Евгений Чижов.
«Перевод с подстрочника»

Рецензии

Наталия Курчатова

Евгений Чижов «Перевод с подстрочника»

Любопытная и хорошо исполненная книга о путешествии московского поэта-неудачника в некое условное среднеазиатское государство Коштырбастан, в котором мне при том остро не хватило своего рода четвертого измерения. Вкратце – это история о том, что Восток всегда заворожит и обманет европейца, и это произойдет тем вернее, если Восток учился в МГИМО и знает толк в английских пиджаках. Доминирующая эмоция, которую, кажется, испытывает автор – страх перед чуждым миром, укладом, языком и сознанием. Роман то и дело обещает прорыв в восприятии подобно тому, как герой-переводчик пытается уловить интонацию своего сановного поэта, но раз за разом найденная вроде бы нота оборачивается очередной иллюзией, фантазией европейца о Востоке, которые годны только на то, чтобы привести историю к трагическому концу. Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet, — в свое время написал Киплинг, но мораль его поэмы, кстати, была прямо противоположной.

Павел Крусанов

Евгений Чижов «Перевод с подстрочника»

Литература – вещь не настолько легкомысленная, как на первый взгляд кажется. Она – сила, подчас более могучая, чем нам, малодушным, хотелось бы. В частности, в мире материального она равна пограничному столбу, знаку освоенной, включенной в рубежи, пролегающие в пространстве нашего сознания, территории. И границы эти неоспоримы. Земли, выбранные местом действия для своих произведений русскими классиками, увести на сторону куда сложнее, нежели те, которых литература своим покровом не коснулась, которые не привязала вещим словом. Петербург под таким мощным крылом, что оказался единственной европейской столицей, за исключением, пожалуй, Лондона новейших времен, в которую ни разу не ступила нога супостата. И Северный Кавказ прекрасно освоен русской литературой – он прикручен накрепко. С Крымом – та же история, на нем отоспался каждый второй серебряный поэт. Никуда не денется и Украина, спасибо Николаю Васильевичу, Михаилу Афанасьевичу и иже с ними. А вот Прибалтикой золотые перья пренебрегали – пытался Левкин прикрутить ее своими постмодернистскими саморезами, но сил его оказалось недостаточно. И Средняя Азия ушла сравнительно легко. Жалко Северный и Восточный Казахстан, русское по существу пространство, но крупные писатели им не интересовались (Л. И. Брежнева с его «Целиной» выносим за скобки), и теперь эти земли, покрытые руинами казачьих станиц Семиреченского казачьего войска и заброшенными центральными усадьбами целинных колхозов-миллионеров, черта с два у Назарбаева оттяпаешь. Про оседлую Среднюю Азию и говорить нечего – узами русской литературы ее привязать не удалось. Всего и было-то – рассказы Николая Тихонова, Всеволода Иванова да чудесные романы Леонида Соловьева о Хадже Насреддине. Больше ничего не вспомнить.

«Перевод с подстрочника» – запоздалое напоминание об этой утрате. Действие романа происходит как раз в Средней Азии, в изобретенном Евгением Чижовым Коштырбастане. Сюжет такой. Московский поэт Печигин, автор единственной поэтической книги, изданной за счет собственных средств, едет в Коштырбастан по приглашению друга школьных и студенческих лет коштыра Тимура Касымова. Последний стал в независимом Коштырбастане большим человеком – главным по идеологии. Что-то вроде того. Несет в массы волю президента – Народного Вожатого Рахматкулы Гулимова. Президент – фигура титаническая, он – поэт-пророк орфического толка. Стихи его (совсем недурные) кладутся в основание национальных проектов и служат государственными указами и руководствами к действию. Эти стихи Печигину надлежит перевести с подстрочника на русский – таково предложение Касымова. Подразумевается отменный гонорар. Печигин соглашается и отправляется в Коштырбастан знакомиться с натурой, почувствовать коштырский дух.

Дальше – коштырские перипетии: публикация невиданным тиражом поэтической книги Печигина на коштырском, любовница-коштырка, прогулки по столице Коштырбастана, творческая встреча с читателями-коштырами на ТВ, случайная встреча с оппозиционерами-исламистами, чуть не лишившими Печигина жизни за то, что тот русский, а Россия поставляла во время гражданской войны вооружение Гулимову… В итоге попутчик, с которым Печигин ехал в одном купе из Москвы в Коштырбастан, втягивает его в авантюру, в результате которой Печигин обвиняется в антигосударственном заговоре, попадает в тюрьму, где продолжает переводить с подстрочника стихи Народного Вожатого, встречается с Гулимовым, подготовка покушения на которого ему вменяется в вину, после чего следует натуральный расстрел. Такая странная история.

