Начну с того, что книга Александра Кана — это не художественная литература. Будучи опытным публицистом и музыкальным критиком, автор следует своему методу и создает журналистский очерк, добавляя в текст элементы репортажа. В то же время, как верно подметил Виктор Топоров, «Шкипер о Капитане» не является биографией в духе серии ЖЗЛ, что и дает книге полное право быть номинированной на «Нацбест» (и совершенно заслуженно). Это книга воспоминаний, пусть и посвященных вроде бы одному человеку – Сергею Курехину, с которым Александр Кан был дружен долгие годы.

В действительности воспоминаний у Кана хватает, чтобы рассказать в своем произведении еще о многих интереснейших людях, как всенародно почитаемых, так и известных только знатокам музыкального андеграунда 80-х. А наиболее интересен «Шкипер о Капитане» будет тем, кто еще не знаток, но очень интересуется историей отечественного джазового и рокового авангарда. Лично я прочел книгу запоем, буквально на каждой странице меня ожидали интересные факты и выдающиеся события, которым Александр Кан был сам свидетелем и летописцем. Вместе с ним и героями книги я проследил за открытием первых рок-клубов, преодолел железный занавес, рассказал стране, что Ленин – гриб.

Совершенно особенный язык Кана – простой, понятный, прозрачный. Текст пусть и – повторюсь – журналистский, но без малейшего намека на пресловутую «сенсационность». Пишет очень, очень интеллигентный человек, даже жаргонные слова употребляющий в тексте редко и как будто с извинениями. Редкой нынче породы эта книга.

Добротное биографическое описание жизни Сергея Курехина — с последовательным, год за годом, изложением событий «предзнакомства» (так называется одна из глав), знакомства, общения и посмертного осмысления личности известного питерского музыканта, авангардиста, пианиста, композитора, деятеля подпольной культуры и даже — в последние годы жизни — политика, члена потешной Национал-большевистской партии.

Несмотря на то, что после смерти Курехина прошло уже без малого два десятилетия (умер в июле 1996-го), музыканта активно вспоминают до сих пор. Лимонов посвятил Курехину большую главу в своей «Книге мертвых», в Интернете есть несколько сайтов с коллекциями текстов о «ленинградском Моцарте», говорят, в Мурманске, где Курехин родился, до сих пор действует фан-клуб его имени — словом, биография Александра Кана не открывает тему «Курехин и его роль в отечественной культуре», а, скорее, добавляет в нее теплых человеческих красок. Кан лично был знаком с Курехиным, он сообщает немало личных, домашних, частных подробностей — например, о романе с Ларисой Гузеевой, которая позже сыграла главную роль в «Жестоком романсе» или о том, что Курехин любил коллекционировать кактусы. Милые бытовые подробности: «Встречались мы часто, поначалу даже очень часто. Со временем все чаще именно в «Сайгоне». Большим любителем кофе Сергей, как, впрочем, и я, не был, но «маленький двойной» — так назывался в не знавшем еще буржуазного слова «эспрессо» СССР заветный напиток — попивал регулярно. Кофе был и в самом деле хорош — «Сайгон» был одним из немногих мест в городе, где стояли настоящие итальянские кофеварные машины».

Мне непонятна природа немеркнущей посмертной славы Сергея Курехина. Сам я, живя в 80-е годы в Сибири, о Курехине ничего не знал. О том, что он какое-то время входил в состав «Аквариума» и приятельствовал с БГ, стало известно позже. Роман музыканта, близкого к джазовому авангарду, с питерским роком, «Популярная механика», о которой все говорили, но мало кто ее видел (из тех, кто не жил в те годы в Ленинграде), 500 альбомов советских и западных музыкантов, в записи которых принимал участие Сергей Курехин, и даже киномузыка, которой Курехин, оказывается, тоже написал немало — для среднего советского меломана все это по разным причинам оставалось недоступным, или, как минимум, труднодоступным. Собственно, если сейчас вспомнить, чем запомнился Сергей Курехин массовому читателю-зрителию-меломану, так кроме знаменитого прогона «Ленин-гриб» в телепередаче Шолохова да пары крошечных ролей в перестроечных фильмах, которых уже не помнит никто, пожалуй, и ничем.

Это не хорошо и не плохо — нормальная ситуация для «гения-хулигана», сочинявшего музыку, которую в нашей стране понимает человек двести. Среди моих многочисленных знакомых меломанов поклонник такой музыки был один. Он мог часами взахлеб рассказывать о каких-то артистах, неведомых миру, о гениальных альбомах, о которых кроме него никто понятия не имел. Ему никто не возражал, поскольку никто знать не знал, чем великий Джон Зорн отличается от великого Фреда Фрита. Подозреваю, что среди этих музыкантов были настоящие гении, экспериментаторы, эксцентрики и эстетические революционеры. Я ничего об этом не знаю и, честно говоря, знать не желаю — жизнь и так коротка. Книга Кана напоминает монологи моего знакомого — там постоянно упоминаются какие-то гениальные, непостижимые музыканты, всемирно известные в своих клубах и тусовках численностью сто человек.

