Андрей Бычков «В бешеных плащах»
Поскольку в аннотации данного сборника написано, что Андрей Бычков – это один из лучших современных писателей, а также учредитель премии «Звездный фаллос» (также известной как «Звездохуй», на церемонии вручения которой в 2010 году присутствовал Антонио Грамши) – я к чтению сего сборника рассказов приступал с опаской. Не то, чтобы я боюсь фаллосов и «лучших писателей современности» — у меня, скорее, вызывают опаску упоминания «нонконформизма» и «культового статуса», под которыми у нас почти всегда, неизбежно имеется в виду какое-нибудь мероприятие по вламыванию в открытую дверь с томом Сартра, Мао или Фуко под мышкой. Как известно, девушку украшает скромность, если у нее нет других украшений; нашего брата «нонконформиста» в этом смысле украшает тот своеобразный леворадикальный нахрап дилетанта, при котором изобретение вечного двигателя подается как деяние экзистенциальное и обставляется хамством и истерикой; то есть, выглядит это не так — «Вот я вам тут вечный двигатель принес, соблаговолите оценить», а вот так — «Ну что, суки, давно не видели вечного двигателя? Сюда смотреть, вот мой вечный двигатель, и он весь в говне. Да, я сказал – в говне! И еще раз повторю это!»
Но я отвлекся. Вернемся к Бычкову.
Формально, как я уже сказал, это сборник рассказов; аннотация утверждает, что это лучшие рассказы Бычкова разных лет. Не менее формально можно сказать, что в рассказах этих действуют разные люди, и даже, набравшись смелости, заявить, что не все из этих людей одного пола. Больше, однако, по сюжету и проблематике рассказов Бычкова с уверенностью утверждать нельзя ничего, так как все они написаны тою разновидностью экспрессионистской прозы, при которой логические, семантические и синтаксические связи в тексте предоставлено восстанавливать самому читателю, и ежели он с этой задачей не справился – то и хрен с ним; выглядит это примерно так:
«Небольшая, маленькая, неудобная, есть время, к которому можно, конечно же, приноровиться, а потом это пройдет, наслаждения без боли, хм-м, чуть-чуть, может, скорее, от страха, незнакомые люди, без имен, под псевдонимами, без презервативов, колпачков, крема, лжи, гадости и честности молчания, никто здесь ни при чем и ничто, слова нужны для того, чтобы обманывать, чтобы не признаваться, чтобы никто не вступил в права лживой самодостаточной речи, у которой лицо офицера, пальцы в черных перчатках».
Как нетрудно заметить, смысл и связность тут не главное, а главное – понятно что: метафизическое измерение текста и – шире – жизни (это у концептуализма с нонконформизмом всегда самое главное, неважно – о прозе ли речь идет или о живописи). Соответственно, что еще читателю остается делать? Только копаться в метафизике.
Метафизика тут, предсказуемо, очень узнаваемого, этакого «сорокинско-мамлеевского» толка (другой у нас, по-моему, не делают): это когда жизнь признается онтологически состоящей из говна, пара и грязи, человек посреди этой жизни представляет из себя не субъекта, и даже не объект, а набор некоторых функций, в первую очередь – половой, во второю – функции насилия, и в третью – функции своего рода ретранслятора космических волн, диктующих ему какой-то словесный фон, смутно соотнесенный с его первыми двумя функциями, который он извергает вовне; этот-то фон и составляет содержание нашей концептуальной прозы.
Первые две функции этого условного героя прозы Бычкова обеспечивают то, что, наверно, с натяжкой можно считать фабулой рассказов: из каких-то фрагментов, обрывков и косноязычных чьих-то утверждений можно себе представить, что в одном случае тут кто-то кого-то пытается убить, в другом… если честно, то тоже, по-моему, кого-то убить… еще в одном мужчина с иностранным именем (вроде бы) связал зачем-то женщину с не менее иностранным именем, и так далее: говорить, что из этих констатаций что-либо вытекает, не приходится – причинно-следственные связи были первым врагом разного рода «нонконформизма» со времен как минимум Метерлинка. Тема члена выезжает здесь уже на второй странице – одна из героинь представляет себе, что она будет сосать леденец как, ну да, член; после тема ширится, другой герой внимательно изучает свой фаллос, а затем, глядя на какого-то мальчика, проницательно думает, что у мальчика член, наверное, совсем маленький – то есть, в том, что писал это все учредитель премии «Звездохуй», сомневаться не приходится.
Диалоги проливают на происходящее немногим больше света, ибо они все либо очень грубые, либо непонятные, но и в том, и в другом случае – да, все верно, метафизические: выглядит это примерно так:
«— Ты пришла, потому что хочешь моей жестокости? — спросил я, помогая ей снять пальто.
— Ты полюбил тогда свою печаль, а не меня, — ответила она, ставя зонт в угол.
— Зачем же ты разделила свой образ?
— Я хотела избавиться от себя».
Не подумайте только, что герой, который все это произнес, как-то особенно рассыропился на предмет метафизики – тут же он по поводу своей собеседницы думает вот что – «…то, что я не вижу теперь в ней ее, ту, которая когда-то была для меня единственной, и что теперь я наблюдаю в ней только одну из самок, которую можно просто выебать…» Я забыл сказать, что наш концептуализм с нонконформизмом отличает и еще она черта – а именно его инфантильная сентиментальность: то, что он часто продаёт за концепт, мальчики-подростки почти в тех же выражениях царапают на партах, а то и в сортире, у них просто не хватает еще ума на то, чтобы объявить это концептом и нонконформизмом, и поэтому они получают двойки и ремня от родителей.
Очевидная проблема с изложенным выше подходом (помимо вопроса о том, почему наша метафизика всегда, без исключений, упирается в секс и расчлененку) состоит в том, что по имеющемся материалу решительно невозможно оценить, собственно, масштаб дарования автора. Кое-где в тексте встречаются фразы, которые в иной ситуации ждешь от человека, неплохо владеющего инструментами литературного языка, – но нет совершенно никакой гарантии, что фразы эти произвёл автор, а не какой-нибудь метафизический генератор фраз, поскольку нормальный литературный «стиль» — это не десяток красивых, ритмично поставленных слов – а долгая, с самого начала текста, работа над семантической и акустической логикой целого с тем, чтобы этот десяток слов в нем в нужном месте встал так, как надо. Когда логика принесена в жертву метафизике и нонконформизму – подобного сорта работу увидеть со стороны невозможно, а, стало быть, ее как бы и нет.
То есть, понятно, что такая литература обычно печатается в книжках, на обложках и в рекламе которых сказано что-то вроде того, что это книги «не для всех»: потому что, действительно, судить их судом традиционным, во-первых, невозможно, во-вторых – наверно, не очень честно. Субкультурная литература, бунтующая против традиционализма, разумеется, будет отрицать даже саму идею применимости к ней каких-либо традиционных критериев вроде осмысленности и чистоты языка, внятности композиции и прочего скучного академического мусора.
В связи с этим по поводу книги Бычкова уместно, видимо, будет сказать, то она тут не то чтобы плохая или хорошая – а просто не по адресу. Все равно что на концерте старинной музыки из-за болезни виолончелиста заменять стоявшего в программе Телемана на Булеза. Слушатель не поймет. Зато на премии «Звездохуй» этой книге, наверное, можно прочить какое-нибудь высокое почетное место.