Киевлянин Евгений Водолазкин, окончивший филфак Университета им. Шевченко, конечно, вызвал во мне уютные, теплые чувства. Он написал роман именно о том, о чем, на мой вкус, стоило бы написать – создать житие святого в духе постмодернизма. Умберто Эко стяжал славу на этом поприще, и было бы глупостью не продолжить его успех.

В романе Водолазкина, в числе всего прочего, описаны пещеры Киево-Печерской Лавры – и чувствуется, что автор там был, и я там тоже была, это подкупает. Он взял героем не просто святого, а целителя, травника, и привел в этой связи множество интересного материала – как на Руси лечили болезни до изобретения лекарств. Он создал великолепный, забавный и мудрый образ юродивого Фомы, который принципиально отметает территориальные посягательства своих коллег, а также объясняет людям их эксцентричные выходки.

Трудно критиковать в таких условиях, но придется. Во-первых, дикая, совершенно неестественная лексика. Не «День опричника», но все же. Водолазкин сознавал, что сохранившиеся средневековые тексты не дают представления о разговорной речи тех времен. Ему же зачем-то хотелось, особенно в начале романа, заставить героев вести диалоги. Это было ошибкой. Особенно если учесть, что речь шла о детстве главного героя. В средневековых текстах о детях писали мало, автор сам уже не ребенок, он никогда не видел средневековых детей и не знает, грубо говоря, с чем их едят. Ему имело смысл эту часть повествования максимально спрессовать. Затем – самое провальное место, на мой взгляд – появление в отшельничьей обители, где одиноко живет юный травник, рыжей красавицы с косой от затылка до попы. Может быть, я сужу предвзято, потому что не выношу мелкую похоть мелодрамы. Но ей-богу же, психологизм в отсутствие характеров – вещь невозможная! А характеров у героев нет, есть только абстрактные тонкие чувствия.

По замыслу автора, его герой должен был совершить злодейский поступок – стать причиной гибели любимой женщины и ребенка, так чтобы женщина умерла невенчанная, без покаяния, а ребенок – без крещения. Осознав свою вину, он всю последующую жизнь живет за себя и за них – и становится святым. Да, отлично, но как это сделать? Парня воспитывал дедушка-травник, привил ему аскетическую религиозность. Передал ему не просто знание свойств растений, а о жизненную философию, где человеку отводилась роль божьего инструмента. Дедушка умирает, герой продолжает принимать больных. И вдруг его кусает какая-то декадентствующая муха. Он живет с девицей без венчания, не ходит на исповедь, прячет ее ото всех, потому что не хочет нарушать сладкую тайну любви. Надеется, что когда родится ребенок, тогда можно будет уладить дела с Богом. Прямо Свидригайлов какой-то!

Дальше – лучше. Правда, еще некоторое время стиль никак не может устаканиться. То персонажи изъясняются кондовыми старославянизмами, то говорят «бля» и бранятся интеллигентским матом, то позволяют себе нарочитые культурные аллюзии. Словом, узнаю родной филфак.

Но все же, если бы над романом поработать, то есть переписать половину текста, то из него вполне бы мог выйти национальный бестселлер.

Роман «Лавр» — это, как пишут продвинутые критики, роман постмодернистский. Как я понимаю постмодернизм — это такой вариант китайской кухни. В Китае, если кто был, отношения повара с едоком — отношения игры: я тебя накормил, угадай, что ты только что съел. Когда же сталкиваешься с очередной постмодернистской книгой, понимаешь, что ее автор — это твой китайский повар: не будем вести себя по правилам, угадай, что я написал. Или попытайся ответить, зачем ты эту книгу прочитал?

Евгений Водолазкин — большой ученый, специалист по древнерусской литературе. Поэтому и книга его регулярно хватает тебя за щеку и напоминает — не забывай, смерд, тебе тут пишет видный специалист по средневековой русской литературе! Хотя при желании можно сказать читателю, что с ним играют в другую игру — пародируют «Цветочный крест», известный роман, ставший скандальным букеровским лауреатом. А могут и вообще повернуть иначе: никакая это не игра, это такие мистические откровения о природе русской души, прошлом и будущем русского космоса, а сам Лавр является одним из воплощений (по-модному — аватар) этой мятущейся стихии. Типа, все серьезно. Как хочешь, так крути.

