Андрей Бычков.
«В бешеных плащах»

Рецензии

Ольга Погодина-Кузмина

Андрей Бычков «В бешеных плащах»

Поскольку в аннотации данного сборника написано, что Андрей Бычков – это один из лучших современных писателей, а также учредитель премии «Звездный фаллос» (также известной как «Звездохуй», на церемонии вручения которой в 2010 году присутствовал Антонио Грамши) – я к чтению сего сборника рассказов приступал с опаской. Не то, чтобы я боюсь фаллосов и «лучших писателей современности» — у меня, скорее, вызывают опаску упоминания «нонконформизма» и «культового статуса», под которыми у нас почти всегда, неизбежно имеется в виду какое-нибудь мероприятие по вламыванию в открытую дверь с томом Сартра, Мао или Фуко под мышкой. Как известно, девушку украшает скромность, если у нее нет других украшений; нашего брата «нонконформиста» в этом смысле украшает тот своеобразный леворадикальный нахрап дилетанта, при котором изобретение вечного двигателя подается как деяние экзистенциальное и обставляется хамством и истерикой; то есть, выглядит это не так — «Вот я вам тут вечный двигатель принес, соблаговолите оценить», а вот так — «Ну что, суки, давно не видели вечного двигателя? Сюда смотреть, вот мой вечный двигатель, и он весь в говне. Да, я сказал – в говне! И еще раз повторю это!»

Но я отвлекся. Вернемся к Бычкову.

Формально, как я уже сказал, это сборник рассказов; аннотация утверждает, что это лучшие рассказы Бычкова разных лет. Не менее формально можно сказать, что в рассказах этих действуют разные люди, и даже, набравшись смелости, заявить, что не все из этих людей одного пола. Больше, однако, по сюжету и проблематике рассказов Бычкова с уверенностью утверждать нельзя ничего, так как все они написаны тою разновидностью экспрессионистской прозы, при которой логические, семантические и синтаксические связи в тексте предоставлено восстанавливать самому читателю, и ежели он с этой задачей не справился – то и хрен с ним; выглядит это примерно так:

«Небольшая, маленькая, неудобная, есть время, к которому можно, конечно же, приноровиться, а потом это пройдет, наслаждения без боли, хм-м, чуть-чуть, может, скорее, от страха, незнакомые люди, без имен, под псевдонимами, без презервативов, колпачков, крема, лжи, гадости и честности молчания, никто здесь ни при чем и ничто, слова нужны для того, чтобы обманывать, чтобы не признаваться, чтобы никто не вступил в права лживой самодостаточной речи, у которой лицо офицера, пальцы в черных перчатках».

Как нетрудно заметить, смысл и связность тут не главное, а главное – понятно что: метафизическое измерение текста и – шире – жизни (это у концептуализма с нонконформизмом всегда самое главное, неважно – о прозе ли речь идет или о живописи). Соответственно, что еще читателю остается делать? Только копаться в метафизике.

Метафизика тут, предсказуемо, очень узнаваемого, этакого «сорокинско-мамлеевского» толка (другой у нас, по-моему, не делают): это когда жизнь признается онтологически состоящей из говна, пара и грязи, человек посреди этой жизни представляет из себя не субъекта, и даже не объект, а набор некоторых функций, в первую очередь – половой, во второю – функции насилия, и в третью – функции своего рода ретранслятора космических волн, диктующих ему какой-то словесный фон, смутно соотнесенный с его первыми двумя функциями, который он извергает вовне; этот-то фон и составляет содержание нашей концептуальной прозы.

Первые две функции этого условного героя прозы Бычкова обеспечивают то, что, наверно, с натяжкой можно считать фабулой рассказов: из каких-то фрагментов, обрывков и косноязычных чьих-то утверждений можно себе представить, что в одном случае тут кто-то кого-то пытается убить, в другом… если честно, то тоже, по-моему, кого-то убить… еще в одном мужчина с иностранным именем (вроде бы) связал зачем-то женщину с не менее иностранным именем, и так далее: говорить, что из этих констатаций что-либо вытекает, не приходится – причинно-следственные связи были первым врагом разного рода «нонконформизма» со времен как минимум Метерлинка. Тема члена выезжает здесь уже на второй странице – одна из героинь представляет себе, что она будет сосать леденец как, ну да, член; после тема ширится, другой герой внимательно изучает свой фаллос, а затем, глядя на какого-то мальчика, проницательно думает, что у мальчика член, наверное, совсем маленький – то есть, в том, что писал это все учредитель премии «Звездохуй», сомневаться не приходится.

