Перспектив никаких. Зарплаты такие маленькие, что если питаться только сардинами, макаронами и оливковым маслом, всё равно не хватает на отопление. Поэтому грузчик Тарья вынужден при разгрузке вагонов каждый пятнадцатый ящик кидать на рельсы, чтобы подельники утащили, или же таскать по чуть-чуть со склада. Краденое съедается и сбывается через мелкие магазинчики, которые не могут конкурировать с супермаркетами Хаппоненов. Сардины из банки, сардины с картошкой, суп из сардин, сандины с багетом. Нестерпимая вонь от тухлой рыбы вокруг консервного цеха, куда отправляется всё, что вот-вот сгниёт. От этого постоянно грустна единственная красавица в Нижнем хуторе, ведущая отсутствующих местных новостей Кайса.

Пунктирным контрапунктом проходит история женщины-ведуньи Ювенале. Она одна в Нижнем хуторе живёт за счёт продажи цветов и лекарственных растений, которые выращивает. За глотком жизни к ней ходят все — Хаппонены, Мерви, соседки, мачо. Потому что эти настойки, сборы и букеты – единственный шанс получить порцию чего-то живого, нового, не-мусорного. Однако садик Ювенале слишком маленький, а своих садов жители Нижнего хутора вырастить уже не в силах.

Роман Ильдара Абузярова, который живёт в Финляндии, документальный. Как сказал один мой знакомый: «Европу я видел не из окна трёхзвёздочного отеля, поэтому иллюзий не имею».

— Скажи-ка, Некусайнен, как твоя стиральная машина?

— О, как моя стиральная машина, Улыбайнен? Хорошо!

— Моя стиральная машина тоже хорошо, Некусайнен! Очень хорошо.

— Но, по правде говоря, моя так иногда шумит, что раки, которых моя Айно купила у Лаппалайнена, испугались и стали разбегаться – мы с Айно едва их поймали.

— То же самое, Некусайнен. Шумит. Очень громко. Как хоккейный матч. Но я привык.

— Скажи, это твоя стиральная машина работает вечером, когда раздаются странные звуки? «Ууу»? И ещё «аааа»? И скрип такой, ритмичный?

— О, это не знаю я, Некусайнен, я же работаю. Дома только моя Хельми, у неё и спрашивай!

— Знаешь, Улыбайнен, мне хочется написать роман! Про наш Дом, про наших людей! Про Уркко, ну ты же знаешь Уркко? Большой, чёрт знает сколько страниц. Потом я его издам, и прославлюсь!

— О, какой ты финско-татарский хитрец, Некусайнен!

— Нет, я серьёзно! Я хочу стать писателем. Пишешь, и можно таки при этом сходить покушать. Можно пройтись до магазина за томатной пастой, кабачками и шпинатом, и вернуться. Можно просто погулять, вернуться, и засесть по-новой. Я придумал потрясающий приём! Этот приём весьма интересен, невообразимо оригинален! Вот ты знаешь, нельзя же выводить человека в романе под настоящим именем? Вот как назвать нашего доктора?

— Не знаю, как назвать нашего доктора…

— А я придумал! Эску Лаппи!

— Эску Лаппи? Нашего Клистирайнена! А-хаха! А ты большой выдумщик!

— А наш бармен! Он разливает виски? И будет с именем Вискки!

— О, как это тонко! Ты это сам придумал, Некусайнен?

— О, да! Я это сам придумал!

— О, за такую отличную идею тебе следует… эээ… проставиться! Но я не верю, что ты придумал. Это тебе подсказали.

— Мне подсказали? О, это не так!

Оставим наших горячих парней общаться дальше, и немного поговорим о «Финском солнце». Это что за жанр? Неужто альтернативная история? Вариант развития нашего мира, когда в результате советско-финской войны Финляндия завоёвывает СССР? Да вроде бы, и нет. (Понимаешь не сходу, быстро тут только раки бегают).

Сборник лирических притчей? Где же тогда лирика? Ожидаешь её, ожидаешь, а её нет, как нет. Никакой. Вернее, она как бы и есть, но в то же время её и нет. Как так? А вот так.