Я постараюсь как можно более кратко изложить, о чем книга. В общем, это история лекаря Арсения, который во второй части книги превращается в псковского юродивого Устина, в третьей — в монаха Амбросия, а в четвертой становится собственно Лавром, отшельником и травником. В романе какое-то непередаваемое количество действующих лиц, несколько сотен, действие происходит и в Пскове, и на острове Корфу, и еще в десятке мест. Лавр-Арсений в молодости совершил смертный грех, в котором он, собственно, неповинен (его молодая жена Устина по его вине умерла во время родов без причастия), и теперь постоянно с ней, мертвой, разговаривает, и все свои пастырские, монашеские и лекарские подвиги совершает во славу ее. Все это насыщено сложными языковыми играми — средневековые монахи говорят как современные чиновники, спокойно употребляя слова «масштаб» или «прогресс». Все это еще зарифмовано с грядущим концом света — оказывается, в 1492 году на Руси ждали апокалипсиса (а кончилось тем, что Колумб открыл Америку, хехе).

И, наконец, все это вызывает ассоциации с книгами Кортасара, Павича, Умберто Эко — такие же экскурсии и рассуждения, такое же стоическое презрение к сюжету и нервам читателя: читаешь, читаешь, думаешь — да ты о чем, болезный, чего сказать-то хотел? Вот и я говорю — китайское блюдо, постмодернизм. Кушайте, не подавитесь.

Я не могу сказать, что мне не понравилась книга Водолазкина. Хотя его первый роман «Соловьев и Ларионов», построенный на изящной исторической мистификации и не перегруженный постмодернистскими игрищами и забавами, мне нравится больше. «Лавр» никогда не попадет в школьную программу, его мало кто возьмется перечитывать, он канет в Лету сразу после завершения очередного премиального цикла. «Лавр» — это хороший пример того, как талантливый автор и неглупый человек, прекрасно разбирающийся в чем-то, в чем не смыслит большинство его читателей (вот в древнерусской литературе, например), вместо тяжелого писательского труда затевает игры в бисер, жмурки на свежем воздухе, какие-то кувыркания. Закрываешь книгу «Лавр» и как будто встаешь из-за стола в китайском ресторане: все вкусно, обильно, но вот чем именно тебя накормили — так и осталось непонятным. Закрываешь книгу «Лавр» и пытаешься собрать впечатления в кучу: ощущение какой-то мощной, веселой силы, которая тебя потрепала-потрепала, да бросила. Спроси меня — о чем книга «Лавр»? — не найду, что ответить. О лекаре, у которого жена умерла, а он потом убеждал всех, что конца света не будет. Фигня какая-то, скажете. Я и сам соглашусь — фигня, ага. Зато Захар Прилепин в восторге. И еще много кто. А я стою меж ними дурак дураком.

Обидно за хорошего писателя с такой замечательной фамилией Водолазкин.

Русское средневековье, лютые зимы, перманентные голод и мор. Народ диковат, часто зол, жестокосерден, но непосредственен и в добрых своих чувствах. И в этом средневековье растёт живёт и проживает выдающуюся жизнь святой человек интеллигентной профессии – врач.

Врач – первое призвание главного героя — Арсения, Устина, Амвросия, Лавра. Врачом, а точнее, врачевателем, Арсений пребывает всю жизнь, являя чудеса исцеления тысячам, встреченным им. Параллельно Арсений молится, юродствует, путешествует, монашествует и разговаривает со своей возлюбленной, которая вместе с их общим новорождённым сыном погибла по вине Арсения.