Диалоги проливают на происходящее немногим больше света, ибо они все либо очень грубые, либо непонятные, но и в том, и в другом случае – да, все верно, метафизические: выглядит это примерно так:

«— Ты пришла, потому что хочешь моей жестокости? — спросил я, помогая ей снять пальто.

— Ты полюбил тогда свою печаль, а не меня, — ответила она, ставя зонт в угол.

— Зачем же ты разделила свой образ?

— Я хотела избавиться от себя».

Не подумайте только, что герой, который все это произнес, как-то особенно рассыропился на предмет метафизики – тут же он по поводу своей собеседницы думает вот что – «…то, что я не вижу теперь в ней ее, ту, которая когда-то была для меня единственной, и что теперь я наблюдаю в ней только одну из самок, которую можно просто выебать…» Я забыл сказать, что наш концептуализм с нонконформизмом отличает и еще она черта – а именно его инфантильная сентиментальность: то, что он часто продаёт за концепт, мальчики-подростки почти в тех же выражениях царапают на партах, а то и в сортире, у них просто не хватает еще ума на то, чтобы объявить это концептом и нонконформизмом, и поэтому они получают двойки и ремня от родителей.

Очевидная проблема с изложенным выше подходом (помимо вопроса о том, почему наша метафизика всегда, без исключений, упирается в секс и расчлененку) состоит в том, что по имеющемся материалу решительно невозможно оценить, собственно, масштаб дарования автора. Кое-где в тексте встречаются фразы, которые в иной ситуации ждешь от человека, неплохо владеющего инструментами литературного языка, – но нет совершенно никакой гарантии, что фразы эти произвёл автор, а не какой-нибудь метафизический генератор фраз, поскольку нормальный литературный «стиль» — это не десяток красивых, ритмично поставленных слов – а долгая, с самого начала текста, работа над семантической и акустической логикой целого с тем, чтобы этот десяток слов в нем в нужном месте встал так, как надо. Когда логика принесена в жертву метафизике и нонконформизму – подобного сорта работу увидеть со стороны невозможно, а, стало быть, ее как бы и нет.

То есть, понятно, что такая литература обычно печатается в книжках, на обложках и в рекламе которых сказано что-то вроде того, что это книги «не для всех»: потому что, действительно, судить их судом традиционным, во-первых, невозможно, во-вторых – наверно, не очень честно. Субкультурная литература, бунтующая против традиционализма, разумеется, будет отрицать даже саму идею применимости к ней каких-либо традиционных критериев вроде осмысленности и чистоты языка, внятности композиции и прочего скучного академического мусора.

В связи с этим по поводу книги Бычкова уместно, видимо, будет сказать, то она тут не то чтобы плохая или хорошая – а просто не по адресу. Все равно что на концерте старинной музыки из-за болезни виолончелиста заменять стоявшего в программе Телемана на Булеза. Слушатель не поймет. Зато на премии «Звездохуй» этой книге, наверное, можно прочить какое-нибудь высокое почетное место.

Аглая Топорова

Андрей Бычков «В бешеных плащах»

Ты лежишь в постели, твоя рука скользит по гладким (пушистым) бедрам, чего-то там щекочет и куда-то проникает (обхватывает), но мозг усиленно работает, продолжая сочинять детективный рассказ. Или наоборот – ты лежишь на диване и сочиняешь детективный рассказ, но рука твоя мысленно скользит, щекочет и проникает (обхватывает).

Или так: начало рассказа. «Я приподнял свой фаллос, слегка натягивая кожицу и внимательно вглядываясь в его античную, оттененную светом настольной лампы, прямизну».

«— Ты пришла, потому что хочешь моей жестокости? — спросил я, помогая ей снять пальто.

— Ты полюбил тогда свою печаль, а не меня, — ответила она, ставя зонт в угол.

— Зачем же ты разделила свой образ?

— Я хотела избавиться от себя».

«— А ты читал Бердяева? — спросил его вдруг почему-то я».

