Один из лучших текстов прошлого года. «Бизар» — продолжение романа «Путешествие Ханумана на Лолланд». Единственный серьёзный недостаток этой книги – предсказуемые самоповторы. Автор словно пишет по инерции, эксплуатирует одну и ту же тему. Перед нами снова герой-маргинал, нелегально живущий в Дании. Его окружают такие же мигранты, безработные интеллектуалы, богема и наркоманы. Он ищет пустоту – не то, что подразумевает под пустотой среднестатистический европеец (бессмыслицу и тоску), но то, что в восточной традиции называется «шуньята». Он хочет освободиться от «писем матери, звучащих в голове», бытовых мелочей и всяческого мусора, мешающего чувствовать себя свободным. Самообъективация, как ни парадоксально, становится для него временным спасением, процессом, сходным с буддийской практикой отказа от самости: «Меня рисовали девушки и мальчики. Я был этим очень доволен. Прежде всего тем, что я был всего лишь материалом. Физическим объектом. Поводом для ковыряния карандашом. Таким же, как кувшин, бюст, чучело. Безымянным. Когда они меня рисовали, я чувствовал, что мое тело вернулось на место, у меня снова появились руки, ноги, голова, ребра. Я ощутил, что у меня есть тени. Во мне зашевелились линии. Побежали черточки. Тело. Как просто! Что еще нужно? Студенты старались. Ничего больше им и не нужно было! Они наяривали. Целились взглядами, вычерпывали из меня личность. Потом я смотрел на свои изображения и видел незнакомого человека, который был неуязвим, потому что у него не было ни биографии, ни отпечатков пальцев. Это был кто угодно. И у него было мое лицо, мои руки, мои татуировки… Волшебная анонимность — о таком можно было только мечтать! Я смотрел в окно и ни о чем не думал. Они рисовали. По крышам блуждало яркое солнце. Летели птицы. Дверь хлопала, но меня это не беспокоило».

А здесь мы уже улавливаем знакомую селиновскую интонацию. Более спокойные, медитативные фрагменты – это Иванов, а временами Иванова перебарывает Селин, даже синтаксис схожий: «Сюзи любила понюхать амфика и тогда уходила в работу с головой. Когда мы оставались вдвоем, она рисовала особенно упоенно, часами… понюхает и рисует, рисует и болтает: о себе, об отце, о своих подругах… о подругах она могла чесать бесконечно!» Присутствует и любование распадом, также характерное для французского мизантропа: «Я чувствовал каждой клеточкой моей кожи, что замку не нужна новая крыша, водосточные трубы и стекла в окнах, — замку был нужен грибок на всех стенах, дыры в крыше, трещины в стенах, вода в подвале, хлам, паутина, крысы, мыши, тараканы… Замок не хотел, чтоб мы ползали по его чердаку с метлами, шпателями, кистями; замок не хотел, чтоб мы замазывали известкой щели; он хотел, чтоб мы прекратили возню, чтоб мы сидели в сырых креслах и курили траву, курили гашиш, пили яблочное вино, которое приносил блондинистый педик, чтоб мы смеялись, богохульничали и бездельничали, потому что замок хотел распада, хотел тления; как и всякий человек, добравшись до определенного возраста, желает старости, болезней и тихой смерти, так и замок: он хотел разрушиться, умереть…» Так и движение хиппи, в прошлом – жизнеутверждающее, постепенно перетекает в своего рода декаданс.

Селиновское влияние может навредить современным русскоязычным литераторам не меньше, чем шестидесятникам – Хемингуэй, но в прозе Андрея Иванова подражательство становится искусством.