Этот роман написан доктором филологических наук и специалистом по древнерусской литературе. Но это, позволю заметить, не главная характеристика автора. Хотя значительная. Важнее всего тут другое. Евгений Водолазкин большой писатель, обладающий редким и ценным умением остроумно, увлекательно, поучительно, динамично рассказать длинную историю об искуплении и спасении.

Текст романа жив и пёстр как сам язык, как люди, которые на нём говорят. Как сделать нескучным и читаемым пятисот страничный рассказ о глубоком русском средневековье? Как вытащить эту застывшую глыбу из промёрзшей тоски исторических штампов? Водолазкин делает это так:

«Глаголю вам: не рыдайте мене, яко днесь узрю лице Господа моего. Глаголю же и ти, Господи: в руце твои предаю дух мой, Ты же мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь»

И далее на этой же странице:

«Передвижение из пункта А в пункт Б, сокрушались в слободке, не представляется возможным или сильно осложнено. Мы фактически лишились дорог, которых в настоящем значении этого слова не было и раньше».

И вот на этом контрасте роман летит как на реактивном двигателе. Или, по меньшей мере, как на паровой машине, где валы, поршни, и колена – всё разного размера, а потому и движется, взаимодействуя друг с другом.

Роман «Лавр» хорош всем, в первую очередь, героем совершенно шекспировского, если не сказать античного масштаба. Если перевести с христианского на древнегреческий, то это будет, наверное, Орест. Причём в утраченной четвёртой части тетралогии «Орестея».

Наравне с языком, и общим сюжетом, сильнейшее впечатление производят вставные новеллы из советской жизни — прозрения друга Арсения Амброджо – итальянского ясновидящего эсхатолога, а так же жизнеописание прекрасных и яростных псковских юродивых.

В целом же нужно признать, что роман Евгения Водолазкина «Лавр» — представляет собой одновременно и галерею русских национальных характеров и матрицу христианского мировоззрения в его православном понимании. Велика же и гуманитарная роль этой поистине чудесной книги, рассказывающей обо всех известных человечеству добродетелях сконцентрированных в одном человеке, прожившем четыре жизни.

Роман «Лавр» это пример литературы, дарящей неоценимый духовный опыт, который часто недоступен без такого проводника как Лавр-Водолазкин.

Вот с этой книжкой дело обстоит плохо, ну просто совсем… То есть с первых страниц было понятно, что как филологу, да еще и древнику по первой свой специализации, роман Водолазкина мне всенепременно должен понравиться. Так же ясно было, что мне как человеку, который относится к Богу еще хуже, нежели атеист или агностик (поскольку я всегда говорю, что в Бога-то, конечно, верю, вот только совершенно ему не доверяю), роман «Лавр» категорически понравиться не может.

Но всё оказалось еще хуже… Вопреки первому и благодаря второму (или наоборот, что, впрочем, ничего не меняет) — книга эта меня восхитила. И даже, можно сказать, восхитила. И тут смертельно хочется произнести всякие умные филологические слова типа «архитектоника текста», «идиостиль автора» и т.п. — только я себе в этом цикле рецензий строго приказала ничего такого не употреблять. Скажу только, что вот эта книга — она, да, именно о главном. О том, например, что, как бы ни был вивихнут каждый отдельный век, связь времен не распадается и конец света не наступит, ибо «Бог сохраняет всё; особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос». А еще о неизбывности вины и неизбежности прощения… А еще… Словом, примерно о том, о чем всегда и пишутся главные книги. Только совсем другими словами — потому что Евгений Водолазкин явно не хуже меня помнит, что «мы живем в эпоху, когда все слова уже сказаны» (это не автор «Лавра» написал, а Аверинцев), — но знает и еще кое-что про слова, например, что (а вот это уже из «Лавра») «слово записанное упорядочивает мир. Останавливает его текучесть. Не позволяет понятиям размываться», что «написанное слово останется таковым навсегда. Чтобы ни случилось впоследствии, написанное слово уже состоялось»…