«Курехин. Шкипер о Капитане» — хорошая дань памяти, книга, которую вряд ли будут читать российские меломаны (да и немеломаны тоже), поскольку гениальных альбомов Курехина они почти не слышали, а если слышали, то скорее всего выключили через пять минут и постарались забыть о них навсегда. Ну, написал — и написал. Спасибо ему за это.

Конечно, эта книга полезна. Благодаря таким книгам не мертвеет память о человеке. Это первое. Второе. Чтобы память о человеке не мертвела и жила еще дольше, нужно написать эту книгу не на языке мертвых. Сам Курёхин вряд ли стал бы читать про себя такое: «Он искрился молодостью, весельем, чисто юношеским задором». Так писали о человеке в газетах моей комсомольской молодости. Или фраза: «Формат вечера подразумевал ответы на вопросы». Разве можно так сказать в живой книге? В книге мертвой — да, но в живой — извините, нет. Тем более про Сергея Курёхина, веселого человека, чёрта из рояля-табакерки, каким мы видим его на книжной обложке. А вот об удивительных людях (действительно удивительных!) из круга курёхинского общения. О Борисе Кудрякове: «В другой вечер мы отправлялись к Гран-Борису — замечательному фотографу и прозаику Борису Кудрякову. Назывался он Гран-Борисом потому, что был еще и Пти-Борис — Борис Смелов. Обоих уже, увы, нет в живых. Оба как фотографы были певцами Петербурга — непарадного, темного, мрачного, ночного, с его неприглядными обитателями, за неряшливой, нередко испитой внешностью которых таилась невероятная духовная сила и творческая смелость. Оба жили в этом самом непарадном Петербурге — в грязноватых коммуналках вокруг Владимирского рынка, в настоящих местах Достоевского, музей которого был тут же, неподалеку. Кудряков потряс меня, помню, не только фотографиями, но и прозой». Об Аркадии Драгомощенко: «Одним из ближайших друзей Сергея той поры был уже упоминавшийся поэт Аркадий Драгомощенко. Был он нас лет на десять постарше и, как и большая часть компании, то ли сторожил чего-то, то ли где-то кочегарил. Он публиковался в самиздатовском журнале “Часы” и был одним из стержневых людей в литературном андеграунде». Всё. Набор общих мест («невероятная духовная сила и творческая смелость», «певцами Петербурга»), о человеке ничего не говорящих. Ну сторожил, ну кочегарил. Да все они сторожили и кочегарили, все были одними из «стержневых людей», только люди-то состоят не из общих фраз, люди состоят из подробностей, частностей, отклонений от нормы. Понятно, что автор сам не художник. Он даже извиняется перед читателями в начале книги: «Я просто попытался самым простым и понятным языком, не гонясь за формой, написать о том, что я видел, что помню, чему был свидетелем». Но простой и понятный язык на языке автора этой книги означает мертвый язык. Уж не знаю, какой Александр Кан джазовый критик (возможно, хороший), но писатель он никакой. И если уж Павла Крусанова с его романом о Сергее Курёхине прокатили на Нацбесте 2006 года, то слабый по исполнению текст Александра Кана уж точно не может претендовать на премию. P. S. Извините за резкий тон. Те, кто безразличен к эстетике, наверняка найдут в книге Кана места для себя полезные. Информации в книге много. Но я ведь за литературу переживаю.

Книга музыкального критика Александра Кана, разумеется, не только о самом Курёхине, но и о рок-движении в СССР (второй план), а также перестроечной и ранней постперестроечной эпохе (это уже третий план).

В книге масса интересного. Прежде всего, конечно, это сам музыкант (вернее, я бы сказал, — artist, художник в широком смысле слова) Сергей Курёхин, начинавший как блестящий джазовый пианист. Затем это феномен удивительной «Поп-механики» (или, вернее, «Поп-механик», потому что речь не столько о коллективе, сколько о действах). Отношения Курёхина и Гребенщикова. Знаменитая телепровокация 1991 года (ещё при живом СССР!) «Ленин – гриб». Кан пишет о том, что это был удар вовсе не по советским ценностям, как может показаться из дня сегодняшнего, а по «перестроечной вакханалии разоблачений» (сразу же захотелось освежить «гриб» в памяти, тем более что всё теперь доступно на YouTube).

С особым интересом я читал о вступлении Курёхина в НБП и его сближении в последний год жизни с Дугиным и Лимоновым. Автор отзывается об НБП, мягко говоря, без восторга. Тем ценнее его признание того, что для Курёхина приход в радикальную политику был не столько эпатажной выходкой художника, сколько серьёзным, искренним гражданским шагом.

Это не биография – скорее лирическое эссе. Написанное добросовестно, взвешенно, со знанием «материала» и к тому же очень лично, потому что — о друге (хотя главная ценность книги, конечно, не литературная). Книгу Кана можно понимать как продолжение «путешествий рок-дилетанта» Житинского и одновременно – как очередной штрих к осмыслению перестроечного периода и всего, что с ним связано. Одним словом, нужный текст.

Интересно, что ещё один видный музыкальный журналист Александр Кушнир только что написал книгу «Сергей Курехин. Безумная механика русского рока», которая должна вот-вот выйти. Это правильная тенденция – страна должна помнить своих героев. В том числе незаслуженно полузабытых героев русского рока.