Жанр книги, если верить номинатору, заявлен как «исповедально-мемуарная проза». Книга представлена на конкурс в виде рукописи, то есть своего издателя ей еще предстоит найти. Попробуем представить, какой аудитории были бы интересны исповедальные мемуары Олега Ковриги — московского музыкального промоутера, в 80-90-е годы организатора подпольных рок-концертов и автора самиздатского рок-журнала. Собственно, с этого книга и начинается — Коврига пишет о концертах Егора Летова. А еще упоминает свою работу по изданию журнала «Урлайт» — одного из лучших в советском музыкальном андерграунде.

Чем плохи все воспоминания старых рокеров (или, в случае с Ковригой, около-рокеров) — это попытками доспорить какие-то споры, которые мало кому были интересны еще двадцать лет назад, а уж сегодня и вовсе не хочется вникать, что там не поделили Илья Смирнов, Олег Коврига и Владимир Шинкарев. Советские рокеры, на мой взгляд, были людьми глубоко несчастными — несчастными в экзистенциальном смысле. Их творчество было низколиквидным, оно никого не интересовало за пределами страны, вдобавок мало кто из них знал английский и умел на нем петь. Советским рок-музыкантам было суждено навеки оставаться даже не на обочине большого рок-мира (как это происходило с их коллегами из какой-нибудь Дании), а существовать отдельно от него, в тотальной творческой изоляции, оставаясь второсортным продуктом «для внутреннего употребления».

Что, в общем, не хорошо и не плохо — просто так сложилось. Скажем, Борис Борисыча Гребенщикова можно уважать за своеобразное культурное подвижничество — слушая «Аквариум», самые продвинутые опосредованно узнавали о существовании Лу Рида, которому юный БГ подражал. Но ставить БГ на одну доску с Лу Ридом вряд ли кому пришло в голову — оба существовали в принципиально разных культурных контекстах. Что, кстати, доказала безуспешная попытка раскрутить БГ на Западе и жалкая судьба всех проектов по продвижению «русского рока». Никакой ценности за пределами России советский рок не представлял, и мир куда охотнее будет слушать сборник неизданных песен The Smiths чем песни их советских эпигонов вроде группы «Кино». Русский рок кому-то (и даже многим) кажется интересным, глубоким, ярким, — но это до тех пор пока вы не начали сравнивать The Smiths с «Кино», а Дэвида Боуи или Лу Рида с БГ.

Соответственно, и непонятно как следует относиться к людям, которые «делали рок» в 80-е в Советском Союзе. Они не были в большинстве своем оригинальными артистами, они не умели сочинять цепляющие мелодии, они даже не были диссидентами, боровшимися с системой. Строго говоря, их следует назвать меломанами, которые в один прекрасный день взяли в руки музыкальные инструменты и попытались «слабать по фирме», только на русском языке. Перепирали классику рока на язык родных осин, да так и сгинули под теми осинами. Некоторые впоследствии перешли в эстрадный истеблишмент, стали звездами, которых можно увидеть по телевизору (тот же БГ), некоторые умерли (Летов). А некоторые, как Олег Коврига, засели за мемуары, чтобы рассказать, «что я видел», хотя совершенно неинтересно читать о каком-то неведомом мне Свине, «главном Петрушке Советского Союза», или что там не поделили создатели журнала «Урлайт».

Вдобавок написаны мемуары скучно: похоже, в жизни героев советского рока мало что интересного происходило. Да и очерки Ковриги не идут ни в какое сравнение с, например, книгой Крусанова «Беспокойники города Питера», где о тех же рокерах написано куда более изощренно, парадоксально и метафорично. Не уверен, что книга «Что я видел» Олега Ковриги обладает потенциалом национального бестселлера.

Рукопись Ковриги, номинированная Беломлинской, попросту неинтересна, — какое читателю дело до чужих писем (а их всего два), адресованных покойному Летову или здравствующему Гребенщикову, который – могу спорить – читать это не станет, тем более, что к адресатам содержание этих цедулок никакого отношения не имеет? Кому вообще могут быть интересны чьи-то частные мнения? А там еще подробности биографии появляются, и читатель должен почему-то знать, что бабушка автора уехала в Магадан. Почему я должен это знать? И вообще, это, оказывается, никакая не проза, а так – записки на обоях, — потомки автора должны будут гордиться тем, что их предок выпивал с разными знаменитыми артистами. О чем думал номинатор, совершенно не ясно, но имея определенные сведения об ее пристрастиях, можем предположить, что главным аргументом в пользу именно этого текста явились не художественные достоинства, а то, что дедушка автора был евреем, потому что, что еще? На ее взгляд этого достаточно, чтобы признать опус интеллектуальным бестселлером. Ну да, есть тут еще байки про пьяниц-музыкантов, но эти анекдоты уже никого не радуют и тоже неинтересны, как, впрочем, и коммерческая деятельность автора, которой он завершает свою рукопись. Что еще можно сказать об этом мертворожденном уродце? Ничего, — он и сказанного не стоит.

