Интеллигенция и контрреволюция
Название сбивает с толку. «Бета-самец» — роман вовсе не про мужские иерархии. Он – про интеллигентское наследство.
Сюжетная канва – попытка провинциального бизнесмена Саши Топилина, человека номер два в фирме по укладке тротуарной плитки, вырваться из тени приятеля-босса-покровителя Антона, зажить независимо, завести собственное дело – только отвлекает от главного пафоса текста и истинной мотивации героя. Саша, как и положено менеджеру среднего кризисного возраста, мается одиночеством, ощущением бессмысленности жизни и собственной нереализованности, комплексует по поводу вечного статуса ведомого — но, подобно множеству таких менеджеров, пробуждается к настоящей жизни под влиянием нечаянно нагрянувшей любви. Вознамерившись все в жизни поменять, он решает, что главную ошибку совершил тогда, когда пристроился в кильватер Антону, везунчику и мажору, сыну министра областного правительства. Но выясняется, что корень проблемы в ином – в отказе от идеалов своего социального класса.
Книжный мальчик, сын библиотекарши и врача (по совместительству режиссера любительского театра), Саша в начале девяностых бросает художественное училище – ему ясно, что это путь в неудачники, да и таланта особого нет. Цветущая сложность, в духе которой он воспитан, кажется явным анахронизмом – и Саша сначала отправляется хлебнуть настоящей жизни в армию, а потом зарабатывает на жизнь клейкой поддельных кроссовок. Но на самом деле главный его мотив – вырваться из семьи, а главный его невроз – самопожертвование матери, посвятившей всю жизнь уходу за сошедшей с ума отцовской любовницей. В самопожертвовании, в подвижничестве и герою, и автору романа видится проявление интеллигентского идеализма – почерпнутой из книжной классики готовности следовать принципам во вред себе. Соответственно, неготовность к жертвам для Топилина означает отказ от прежних идеалов, будущей профессии, социальной среды. «С интеллигентским пуританством – решено. Закрытая тема. Абсолютизм идеалов и все эти тонкие субстанции, в которых зарождается потребность невозможного… Чур меня, чур».
Но именно этот выбор заводит героя к сорока годам в психологический и экзистенциальный тупик, а обрести в итоге себя и любимую женщину ему удается как раз через самопожертвование – Топилин добровольно идет в тюрьму, взяв на себя убийство, совершенное ее сыном.
От эпохи, когда роман написан, в нем разве что марка односолодового виски, которым напивается герой, да образ эпизодического следователя, вымогающего у него взятку. И по идеологии, и по стилистике «Бета-самец» — стопроцентный критический реализм: про то же и так же писали и в семидесятые годы двадцатого века, и в восьмидесятые годы девятнадцатого. Роман не только повествует о пагубности отказа от интеллигентских традиций, он сам по себе – авторская демонстрация следования этим традициям.
Еще десяток лет назад, когда главными русскими писателями считались Сорокин и Пелевин, когда генетическая линия отечественной разночинской прозы казалась окончательно прерванной, сложно было предположить скорое появление и неожиданное обилие «новых реалистов». Но поколение, родившееся в конце шестидесятых-в первой половине семидесятых – Рубанов, Сенчин, Прилепин, Гуцко – совершило такую же контрреволюцию в российской словесности, как президент Путин в идеологии. Сомнительные – а в литературе так и вовсе отсутствующие – достижения революционных девяностых были решительно отвергнуты ради привычных, проверенных временем стилистик. Социальная проза без формальных выкрутасов – полуторавековой хлеб и крест русских прозаиков – сделалась мейнстримом в эпоху, напрочь, как казалось, отменившую и традиционную интеллигентскую проблематику, и саму отечественную интеллигенцию.
Тут хотелось бы написать про то, что на самом-то деле и интеллигенция жива, и вечные ее вопросы – вечны. Только это ведь неправда. Повсеместный «ренессанс советской античности» (копирайт Леонида Парфенова), проявившийся и в моде на «новый реализм», — свидетельство не живучести и плодотворности советского дискурса, а мертвенности и бесплодности предложенных в постсоветское время альтернатив. Немудрено, что после десяти с лишним лет, проведенных на клубном кокаине и постмодернистских фекалиях, отечественную литературу потянуло на черный хлеб немудрящей социальной прозы – но буханка оказалась черствой. Традиционный реалистический инструментарий плохо применим к нынешней реальности – свидетельство чему скромное количество настоящих литературных удач на этой ниве. Вот и «Бета-самец» — слабый роман: водянистый, многословный, неважно структурированный, с тускловатыми схематическими героями.
Герой романа – представитель поколения, к которому (плюс-минус) принадлежит и большинство «новых реалистов»: это поколение сформировалось еще в старой системе координат, но действовать с самого начала вынуждено было уже в новой, абсолютно иной. В общем-то, все они – все мы – последние советские интеллигенты. В безоценочном смысле этого определения. Но ведь последний – это тот, на которым никто не занимает.
Сложно не согласиться с авторской мыслью о том, что следовать ценностям и принципам своего класса стоит без оглядки на требования времени и законы выживания. Но неизбежные тактические поражения на этом пути не всегда, увы, ведут к стратегическому выигрышу.