Евгений Алехин «Камерная музыка»
Данная книга – опыт, так сказать, музыкальной автобиографии Евгения Алехина, участника сразу двух наших хип-хоп-коллективов – «Макулатура» и «Ночные грузчики». (Я так и не понял, положено их писать с прописной или строчной, так что пишу так, как привык; равно как оставляю в стороне возможные разногласия по поводу жанровой принадлежности оных групп). Музыку эту я слушал, комментировать тут не буду, можете пойти поинтересоваться сами, там, например, задается вопрос «Почему люди не мрут после первого секса»?», и много еще таких сложных вопросов задается там.
Вообще, людям, которые более-менее знакомы с нашей хип-хоп-сценой, хорошо известно, что по части манерной привычки задавать потоком проклятые вопросы она давно, еще со времен обращения в «серьезные музыканты» Дельфина, превзошла самые смелые опыты русского рока; в связи с этим от автора, сочиняющего для русских хип-хоп-проектов тексты, и проза ожидается такая же: проблемная, что называется. Алехин не обманывает ожидания — с первых строк книги понятно, что писал ее серьезный мужчина: торопливым манером там на читателя сразу обрушиваются лихие разговорные конструкции, выпуклые подробности половой жизни автора, его презрение к Дмитрию Анатольевичу и весьма неожиданные познания в женской физиологии; также, в тех же традициях русского хип-хопа, имеется обсценная лексика, хотя и совсем немного – чисто чтобы спрыснуть текст, что называется; еще в наличии инакомыслие и паранойя (словно списанная у Филипа Дика). Словом, книга эта совершенно упоительна по содержанию, примерно так же, как по содержанию упоителен весь наш русский рэп, и в этом смысле можно уверенно сказать, что она вполне адекватна описываемому явлению (это, увы, не комплимент). Довольно быстро тут начинают попадаться чоткие и дерзкие фразы типа «Пытаясь переписывать его рэп, придать форму, как будто делая беллетристику из высокого искусства, я воображал себя Стивеном Кингом, переписывающим Марсельчика Пруста», автор с первой же страницы называет некую Оксану «моя девушка», негромко жалуется на преподов, переживает, что он, хоть и читает «по две-три книги в неделю», а все ж таки глуп, и, в общем, встает со страниц эта характерная интонация сиротского плача уличного пацана, тянущегося к идеальному, суммированная давным-давно в песне «По приютам я с детства скитался».
Но это как бы все не беда, был бы материал хорошо сделан, так?
Вот со словом «сделан», как всегда, проблемы.
Основным мотором, которой призван стронуть текст с места, тут избран идефикс автора на Путине, которого он коллекционирует в виде игрушек, календариков, цитат, фотографий, кружек и так далее; в начале книги автор несет коллекцию на помойку, и ему становится заметно легче. Не сказать, чтобы это был оригинальный ход, но в конце книги автор замечает, что никакой одержимости Путиным у него на самом деле не было, и коллекции не было, это он придумал, чтобы книжку начать. По-видимому, Алехин читал что-то про постмодернизм и усвоил, что это такой способ мелкого жульничества, так что решил и сам попробовать; правда, даже в книгах по популярному постмодернизму не советуют, насколько я знаю, в своем жульничестве признаваться. Тем не менее, в свете этого признания цена книги в, общем, очевидна: Алехин написал ее, чтобы просто написать. Покрасовался, так сказать. Чтоб книжка была. Это вообще нормальный ход для поп-музыканта, кстати, удивляться нечему.
Между жульничеством и признанием в нем протекает остальная жизнь автора: концерты, переезды, бухло, девушки, учеба, работа, политота, – словом, весь этот рок-н-ролл, то есть, в данном случае, видимо, — хип-хоп. Это все могло быть, безусловно, интересно, если бы обладало хоть каким-то налетом профессиональности, хотя бы по отношению автора к своей жизни, – но ничего подобного тут нет.
Первое, что бросается в глаза – это очевидная наивность (если не сказать – беспомощность) Алехина в пользовании всеми доступными ему инструментами познания. Почти сразу возникает смутное ощущение, что он нетвердо знает механику работы русского языка – на первых десяти страницах можно выловить такие фразы: «Все мои доводы и оправдания не доказывают свою состоятельность» и «Этот голос появился в телефонной трубке как снег на голову» (вообще, для подобных вещей существует редактор, но в издательстве «Ил-music» его почему-то не нашлось, или же он махнул рукой). Немногим ближе у него отношения и с английским – вот он сообщает: «Еще мне очень нравилось, что если перевести слово «макулатура» на английский и обратно, из слова pulp можно было извлечь много разных и странных смыслов. Например, «плоть» или «мягкая масса». Восхищенное удивление автора этим открытием вполне достойно господина Журдена.