«Парадокс постижения сути жизни заключается не в понимании жизни, а в погружении в состояние изумленного восприятия мира, где знакомые вещи линяют, сбрасывая словесную чешую», — говорит автор в одном из интервью, и эта фраза довольно точно характеризует повествователя в романе «Бизар» — интеллектуала, который пытается перестать понимать. Собственно, достаточно понять одно: «Лучше прятаться, лучше быть параноиком, чем отправиться на тот свет, там, дома». Знакомые вещи обернулись своей противоположностью: бездомность – это безопасность, свои – это чужие, а за нервной интонацией скрывается поразительное спокойствие; просто надо суметь это увидеть.

В романе русского писателя из Эстонии Андрея Иванова «Путешествие Ханумана на Лолланд» описывался датский лагерь «азулянтов» — интернациональных соискателей статуса беженца и права на жизнь в Европе. «Бизар» — продолжение «Ханумана». Здесь снова действуют Юдж (он же Евгений — русский эстонец) и его загадочный и неожиданно мудрый друг, индус Хануман.

С «актуальностью», если это кого-то волнует, здесь всё в порядке: Европа и мигранты – тема горячая. Особое звучание роману, в котором нелегала Юджина хотят депортировать из Дании (а ему никак нельзя возвращаться в Эстонию, и он решает «вскрыться»), придаёт недавняя трагическая гибель нацбола Александра Долматова в Нидерландах. А тут ещё и Алексей Сладких, брат погибшего «приморского партизана», попросил убежища опять же в Нидерландах, оказавшись в подобном «кэмпе».

Но сказать, что это «роман о мигрантах» или «социально-политическая проза», было бы настолько же просто, насколько и неверно. Роман Иванова, как всякая хорошая литература, — о жизни и человеке.

«Мигрантский» материал выводит, с одной стороны, на запараллеливание с газдановско-лимоновскими темами. С другой — заставляет вспомнить Генри Миллера, Селина, да много кого ещё.

Это русская проза – и в то же время очень европейская, порой даже кажущаяся переведённой. В «Бизаре» — особая языковая реальность, начиная уже с названия. У Иванова живое, плотное, очень энергичное письмо и вдобавок — оригинальная оптика, сформированная его жизненным и языковым опытом, в какой-то мере близким к опыту его героя Юджа. «Бизар» написан «с нервом», с высоким напряжением, очень визуально. Струны натянуты как надо, кирпичи подогнаны плотно, текст концентрирован, как густой бульон.

В «Бизаре» мы видим другую Европу — не ту, которой привыкли очаровываться. И дело не в «чреве», не в изнаночных ракурсах. Даже вполне добропорядочные европейцы и их жизнь под взглядом Юджа смотрятся жалко; художественный диагноз, поставленный Европе, суров. Говоря об этом портрете Запада, неизбежно вспомнишь первый роман Лимонова и его первую публикацию в СССР под говорящим названием «Разочарование». Герой, от имени которого ведётся повествование, лишён лицемерия и политкорректности, беспощаден к себе и другим, смотрит на мир мрачновато, но трезво, без идеалистически-романтических иллюзий (Юдж и Хануман даже гашиш курят по-особенному: наркотик кажется глотком свежего воздуха, без которого мир слишком непереносим). Юдж слишком хорошо знает, что такое человек и его повадки. Люди в «Бизаре» кажутся какими-то вредными существами, бессмысленно плодящимися, обманывающими себе подобных, хитрящими, суетящимися, изворачивающимися. В книге много юмора (описание ночного морского перехода в лодке даже напомнило Джерома), но не натужного, а естественно вытекающего из самого представления автора о человеческой природе.

Многие персонажи – беженцы. Главный герой – беженец в квадрате или в кубе: бежав от своей Родины, он бежит из лагеря для беженцев, а в итоге оказывается уже в самой настоящей, не метафорической тюрьме. Но решает бежать и оттуда.

Вместе с бездомностью, брошенностью, неприкаянностью, отчаянием героев чувствуется их удивительная жизненная сила (не хочется говорить «оптимизм»). Странное дело, но физиологически тщательное описание «дна» не вызывает ощущения чернухи. При всём своём многогрешном поведении Юджин и Хануман порой производят впечатление едва ли не святых.