Несмотря на то, что Коштырбастан – эклектическая выдумка (гражданская война взята у Таджикистана, пустыни и вождь-поэт у Туркмении, узкоглазое население у Киргизии или Казахстана), и потому немногим отличается от какой-нибудь марсианской страны (на протяжении всей книги герой, так и не прочувствовавший коштырский дух, расписывается в своем непонимании коштыров – а как их можно понять, если их нет?), роман написан хорошо. А местами – очень хорошо. Поначалу озадачивает то обстоятельство, что автор не дает своим героям речевых характеристик, и в результате все они говорят примерно одинаково – ровно, без перчика, – но потом ничего, привыкаешь. Сглаживают другие достоинства текста, задумчивого, печального и странно-озорного одновременно. И все-таки самые лучшие места в романе – московские воспоминания героя. Полина, которую Печигин изнурил своей ревностью, дружеские застолья молодых поэтов, фигура заики Коньшина…

Словом, книга настоящая, и Чижов – писатель, достойный этого слова.

А напоследок – в белый свет как в копеечку: большие медведицы пера, пишите про Калининград, населяйте его своими персонажами, событиями, страстями, пишите, пока не поздно – тевтоны не дремлют.

Анастасия Козакевич

Евгений Чижов «Перевод с подстрочника»

Роман Евгения Львовича Чижова номинирован дважды, что не удивительно. «Перевод с подстрочника» читается с упоением. И дело даже не в восточном колорите. Хотя где ж еще, как не в сказочной Азии, находить яркие, базарно-шумные краски, которых так недостает извечно тоскующему писателю. Это пышное и ароматное разноцветие, хоть и немного запыленное степной или — вовсе — пустынной, бесконечной, как Шелковый путь, дорогой в сторону восходящего солнца, придает даже самой непритязательной с точки зрения содержания восточной притче что-то притягательное.

Но для Е. Л. Чижова Восток, а точнее — фантастическое, но, безусловно, узнаваемое, государство Коштырбастан, не становится пестрой декорацией для тривиального сюжета. Главный герой романа, поэт и переводчик Олег Печигин отправляясь в неизвестность, в этот загадочный и закрытый для всего мира уголок на планете, двигается, прежде всего, в сторону понимания собственного «я», т. е. самоидентификации через встречу с «чужим» — таков по Эдварду В. Саиду удел западного человека. «Чужими» по отношению к главному герою оказываются все: как коштыр в общем, так и каждый, кто контактирует с Печигиным, будь то Народный Вожатый или Зара, женщина, которая, казалось бы, ближе всех к Олегу, но она так и остается для него неразгаданной. До последней секунды жизни главный герой так и не смог понять собственное предназначение. Или смог? Ему же удалось дописать перевод, а значит — почувствовать себя коштыром…

Персонажи романа, как и сам Коштыбастан вызывают множество ассоциаций с реальными, ныне живущими и уже принадлежащими истории, людьми и государствами. Это узнавание обеспечивает миру «Перевода с подстрочника» еще большее ощущение непознаваемости:

— Вот он, Народный Вожатый, похож, с усиками!

— Нет, не он, это другой, лысый.

— Глаза раскосые у каштыра, как у соседа. Это о нем!

— Да нет же, скорее как тот, что на рынке в отделе со специями…

Заметим, что «чужими» для Олега Печигина являются в мире романа не только жители Коштыбастана, но и вполне, казалось бы, близкие и понятные москвичи. Он так и не понял ни Полины, своей возлюбленной, ни талантливого Коньшина. Именно отсутствие понимания другого, а значит и себя, заставляет отправиться его в путь, ведущий к катастрофе. Тугульды — ульды [1] . Даже не смотря на то, что, наверное, что-то о поэзии, ее силе, о себе и о мире в целом Олег все-таки понял.

Когда-то, вернувшись ранним утром в один из государственных праздников из далекой азиатской страны, первое, что я сказала, пройдясь по пустой Таганке: «Совсем как в Бомбее». Восток ближе, чем кажется, он в нас.

[1] Жил — умер (тюркск.).

Ирина Ковалева

Евгений Чижов «Перевод с подстрочника»

Роман включает два временных и пространственных пласта. Один из них рассказывает историю любви — малоизвестный московский поэт (главный герой) пытается сохранить отношения с юной красавицей. Здесь, кроме того, важна фигура друга главного героя — тоже поэта, которого, первый считает, кажется, куда более талантливым, и которой закончит самоубийством. Настоящее время романа отделяют от этой истории несколько лет — поэта приглашает в Среднюю Азию его друг, ставший крупным чиновником в выдуманном автором Коштырбастане, очевидно, для того, чтобы говорить больше о внутреннем Востоке европефйца, нежели о реальных политических обстоятельствах в Средней Азии. Задача поэта — перевести на русский язык стихи местного вождя. Для этого с вождем хорошо бы встретиться, и как раз каждый раз по разным причинам откладывающаяся встреча становится сюжетным двигателем романа. Язык романа безупречен. Особой оговорки заслуживают те самые «переводы с подстрочника», доказывающие, что современный русский верлибр не совсем невозможен.