Потом начинает казаться, что и о событиях окружающего мира у автора весьма примерное представление, потому что во фразе «Костя был национал-большевиком, но мы не разговаривали о его «партийных» делах, до которых мне не было дела, хотя, может, и обсуждали романы их вождя Эдуарда Лимонова» видна нескорая синтаксическая неловкость и наличествует одно заметно лишнее уточнение, а еще через страницу звучит вот такое рассуждение – «Многие из нас ощущают себя преступниками задолго до того, как совершат первое преступление (может быть, такое чувство и толкает людей на противозаконные действия), и это недостаток правоохранительной системы в РФ», — которое написать может разве что подросток, решивший по газетным вырезкам сочинить детектив из жизни ментов. Наконец, складывается впечатление, что и по собственно матчасти там не все хорошо, так как автор заметно усложняет в описании процесс срезания и подгонки сэмплов и пишет с характерной ошибкой («frutti») название программы FruityLoops. Таким образом, постепенно (хотя и весьма быстро) по мере чтения книги вырисовывается классический образ стереотипического русского, как это раньше было принято говорить, «альтернативного» (или, еще лучше, «андеграундного») музыканта – то есть человека, смутно некомпетентного до той или иной степени абсолютно во всем, зато вдохновенного и со страдающей душой.
Помимо прочего, книга обладает безошибочными приметами, как выражались у нас в школе, «жесточайшего самопала», причем именно «тусовочного» самопала, который в изобилии производили, например, в свое время хиппи: в частности, тут повсюду разбросаны эпиграфы из «серьезных питателей» типа Шервуда Андерсона и Даниила Хармса, а также из журналиста Олега Кашина (про Путина, само собой). Венчают парад цитат, впрочем, две строчки из песни Децла, не откажу себе в удовольствии привести эпиграф целиком:
«Кто ты? Кто ты? Кто ты, а?
Кто ты, а? Кто ты, а? Кто ты?»
Надеюсь, это авторская ирония.
Тем не менее, по большому счету, книга эта производит такое странное впечатление лишь оттого, что она зачем-то вынута из того герметического пространства, в котором была написана и в котором обитают ее предполагаемые читатели. Я для иллюстрации приведу, так сказать, дополняющий ее, как бы внешний по отношению к ней текст: в самой повести Алехина имеется ссылка на ЖЖ-рецензию альбома группы «Макулатура», вот как эта рценезия выглядит – «Напомню, что на прошлом альбоме «Макулатура» проводили нас по кунсткамере повседневного ужаса, рассказывали, почему город Москва вместе со всеми своими ментами, политиканами и прохожими, уродливыми по крови и по духу — самое страшное место в адовом пепелище, и рифмовали «пытаюсь согреться — дядя Валера стреляется в сердце». То есть, из этой цитаты понятно, что и автор книги, и его аудитория существуют в совершенно определенном узусе, где все вышеописанное является не только не странным – а прямо нормой, без наличия которой посыл не будет реципиентом расшифрован. Всегда, в любой субкультуре – особенно в субкультуре, которая чувствует себя несправедливо обиженной «большим миром» — были и будут свои «поэты и прозаики», которые станут писать тексты по лекалам «большой культуры» — так, как они ее понимают: это как раз и есть карго-культ, этим и объясняется горячность такого сорта авторов — ведь они столько же авторы, сколько и шаманы культа. Речь идет не только о книгах – вся субкультурная сопутствующая продукция, весь ее, так сказать, доказательный материал, носит на себе те же черты – панк-фэнзины, например, совершенно так же презирают внешний мир и совершенно так же страдают от презрения, которое внешний мир выказывает в их адрес. Соединиться им не дано, так как, несмотря на какие-то приметы, сходные с приметами продукции внешнего мира (в британской культурологии 70-х он именовался «культурой контроля»), фанатская продукция оперирует совсем иной системой ценностей, в которой изобилие искренности и пафоса — это лишь вершина айсберга: в основе их мировоззрения лежит нечто, что можно назвать «теодицеей отторжения» — то есть, попытка оправдать самоценную ломку традиционных рамок и объяснить (в первую очередь себе), почему любое сопротивление «культуре контроля» по самому факту своего существования свято. И тут в ход уже идет все – от чудовищного пафоса и мелодрамы до прямого эстетического бунта, причем оружие для этой борьбы подбирается в спешке и практически с земли, у упавшего врага, – вот почему контркультурные опусы всегда производят впечатление слепленного из частей чужих тел монстра Франкенштейна: именно так они и сделаны. Рок-н-ролл и хип-хоп недаром постоянно имеют на себе некую пародийную печать: они и есть пародия на «большой мир», как технически, так и аксиологически, и их самая большая проблема, по сути, состоит в том, что они принимают пародию за субстанцию, — вот почему они часто столь убийственно серьезны.
Таким образом, будучи вынутой из контекста, книга это производит настолько незамутненное впечатление, что приходится бить себя по рукам, чтобы остановиться, перестать цитировать и острить: ибо, хоть и стыдно, но удержаться сложно. Я, если честно, не очень понимаю, в качестве чего она попала в номинанты литературной премии – разве что в качестве «аутентичного документа». В этом качестве она да, производит примерно такое же сильное впечатление, что и сборники стихов крестьянских поэтов, издававшиеся у нас в конце позапрошлого-начале прошлого века. К литературе она имеет столько же отношения, сколько и, собственно, стандартная рэп-телега.
Йоу.