Майя Кучерская.
«Тетя Мотя»

Рецензии

Владислав Толстов

Майя Кучерская «Тетя Мотя»

Сложное это дело — писать рецензии на книги писателей, с которыми лично знаком. Майю Кучерскую я видел в жизни несколько раз, она приезжала на книжную ярмарку в Красноярск и даже дала мне автограф на своем сборнике литературных эссе «Наплевать на дьявола». Мне нравятся ее критические обзоры, нравится написанный ей сборник анекдотов из жизни современного православного духовенства «Современный патерик», да и сама Майя Кучерская, когда встречаю ее выступления по радио или ТВ, производит очень приятное впечатление. И тем сложнее писать о ее романе «Тетя Мотя», который, учитывая объем в 500 страниц, хочется переименовать в «Тетя Тягомотя». С великим трудом, щипая себя и потребляя кофе литрами, я прочел этот опус. У меня к нему множество претензий — претензий, подозреваю, сугубо мужских, поскольку я вполне представляю, что несколько тысяч «теть Моть» купят книжку Кучерской и будут довольны. Но по порядку.

Тетя Мотя (так ее звал отец, на самом деле она Марина) — интеллигентная москвичка, по образованию филолог, работает в редакции корректором. У нее есть муж, в браке с которым она живет восемь лет, есть маленький сын, которого сама она зовет Теплый. В ее жизни ничего не происходит — а поскольку мы читаем роман, нас обязательно познакомят с мельчайшими подробностями застойной, как болотная вода, жизни тети Моти, с точным указанием исторических вех («свадьбу назначили на 12 июля 1998 года»). Подобные «тети Моти» населяют культурные учреждения земли Российской — редакции, библиотеки, музеи.

И вот в ее жизни возникает служебный роман с заместителем редактора, 50-летним бонвиваном по фамилии Ланин. Во время первой романтической встречи Ланин заказывает пиццу (по опыту — это, скорее всего, самое дешевое блюдо в меню) и запивает ее вином — надо быть настоящей «тетей Мотей», чтобы после этого в него влюбиться. Впрочем, они там друг друга стоят. Тетя Мотя — убогая овца, разочарованная собственным браком, своим мужем, своей жизнью. Таким чаще всего не хватает ума хотя бы завести аккаунт на сайте знакомств, и они смиренно крутят вялые романы с теми, кто рядом — чаще всего с коллегами по работе. Ее избранник Ланин из той же породы: несмотря на то, что ведет передачу о путешествиях в экзотические уголки планеты («за восемь дней он побывал в трех африканских странах»), он только что и способен, что на пугливую интрижку с тетей Мотей.

Служебные романы, возникающие от безысходности, неспособности людей выйти за круг своего привычного общения — явление чрезвычайно пошлое само по себе, не имеющее, на мой взгляд, отношения ни к любви, ни к романтике. И создать на этом сюжете увлекательный роман — задача заведомо провальная. Тем более в романе нас ждут еще описания секса, от которых хочется пойти и напиться вдрызг. Несчастные влюбленные не предаются бурной страсти, не покупают в секс-шопе фаллоимитаторы и даже не смотрят вдвоем порнушку. Их соития так же безрадостны и унылы, как они сами, они как стихи Фета — шепот, робкое дыханье. Даже в сексе они не могут перестать быть тетями Мотями (в женском и мужском варианте). В сериале «Краткий курс счастливой жизни» очередная тетя Мотя говорит своему любовнику — «а мне за всю жизнь никто языком не предлагал», и одна эта фраза говорит о ее жизни больше, чем 500-страничный роман Майи Кучерской. Кстати, у той тети Моти из сериала и тети Моти из романа мужья работают сисадминами. Какой это, вестимо, ужас — жить в столице замужем за тупым бездуховным сисадмином и мечтать о женском счастье.

Счастья, впрочем, не ждите. Тетя Мотя будет с Теплым, герой-любовник останется один, муж-сисадмин найдет себя в даосской мудрости, служебный роман закончится пшиком. Вот кабы Ланин убил мужа тети Моти, отсидел, потом вышел, поджарый и в татуировках, а тетя нетерпеливо ждет его у ворот и нетерпеливо облизывает губы — вот тогда был бы смысл делать их героями увесистого романа. А так… Мне не жалко тетю Мотю, так ей, овце, и надо.

Митя Самойлов

Майя Кучерская «Тетя Мотя»

История несчастья фригидной тридцатилетней женщины филолога. Она сторонится своего пятилетнего сына, не любит готовить, ненавидит секс. Зачем нужна такая женщина? Что с ней поделать?