«Я помню, как ты уперся в стол и как мне было мучительно горько, и страшно и сладко (помнишь, это было в цоколе зоны Б). Потом это сделал с тобой и я, также безжалостно и жестоко, как и ты со мной, и как, наверное, со своим мальчиком Леонардо, покрасивший его в золотое и записавший в дневник, что человек дышит кожей. Но мальчик умер, а я по-прежнему жив».

«Отмастурбированное сознание клиента лежало перед профессором, покрытое слегка голубоватым налетом. Ветерок из окна морщил мелкую озонную рябь».

Это конец рассказа.

Примерно так начинается, продолжается и заканчивается каждый рассказ из сборника произведений Андрея Бычкова «одного из лучших современных русских писателей», как сказано в предисловии.

Конечно, уважаемый читатель не может не узнать знакомый почерк – о да, образцом для подражания современный русский писатель Бычков выбрал недавно еще живого американского классика Уильяма Берроуза, который за свою подозрительно долгую для героинового наркомана жизнь написал адскую стопку порнографических гомоэротических романов.

Проблематика и поэтика всех романов Берроуза строится вокруг одной главной темы. Той самой темы. Сюжет рудиментарен: некие абстрактные существа, преимущественно мужского пола, встречаются в неопределенном месте при невыясненных обстоятельствах для того, чтобы совокупиться каким-нибудь необычным способом на фоне антуража межгалактического комикса, а затем уничтожить друг друга. Персонажей такое множество, что нет смысла их запоминать, но чтение сопровождается приятным будоражащим эффектом. Берроуз дает сексуальной фантазии полную свободу, и его желеобразные зеленые мальчики с лиловыми членами, бескостные мумии и металлические монахини, разбрызгивающие вокруг себя кровь, мозги и сперму, напоминают гроздья жирных ангелочков, свисающих со стен в каком-нибудь итальянском палаццо эпохи барокко. Собственно, барочная избыточность, мясистость и витальность отличает полнокровную порнографию от ее с виду чопорной сестры – бульварной литературы.

Андрей Бычков гордо шествует за своими маститым предшественником Берроузом, дорожку для которого уже протоптали условный Петроний, Рабле, маркиз де Сад, Бодлер, Селин и Генри Миллер с Жаном Жене.

Правда, нужно признать, им-то «отмастурбировать сознание клиента» удавалось куда с большим успехом, чем автору «В бешеных плащах». Недостает Андрею Бычкову ни настоящего буйства, ни маниакального хладнокровия, ни убийственной иронии – да, в конце концов, просто фантазии. Ни тебе поругания добродетели, ни звездных войн, ни кровищи, ни мало-мальски изысканных извращений, – скажем прямо, пресновато.

И дело явно не в том, что Андрей Бычков, в отличие от своего американского кумира, явно предпочитает мальчикам женщин. Просто не чувствуется в тексте настоящей сумасшедшенки, увлеченности своим делом. Так и представляешь, как автор одной рукой печатает свои рассказы, а другой подстегивает вялого пегаса воображения, и оба процесса протекают ни шатко, ни валко.

Что понравилось? Искры здравомыслия, которые иногда проблескивают в тексте:

«Мне было уже тридцать четыре и пора уже было серьезно задумываться о жизни. Сколько можно колобродить, похабничать? Может, и вправду отказаться от чьих-то чужих слов и хоть как-то вписаться в истеблишмент? Охмурить какую-нибудь социальную телку, какого-нибудь финансового директора, главного редактора издательства или посла. Бывают же послы женского рода? Или, на худой конец, бабушку какого-нибудь нового русского или азербайджанского миллиардера, только не старше шестидесяти четырех».

Конечно, негоже мне, постороннему человеку, давать советы и судить о том, на каком из двух поприщ уважаемый Андрей Бычков может лучше проявить себя – на ниве литературы или в эротических схватках. Тем паче, есть автор, а есть авторский герой, и нужно видеть между ними разницу. Но так как к файлу с рассказами была приложена фотография, не могу не сообщить: как мужчина Андрей Бычков мне понравился больше, чем как писатель. Лицо у него открытое и доброе, на полке с книгами на заднем плане – Кафка, в руках – бутафорский меч. Хочется верить – другими талантами он не обделен. По крайней мере, талантом нравиться редакторам издательств и бабушкам азербайджанских миллиардеров.