Национальный бестселлер это, по моему разумению, что? Это книга, которую читает вся нация. В идеале. То есть книга, которая может вызвать массовый читательский интерес. Увлечь если не всех, то многих, независимо от их вкусов и эстетических предпочтений. Что мы имеем в случае с сочинением Олега Ковриги? Круг людей, описываемых в сборнике его мемуаров, подаваемых в виде писем друзьям, много ýже, чем представляется автору. Даже те громкие имена, которыми оперирует он, — громкие только в своей тусовке и людях, которым во время повезло их узнать. У каждого поколения своя музыка. Скажем, тот же Борис Гребенщиков. Я вот ничего о БГ не знаю, песен его не слышал. Слышал только про «город золотой», но ее, как выяснилось, написал Анри Волохонский, спел Хвостенко, а Гребенщиков всего лишь перепел несколько лет спустя. Это певец того поколения, кто родился в шестидесятые. Ну, от силы, в семидесятые. Скажем, тот же Миша Сапего, упоминаемый в этой книге. Мои дети, родившиеся в восьмидесятых, и тем более моя двенадцатилетняя дочь такого певца, как БГ, не знают. Мало того, и знать не хотят. Даже скажи я им, какой он великий, они все равно отмахнутся от меня, как от моли, вылетевшей из древнего валенка. Плохо это, хорошо — не мне судить. Они не знают Высоцкого, Окуджаву, Галича, тех, кого слушал я в молодые годы, человек, родившийся в начале 50-х. О Хвостенко знают и того меньше. О Летове не знают вообще. Правильно, конечно, такая книга нужна. И БГ, и Хвостенко, и Летов, и Петр Мамонов, и еще несколько десятков имен, разбросанных по страницам книги, не говоря уже о Владимире Шинкареве, одном из лучших художников Петербурга, — фигуры, достойные остаться в памяти человека. Только читатель разный, и выберет ли он книгу, написанную о людях, к творчеству которых он, как минимум, равнодушен, — это большой вопрос. Я это всё к чему. Если уж выдвигать свое сочинение на Нацбест, то пиши о таких фигурах из артистического мира, как, скажем, Людмила Зыкина. Вот кого действительно знают все — от сантехника до президента страны. И еще замечание. Если бы сочинение Ковриги было сделано на уровне биографической прозы Виктора Шкловского или того же Бориса Житкова, чье название позаимствовал автор, тогда да, тогда не важно, о ком написано – о БГ, Сапеге или Хвостенко. Тогда бы я оправдал претендента на высокую премию. И даже дал ему максимальный балл. А так — нет.

Мемуары участника рок-сопротивления, написанные простым и ясным языком – так и следует писать нон-фикшн. Автор не идеализирует ни тусовку 80-х, ни будущих «героев и легенд»

«Мне как-то совершенно не нравились «рок-н-ролльный» образ жизни и взаимоотношения между людьми в этой среде. Я потом как-то прочитал высказывание Малькольма Макларена о том, что рок-музыканты — это в основной своей массе люди «грубые, невежественные, неинтеллигентные и часто совершенно неодухотворённые». И посмеялся: «Гад он порядочный, циник, но в данном случае сказал истинную правду». И это относится не только к музыкантам, но и ко всей тусовке, которая их окружает. Эта среда как бы оказалась «дном», на которое осели «лучшие», которые не могли вписаться в советскую систему, и «худшие», которые просто осели по своей неспособности что-либо делать».

И это правда, относящаяся не только к конкретной прослойке – музыкантам, а к контркультуре в целом. Судя по воспоминаниям диссидентов-семидесятников, в их среде было то же самое. А если в наше время понаблюдать за музыкантами и писателями-альтернативщиками – ну совершенно то же самое. Либо очень яркие люди, которые не смогли вписаться в официоз (вариант: востребованы им лишь частично), либо бездари, которые и рады бы вписаться, но даже официозу не нужны. А подполье – весьма демократичная, толерантная среда.

Олег Коврига признаётся, что расценивал советскую рок-прессу не как искусство, а как средство для выживания: «Это была некая единая область, некий лес, в котором можно было относительно безопасно существовать. А «Урлайт» вообще играл роль громоотвода, в который била молния. Если бы его не было, то молния могла бы ударить по авторам».

Современная молодёжь уже не помнит настоящую цензуру. А мы, ныне тридцатилетние – бывшие неформалы – в девяностых читали энциклопедию, составители которой собрали и отсканировали архивы самиздатских журналов, того же «Урлайта». Нам казалось, что всё это – и музыка, и журналистика – разумеется, было состряпано на коленке, шероховато и бог знает как, но всё равно круто: в тогдашних условиях тотальной ограниченности ресурсов иначе сделать было нельзя. Представь, не так давно говорю я одному продвинутому мальчику, что у тебя нет даже миди-клавиатуры. У тебя нет интернета, откуда можно скачать всё, от пособия по игре на гитаре до текстов. Нет денег, чтобы сделать дома нормальную звукоизоляцию, а на студии записаться не разрешат – тексты не литованные. И ни один завлит их не пропустит. Советская интеллигенция поступала просто – оклеивала стены коробками из-под яиц, потом обои, потом ковры, над которыми сейчас модно стебаться. Я тоже стебусь над коврами, но если ты в совке и другой звукоизоляции нет, ничего не поделаешь. Можно ещё, как Летов, закрывать голову подушкой и орать. Так соседям меньше слышно.

(Так жили в твоём идиллическом Советском Союзе, мальчик, и, возможно, цензура скоро вернётся.)

Книга очень познавательна для тех, кому интересна история взаимоотношений человека и государства. А что касается примитивности и вторичности девяноста процентов русского музыкального подполья – то иногда находится Диаманда Галас, которая превращает незамысловатую песню протеста, сочинённую кем-то вроде шизофреника Окса, в шедевр. Наверное, некоторые отечественные рок-композиции это ещё ждёт.