Ее можно только полюбить. Но ни у кого не получается.

Да и она — утонченная, образованная, умная — никого не любит. Увлечение, интрижка, адюльтер, а до настоящего чувства так и не дотягивает, как ни уговаривай себя.

Потому что, это всё именно уговоры себя – «…люблю ресницами, закинутым подбородком, подмышками, грудью, юбкой, мизинцами ног». Не получается любить ресницами.

Муж ее не понимает. Коллега понимает и увлекается, но все проходит и он прошел.

А потом героиню тошнит.

Да, все понятно и правильно. Жить лучше духом, чувством, тихо, а лучше, вообще, умозрительно жить в прошлом — в романе есть вставной роман о жизни провинциального учителя-краеведа. Но, беда, есть же муж, сын, котлеты, секс — грехи не пускают.

И роман бы хорошо написать лет сто пятьдесят назад, но поздно сейчас писать сто пятьдесят лет назад. Есть, вот, сейчас и котлеты. И нужно, как-то сейчас.

И роман хороший, большой, обстоятельный и, даже трогательный — называть маленького ребенка Теплым, как именем собственным, это сердечный подкоп ко всем семейным людям. Но роман скучный, фригидный и нелюбимый как героиня.

Кто бы знал, как мне не хотелось писать так грубо о книге Майи Кучерской — замечательного человека и писателя.

Простите меня, Майя Александровна.

Светлана Друговейко-Должанская

Майя Кучерская «Тетя Мотя»

Ну объясните же мне наконец, почему большинство женщин, даже весьма себе небесталанных, становятся такими напыщенными занудами, как только им придет охота рассказать «о главном»?.. А главное для женщины ясно что (мы ведь всё больше не за переустройство мира в целом ответственны) – любовь, чтоб ей никогда на свет не родиться.

Майя Кучерская несколько лет тому написала ироничное и искрометное во всех смыслах эссе «Дансмакабр Николая Некрасова» для «Литературной матрицы» – и я эту писательницу немедленно заобожала-зауважала. Так что за пятисотстраничную «Тётю Мотю» принималась с некоторым предвкушением эстетического удовольствия. И…

В общем, хотя это и не слишком честно, придется привести здесь сочиненную то ли автором, то ли редактором книги аннотацию к изданию: «“Адюльтер – пошлое развлечение для обитателей женских романов”, – утверждает Тетя Мотя, но… внезапно обнаруживает себя в центре романтических отношений. И закрутилось: любовная связь, которой она жаждет и стыдится, душная семейная жизнь, сумасшедший ритм газеты…И тут ей в руки попадает дневник сельского учителя: неспешная жизнь уездного городка, картины исчезнувшего русского быта, сценки с Нижегородской ярмарки и чайных плантаций на острове Цейлон.Остается только понять, где настоящая жизнь, а где ее имитация». Это я не от лености чужой пересказ романа воспроизвожу, а истины ради – роман и правда об этом. И больше, заметим, ни о чем. Хотя ой как много слов – красивых, изысканных, с эпитетами, метафорами, аллюзиями и реминисценциями… Аллюзии с реминисценциями есть, кстати, даже в аннотации: это дивное «и закрутилось». Помните у Аверченко: «Писатель развернул рукопись.“…Темная мрачная шахта поглотила их. При свете лампочки была видна полная волнующаяся грудь Лидии и ее упругие бедра, на которые Гремин смотрел жадным взглядом. Не помня себя, он судорожно прижал ее к груди, и всё заверте…”»? У аверченковского писателя Кукушкина то «темные мрачные шахты», то «круглые стеклянные окошечки в головных шлемах», то «откос запыленного окна» – у писательницы Кучерской то «год выдался урожайный, и яблоки лежали повсюду, на полу холодной террасы на расстеленной газете, на широких подоконниках просторной кухни, в большой узловатой корзине под столом», то «цветные, сияющие, землистые, болотные, благоуханные стеклышки», то… Иначе говоря, у Кучерской слов в описаниях больше примерно впятеро (писательницы вообще крайне неравнодушны к прилагательным – ибо женщины живут и любят куда подробнее) – но суть в обоих случаях одинакова: «И всё заверте…»