Больше скажу: едва дочитав роман, я немедленно обязала всех магистрантов филфака СПбГУ, обучающихся под моим руководством редактированию и критике, навострить карандаши и засесть за вычитку текста с точки зрения нормативной его редактуры… Ибо где ж такое видано, чтобы один и тот же герой на протяжении едва ли не одного буквально монолога (тут я чуть привираю для полноты картины, да и ладно) изъяснялся то на чистейшем древнерусском («иже избра себе житие буйственное и от человек уничиженное»), то на среднесоветском («ознакомлю со следующими фактами»), то на раннепостинтеллигентском («хуй в пальто»)… И очень мне любопытственно, кому из них удастся свой правкой превратить древо познания добра и зла в телеграфный столб, а кто со вздохом от этой задачи откажется.

Вот хорошая книга, которую можно прочесть как исторический роман, а можно – как роман о сути времени и пространства и их восприятии людьми разных эпох и опыта. Так, в «биографической справке» новгородского архиепископа Иоанна, похороненного в Софии, говорится о том, как он запер черта в умывальнике и когда нечистый стал умолять его о пощаде, выдвинул условие – слетать на бесе верхом в святой Иерусалим. Никого из современников это не удивляло, лишь 700 лет спустя Гоголь стал восприниматься как мистик и фантаст. Как не удивляет в «Лавре» сограждан-псковичей герой-юродивый, когда закидывает камнями дома добрых людей и минует дома злых. Как не удивляется герой, видя в детстве пламени печи себя – стариком. Живой мир, проницаемый для волшебства и ангелов, где дух и впрямь дышит где хочет, который, к сожалению, современный человек способен воспринять скорее на уровне архетипических конструктов.

Удивительная для «нашего времени» книга – светлая, серьёзная. О средневековой Руси, о жизненном пути целителя, юродивого, праведника Арсения, в итоге ставшего Лавром. О вере, грехе, святости. То ли роман, то ли житие. С настоящим героем — пусть не нашего времени, зато положительным.

Книга замечательна многим. Действие происходит в конце 15-го – начале 16-го века, но автору – нашему современнику, филологу из Петербурга – веришь так, как будто он там был и всё видел своими глазами (а ведь иному автору не веришь, даже когда он описывает куда менее экзотические реалии). Иногда не нужно быть специалистом в той или иной области, чтобы понять, что человеку следует или, напротив, не следует доверять. Здесь тот случай, когда – следует.

Не менее интересен авторский язык, в котором старые и порой не сразу понятные обороты отлично уживаются с современной лексикой, включая едва ли не научную терминологию, и даже с современным жаргоном. Водолазкину удаётся совмещать эти языковые пласты, переплетать их, виртуозно сшивая живую ткань. Герой может сказать: «Избрах аз за него, да даруеши ли?», а буквально через строчку добавить: «Да не парься ты, ё-моё», и самое удивительное — то, что нет ощущения фальши, зато есть ощущение умной и тонкой авторской игры, вызывающей поначалу лёгкий юмористический эффект, а потом – трудноуловимое ощущение тесной связи времён.

В видениях флорентийца Амброджо, с которым Арсений отправляется из Пскова в Иерусалим, появляется то советский археолог из 1970-х, то ещё кто-то из наших современников. Как ниточки в будущее, перед очарованными странниками мелькают то Америго Веспуччи, то местечко Освенцим. Амброджо предполагает, что времени на самом деле нет, и роман построен в соответствии с этой его версией: люди из разных веков и разных стран действуют как бы одновременно, словно всё существует всегда и везде. В тексте романа — множество исторических рифм, перекличек между «прошлым» и «будущим». Много и любопытных, не побоимся этого слова, историко-этнографических деталей, хотя главное послание, разумеется, не в этом.

«Лавр» — книга несовременная в том смысле, что — не о современности и что — против потребительских пафосов современности. Но как раз поэтому «Лавр» — роман очень современный и нужный.

Большая во всех смыслах книга. Мощная, глубокая, мудрая. За которую Водолазкин, безусловно, достоин всяческих лавров.