Да, меня одолела скука. Автор как бы нетривиально мыслит, но на самом деле мыслить нетривиально – это еще не все, имхо. Нужно еще уметь отсекать лишнее. Никто не заставит отсекать. Демократия. Можно упереться и превратить свое неразборчивое словоблудие в прием, а этот прием назвать художественным. Можно даже ввести героя – невротического остряка и рассказчика бородатых анекдотов, который своим присутствием все оправдывает.

Легко понять Мильштейна, который живет в Мюнхене и рад всякой шутке своей юности и всякой старой песне, и услышав их снова, спешит поделиться. Но вопрос, с кем именно поделиться. Книга вышла в издательстве АСТ, и значит, читатель продолжает оставаться в России. Что он ощутит, прочитав роман «Контора Кука»? «Пойду послушаю, как воет эмигрант, какая там у них в Америке тоска». На симпатию аудитории могут рассчитывать разве что те два персонажа, которые вытащили у главного героя половину денег, стоило тому лишь сунуть нос на родину. И то – почему только половину?

О технических аспектах романа «Контора Кука» можно сказать следующее. Тонкие умствования, длинные цепи интересных автору ни к чему не обязывающих ассоциаций – это отлично в стихах, но в прозе – усыпительно. Фабула, наверно, есть, но в особом харьковском стиле, зарытая в воспоминания, наблюдения и продукты жизнедеятельности полусонного интеллекта. То ли они там еще не отошли от мученической смерти футуризма, то ли их непонятные страхи, заячьи зигзаги и зацикленность на прошлом связаны с тем, что в этом городе ментов больше, чем строений, а центральная Площадь Свободы известна в мире как Площадь Дзержинского. Пока ее пересечешь – как раз вся жизнь пройдет перед глазами. У Мильштейна эти тенденции отлично сохранились на чужбине вкупе с чисто харьковской мужской загадочностью. Когда он пишет от имени героя «так что естественно, что я…», его логика остается непонятной, как будто он часть мировой информации воспринимает тараканьими усиками. Впрочем, это последнее – скорее достоинство.

Текст имеет такой вид, как будто его записали на диктофон, расшифровали, но в полной мере не обработали. От него веет некритическим отношением к себе. Потому что нет критериев – что главное, а что второстепенное, что хорошо, а что плохо. Отсутствует идеал, с которым можно соизмеряться.

Глупые пингвины все еще боятся косматых террористов, которые из санитарно-гигиенических побуждений взорвали пару небоскребов, но буревестники больше опасаются сереньких и ненавязчивых офисных человечков, ведь именно их засилье и активные передвижения с помощью все того же Кука означает, что мы все умрем.

Александр Мильштейн назвал свой текст «ostальгический вестерн». Может быть, он и правда посчитал поток воспоминаний главного героя чем-то напоминающим вестерн. Правда, ничто не выдаёт в этом потоке ни вестерн, ни роман, связанный каким-либо сюжетом в принципе. Продираясь сквозь дебри весьма скучного повествования о ни чем не примечательной жизни молодого персонажа, не отягощённого в жизни ни интересным делом или каким-нибудь цепляющим стремлением всё ждёшь, что вот-вот закрутится «воронка» какого-никакого сюжета, появится завязка и тогда-то наконец читатель поймёт для чего взял в руки книгу, но Мильштейн не даёт вам ни одного шанса. Этот роман написан как будто для самого себя. Автор пытается восстановить произошедшие в жизни события и увязать их, сложить в цепочку упорядоченного текста, понять, что же это всё-таки было. Может быть, произошло что-то важное, а он не заметил. И вот в попытках восстановить до мелочей все события своего эмигрантского периода, герой проживает ещё раз свои попытки устроится на работу, дурацкую историю с русскими бандитами, бестолковый роман с женщиной постарше, точно такие же по степени адекватности отношения с молодой соседкой, бывшей певицей, закончившийся какой-то тёмной историей, в которой герой даже не потрудился толком разобраться.

Может, автор и главный герой и считают все эти события хоть немного интересными для читателя, но отделаться от ощущения потери времени после прочтения книги невозможно.

Александр Уланов однажды сравнил книги Мильштейна с фильмами Фассбиндера и Герцога. Последний роман «Контора Кука» носит подзаголовок «Ostальгический вестерн». Если бы Фассбиндер снял вестерн, то, должно быть, получился бы и не вестерн, и не Фассбиндер.

Существует расхожее выражение: «Неудача талантливого автора», и Александр Мильштейн – совсем не тот писатель, к которому подобные фразы хотелось бы применять, но здесь по-другому не скажешь. У него есть замечательный роман «Серпантин» — невозможное сочетание стихов в прозе и артхаусного сценария. Что касается «Конторы Кука» — это сочетание пустоватых диалогов и не самых удачных попыток выстроить авантюрное повествование. Герой, молодой эмигрант, мечтает сделать карьеру в Западной Европе и не гнушается для этого никакими средствами – этакий Жорж Дюруа. Создаётся впечатление, что автору захотелось поэкспериментировать, отойти от привычных схем, но уже в самом начале сюжет начал утомлять его; в итоге текст неприятно удивляет своей вымученностью и надуманностью. Криминальные эпизоды перемежаются с тривиальными рассуждениями, наподобие: «Если меня потянуло на молоденьких, значит ли, что я старею?» Нет, автор не обращается к приёму обыгрывания штампов, он просто выдаёт заезженные фразы одну за другой. Специфический синтаксис – пристрастие к многоточиям – тоже для остросюжетного романа подходит мало, здесь был бы уместнее телеграфный стиль.

Несколько лет назад, когда Иличевский рекомендовал подробнее почитать Мильштейна, которого я помнила по журналу “Text Only”, я и подумать не могла, что мне придётся писать на последнего отрицательную рецензию, и это, в общем-то, грустно.

Немало существует книг, в которых автор невольно проговаривается по разным поводам. На пользу делу, это, как правило, не идет. Александр Мильштейн проговорился настолько «жирно», как говорят в интернетах, что даже и добавить нечего. В одном из многочисленных и довольно бессмысленных диалогов «Конторы Кука» употребляется выражение – анекдот размером с евророман. Путаную застольную прозу про блуждания эмигрантов из бывшего Союза по Европам, где сюжет трудноуловим, как вена бывалого наркомана, иначе и не назовешь.