Это я ёрничаю, конечно. Что опять-таки нечестно. (Единственное, что меня отчасти извиняет: судя по эссе о Некрасове, Майя Кучерская и сама прекрасно этим стилем владеет, так что, надеюсь, не обидится.) Дело даже не в том, как всё завертелось, а в том, как из этой круговерти автор вывернулся. Читая плохой детектив, ты почти сразу догадываешься, кто убийца (если, конечно, это не дворецкий, который и вообще появляется один раз на третьей странице). Читая «Тётю Мотю», я почти сразу догадалась, что дело кончится появлением на белый свет младенца. Не только потому, что это символизирует для Тёти Моти начало новой – настоящей! – жизни. Главное: потому, что единственная любовь, которая всегда естественна и бескорыстна, – это любовь к ребенку. «Прощай, грусть!» – завела песенку Франсуаза Саган. «Здравствуй, моя любовь», – зарифмовала Майя Кучерская. Всё это чистая правда. Вот только пятьсот страниц доказательства этой простой правды – явно лишние.

Елена Георгиевская

Майя Кучерская «Тетя Мотя»

Православная писательница Майя Кучерская посвящает сексопатологии значительную часть своего творчества. В раннем романе «Бог дождя» юная филологиня вместо того, чтобы найти нормального парня, платонически влюбляется в малопривлекательного священника («зато он богат духовно»), а нерастраченную энергию сублимирует, часами катаясь на велосипеде. Новое произведение Майи Александровны дарит читателям встречу со взрослой героиней. В сущности, это та же малахольная студенточка из «Бога дождя»: теперь ей уже за тридцать, и у неё новые проблемы на сексуальной почве.

Рецензия в журнале «Тайм Аут»: «Майя Кучерская написала отличный, сложный, красивый роман без единого провисания». По мне так, весь текст – сплошное провисание. «Зачем, — спросил один мой знакомый, — тётки за сорок читают муть типа Улицкой? Я долго думал над этим и наконец понял. Они ведь живут в мирке, забитом примитивной бытовухой: “Маня, я уронила кольцо, подаренное Колей, ой, я так долго его искала, а потом пришла тётя Катя – ну, ты знаешь, свекровь Наташи, у неё такой милипусенький ребёночек – родила, представляешь, в сорок пять лет! – и сказала, что я морковь неправильно чищу – как так неправильно?..” И Улицкая пишет о том же самом».

Нет, Кучерская не опускается до уровня Улицкой или, того хуже, Катишонок, которая пишет, по выражению петербургского читателя, в стиле «ручки и ножки моей рыбки». Она почти не сюсюкает и местами даже пытается изобразить что-то вроде рубленой прозы. Но всё равно получается снотворная бытовушная тёткость. Вот образчик стиля: «…уже забило по мозгам, застучало из той самой давней игры Теплого — красный-желтый-голубой шарики бессильно проваливались под ударами молоточка вниз, скатывались по деревянной горке на пол.

Да ведь каждую секунду она с мобильным, из рук не выпускает — как только забыла сегодня-то, видно, спешила, Теплого в бассейн вела, у них ко времени там определенному, проспали, а так даже в ванну идет, даже в туалете с ним, и эсэмэски все пишет. Звук давно отключен, чтоб не слышно, как приходит ответ. Думает, он не видит. А он видит, только плюет — мало ль кому, кто, куда. Тем более она и комментирует изредка: ой, Тишка проявилась. Или — Вероника… Или там — надо же, вот и Аленка. Подружки. Какие еще подружки! Урод. Коля уже снова оживлял проклятую черепашку, поглядел последние звонки — “Миш” звонил в каждый из последних дней. Вошел в Сообщения. Коля, Мама, Тиша, — от Мишки ни одной. Снова все выключил. Тьфу, забыл заглянуть в “Переданные” — может, там тоже что интересное? И вдруг устал что-то и не стал смотреть».

Подобные очаровательные картинки-ни-о-чём перемежаются неаппетитными постельными сценами (героиня неумело занимается любовью с какими-то потасканными мужиками), в связи с чем у неправославного читателя возникает вопрос: а это вообще для христиан нормально – писать эротику? Нет, ну мы все знаем, что русско-православные и напиваются, и траву курят, не говоря уже про обычные сигареты, и матом ругаются, и беззащитных девушек во время гей-парадов бьют. Но ведь должны же у них быть хоть какие-то ограничения. Или не должны – Иисус и так их простит? И за мегабайты нечитаемых семейных саг, полагаю, простит? Я тоже прощу, но считать это большой литературой – увольте. Даже по сравнению с сентиментальными романистками 19 века вроде Джин Стрэттон Портер это – смертельная тоска.

Если же цель воцерковлённой писательницы Кучерской – внушить отвращение к сексу, то претензии снимаются. Кому-то, возможно, и внушит.