Это сатира? Ну, встречались же произведения, где, к примеру, купец Кутилов проматывал состояния, простолюдин Сапожников метил, безуспешно, в графья, а развратник Сластолюбов всё норовил бесчестить приличных девиц? Это, конечно, в духе позапрошлого века, прямолинейно, как трамвайные рельсы на мосту, но, при желании, это может быть сделано и оригинально. Да нет, никакого особо смысла эти «финские» имена не несут.

Абсурдистское творение, и это всё – чистейший бред? Гротеск? Бессмыслица? Прорывается, конечно, порой и гротеск, и бессмыслица, но не так, чтобы мощно.

Да что ж это такое? А может, это аналог «кабачка 13 стульев»? Помните такую дивную передачу, с пани Моникой, Гималайским, Зюзей и паном Спортсменом? Вроде то был юмор. Но, честно говоря, в те годы сводный полк юмористов – Хайт, Курляндский, Каневский и Ко, плюс ещё «мудрец» из Польши Ежи Лец и прочие звёзды жанра из стран СЭВ – делали, как сейчас понятно, что-то несусветно провинциальное, пошлейшее, и притом, невразумительное, просто похихикать понимающе, просто угробить вечерок. Там было всего понемногу – и сатиры, и юмора, и гротеска, и буффонады, и анекдота из курилки НИИ, и эстрады, и ещё бог знает чего, единственно чего не было – никогда не было смешно.

В том кабачке, если вспомнить, какие-то люди со странными именами ходили туда-сюда, хохмили, пели, кривлялись (хотя чего, казалось бы, им кривляться, у львиной доли там такие были лица, что мимика была не нужна). Всё там было несколько странно и патологично, но как-то даже затягивало, я, хоть и маленький был, помнится, смотрел во все глаза. Всё думал, что вот-вот будет интересно. А интересно не становилось. Ни разу. Но я всё равно это смотрел. Ждал, даже. Почему, спросите? А ничего другого просто не было. После передачи выключался телевизор, и наступала ночь.

Так и тут — тянется и тянется это действо, а ты ждёшь какого-то взрыва, ну вот сейчас, ну, наконец-то, произойдёт-таки такое, что наполнит смыслом и этот дом-утюг, и этих сантехников-барменов-торгашей, осветит и выволочет из темноты, и этот мирок хоть как-то расцветёт, расшумится, РАССВЕТ БЛИН НАСТУПИТ, и ты наконец-то поймёшь, зачем это всё было написано! Но вместо этого – всё просто кончается.

А ты, читатель, не переставая, по инерции, надеяться на рассветные лучи, ждёшь их, не то, что как финн, а как угро-финн, как ненец, живущий у Полярного круга, ждёт конца полярной ночи, но не дождёшься ты, читатель, ничего такого.

Это ты в конце только поймёшь, в самом конце, что тут просто реализация художественного замысла, это изящная штучка, это такая литературка для своих, это вещица такая. Кто смотрел кино «Овсянки», тот согласится, что бывают такие штучки, подчас, и привлекательны, это если выдуманный мир вдруг окажется печальным, светлым и прекрасным. Или, к примеру, мрачным и обещающим катарсис в финале.

А тут, ты, читатель, в конце будешь мучительно думать, зачем это всё было нужно.

Если прямо сказать, почему «Финское солнце» светит, но не греет? Что же погубило тут весь цимес? Просторечия, вторгающиеся в ткань текста, подчас совсем не к месту? Яд, конечно, но не смертельный. Изобилие эти Вискки, Тапкко, Эску Лаппи и т.д.? Привыкаешь, по правде говоря, не сразу, но обязательно. Может, действительно, отсутствие существ нашего с вами вида, а вместо них — наличие оживших марионеток, не имеющих внутренностей?

Может быть, пришла пора нам в большой прозе снова Героев видеть? Настоящих людей? Живых? Ну, ладно, а мы возвращаемся в Бар, где наши друзья, Некусайнен и Улыбайнен, обсуждают будущий роман Некусайнена! Как раз к ним присоединился доктор Клистирайнен! Но где же Айно, жена Улыбайнена? В это время она обычно заглядывает в наш Бар! А, вот, наконец, и она! Сейчас она споёт нам! Песню исполняют Айно Улыбайнен и Лили Иванова!