Алексей Евдокимов

Евгений Чижов «Перевод с подстрочника»

В романе Сергея Болмата героиня говорила про героя-стихослагателя: «Он поэт посильнее Рембо». Автор специально пояснял, что девушка имела в виду героя американского боевика – того, что с ударением на первом слоге.

В романе Евгения Чижова «Перевод с подстрочника» действует поэт и впрямь посильней Рембо. Того, который француз, автор «Пьяного корабля». Если Артюр Рембо лишь грезил о поэте-пророке, сверхчеловеке, в прямом смысле меняющем реальность стихами, то Рахматкул Гулимов, президент выдуманного Чижовым постсоветского среднеазиатского Коштырбастана, осуществил эту грезу на практике.

Поэт у власти – не новость: в Средней Азии стихосложением занимался Туркменбаши Ниязов и его поэмы в обязательном порядке заучивали школьники. Но то, что для реального диктатора было графоманской прихотью, для диктатора романного – миссия. «Власть силы и денег уступила место власти духа и вдохновения! – объясняет суть коштырбастанского режима его идеолог и пропагандист, эдакий среднеазиатский Сурков. — Говорят, он (президент Гулимов – А. Е.) заседания Совета министров нередко начинает со стихов. И на этих заседаниях его стихи и поэмы превращаются в указы и распоряжения, по которым живет вся страна! А поскольку поэтическое вдохновение той высочайшей пробы, которая очевидна в этих стихах… дается человеку от Аллаха, у меня нет сомнений, что через Народного Вожатого страной правит воля неба!»

Поначалу вдохновенные речи пропагандиста, Тимура Касымова, произносимые им перед старым другом, московским поэтом-неудачником Печигиным, кажутся верноподданной ахинеей. Печигин приезжает по приглашению Касымова в Коштырбастан (Тимур подрядил друга переводить с подстрочника на русский стихи Народного Вожатого, как тут величают президента) – и со страной мы знакомимся вместе с москвичом. Во вполне реалистично описанном Коштырбастане узнается типичная, обобщенная среднеазиатская диктатура, но довольно скоро становится понятно, что роман – не про диктатуру. Во всяком случае, не про политическую диктатуру.

Народный Вожатый – не обычный постсоветский аппаратчик, Первый секретарь республиканского ЦК, сделавшийся пожизненным президентом. Он – именно что Рембо, не бросивший поэзию от разочарования, а превративший ее в главный инструмент власти; Чижов специально напоминает в интервью, что вписал в биографию Вожатого эпизоды из жизни французского «проклятого поэта».

«Искусство прямого действия» было любимой идеей пришедших за декадентами авангардистов, футуристов etc. Недаром они охотно примеривали на себя атрибуты власти, раздавая «приказы по армии искусства». Многие и впрямь успели поруководить департаментами – пусть не столько поэты, сколько музыканты и театралы (театральным и музыкальным отделами Наркомпроса заведовали соответственно Мейерхольд и Лурье). Да и не чуждый поэзии Э. В. Лимонов вот уж третий десяток лет метит в Народные Вожатые, обходясь покуда ролью пионервожатого. Впрочем, все они – и Рембо, и Маяковский, и вечный подросток Савенко – революционеры в искусстве, а революционер по определению стремится к власти. Эта коллизия известна давно – и вряд ли она побудила Чижова написать «Перевод».

Автор прямо говорил в интервью, что образ всемогущего поэта – не в отвлеченном, надмирном смысле всемогущего, а в самом прямом, политическом – завладел им от отчаяния. От ощущения бессилия и бесполезности слов в нынешнем мире. В мире, где поэт – не только не пушкинский пророк, жгущий глаголом сердца, но даже не лермонтовский, побиваемый камнями. Поэт сейчас – маргинал и эскапист, играющий в узком кругу себе подобных в непонятные подавляющему большинству бирюльки. Вроде ролевика-толкиениста, бегающего с деревянным мечом – с той поправкой, что ролевая тусовка по численности многократно превосходит поэтическую. Да и прозаик, еще в позднесоветские времена по двухсотлетней российской традиции подрабатывавший философом, проповедником, политиком, сейчас, буквально на наших глазах, обустраивается примерно в такой же маргинальной нише.

Ту альтернативу, которую рисует Чижов, никак не назовешь утопией. Да и не альтернатива это, конечно, — просто яркая и страшноватая фантазия. Понятная и интересная лишь той категории населения – все более малочисленной категории – что в фамилии Рембо по умолчанию ставит ударение на последний слог.