Информация к поражению

Новейшая история обыкновенного безумия

Роман Сенчин – 40 лет, Москва, писатель, в последней книге «Информация» (ЭКСМО; М., 2011) в очередной раз, петляя и скрипя тормозами, выходит на основную свою колею – историю провинциала, маленького, лишнего человека, снова потерпевшего поражение.

Природа житейских драм и крахов, по Сенчину, жестока и бесспорна: изменчивый мир никогда не прогнется под нас – это пустая и вредная иллюзия. Но и прогибаться под него – лишено смысла. Гнёшься, гнешься, раз – и сломался.
Об этом все книги и персонажи писателя – мелкие коммерсы, ларёчные продавщицы, вхолостую лабающие рокеры, их подружки, соседи и собутыльники. Семейство милицейского капитана, съехавшее на погибель в деревню…

Казалось, куда дальше «Елтышевых» — с их надсадной скоростью умерщвления и реальным вкусом земли во рту после прочтения романа. Оказалось, можно и нужно. Не по фактуре и фабуле, но – в инструментах и методах. В «Информации» процесс перехода социального реализма в тотальный абсурд почти не поддается фиксации и пропорциям. Это уже какое-то ровное русское поле экспериментов – не то социальный абсурд, не то абсурдный реализм. Причем вывозит нас Сенчин на эту поляну на щадящей скорости, без помощи сильнодействующих средств. Он долго и трудолюбиво шел к своему нынешнему, негромкому статусу. Русского писателя вне поколений, литературоведческих кластеров и даже вне географии. Родился в Кызыле (Тыва), живал в деревне, Питере, Абакане и Минусинске – похоже на мистическую контурную карту, при этом ровный, интонационно и эмоционально, Сенчин, воинственно не приемлет любой мистики, иной реальности, кроме как во время делирия. Герой «Информации», умиляющийся наличию идеалов в собственном прошлом и выхолостивший на сей счет настоящее, всерьез готов обсуждать только свой атеизм.

Армия, разнообразные работы, Литинститут, Москва; печатается с 1997-го, кажется, года, книжные публикации – с начала нулевых, и, как теперь выяснилось – пишет всю жизнь одну книгу – сагу о трудных отношениях своих героев с миром, сага семейная, потому что связь героев со средой – всегда интимная и подчас кровосмесительная. БДСМ, само собой.

Сенчин – подчеркнуто, в насмешку устаревшим классификациям, не интеллигентен, но и совершенно не народен. Провинциал, но отнюдь не маргинал. Этот, когда-то, модный ярлык у него вручается персонажам, вызывающим живую неприязнь. «Никита, — окликнула Ангелина прилизанного почти мальчика с перепуганным лицом. – Никит, подходите к нам! Что вы там, как маргинал?»
Сенчин всегда писал многословно, с избыточными, казалось, подробностями, пробуксовыванием довольно примитивного сюжета (шаг вперед – два шага назад). Он, однако, как никто умеет находить занимательность в обыденности, и занимательность эта довольно странного свойства.
Сенчин не навязывает читателю сопереживания, делать жизнь с его героев, которых жизнь «сделала» — извращение сродни мазохизму. Даже краткие и временные победы и удовольствия персонажей напрочь исключают элемент «подсаживания». Читатель не хочет его женщин (описание секса у Романа – стиль даже не медицинского справочника, но энтомологического словаря; Сенчину вообще очень близок шукшинский мотив – женщины-врага. А с женскими людьми, которые могут показаться симпатичными, – всерьез не получается).

Работать его работы скушно и тошно. Пьянки заурядны и как-то совсем буднично мотивированы, запои выжигают, но не обновляют, никакого волшебства даже в белой горячке, сплошной ужас и черный гроб, как говорил Булгаков по другому поводу. Друзья примитивны и опасны, провинция и Москва с Питером – один хрен и проблемы аналогичны, только масштаб разный. Странствия утомляют, не обогащая, и ничего не меняя – в той же «Информации» между Иркутском и Дагестаном – практически нет отличий: и там, и там пустые улицы, кафе и вечера, люди пугливы и себе на уме. Разве что в кавказской республике нет стриптиз-бара, зато телевизор в номере — везде.

Словарь заурядный, стертый даже в ругательствах. Чаще прочего употребляемы «тварь» и «гнида» (по адресу женщин и даже жён, как вы сами догадались). Еще «геморрои» — во множественном числе, и довольно точно – ибо жизненные переплеты героя напоминают историю именно этой болезни – шишковатые сюжетцы, в общем, не смертельны, но мучительны и противны. Нередко попадается «быдло» и его производные.

Тем не менее, этот поток читателя уносит, и если не складывать лапок, в какой-то момент понимаешь, что у тебя есть товарищ по энергии преодоления – сам автор. Который из всего этого литературу делает, и неряшливая словесная масса с проблемными, как один, персонажами – его метод, способ заговаривания жизни, поиски лучшего и настоящего. Мелькают в мутно-дневниковом повествовании куски подлинной боли, холодный блеск дефиниций, гранулы фирменной сенчинской иронии. Возрождая старый спор литературных мирчендайзеров о том, где лучше сверкать брильянту – на ювелирном прилавке или в куче навоза. Тут любопытно замечание Дмитрия Быкова, который выводит Сенчина из Гашека-Швейка: «В России сейчас нечто подобное делает Роман Сенчин, чья проза о быте мелких «новых русских» или средних провинциалов сначала заставляет скучать, а потом хохотать (и, думаю, автор рассчитывает именно на такой эффект)».

Тем не менее, к скуке и смеховому катарсису Сенчина не сведешь – основное у него, на мой взгляд, претензия на эпос девяностых-нулевых, всё трудней маскирующийся под бытописательство и всё больше тяготеющий к обобщению. И – описание адекватного времени героя, чье главное занятие – бегство, уход, прятки. Героев Сенчина можно назвать, как приверженцев русской мистической секты — бегунами. Или, по законам военного времени – дезертирами. При этом рефлексирующие «сенчинцы» (ну, как Лимонов придумал особый народ – «достоевцы») заявляют о своем поражении не без гордости и оглядки на вечность. В «Информации» — лучшей пока, на мой взгляд, книге Романа – это особенно заметно.

Итак, «Информация», для героя которой автор пожалел имени (а догадка о протагонисте пропадает, как только в окружении повествователя обнаруживается журналист и писатель Олег Свечин, родом из Абакана, издавший три книги). Герой предупреждает, что описывает обстоятельства последних лет собственной жизни. Сделав схрон из собственной квартиры, закупив еды и водки, передвигаясь по дому на цыпочках, отключив мобильник и городской, он прячется сразу от всех и мира в целом.

А обстоятельства таковы (Сенчина легко пересказывать). Провинциал, родом из поволжских столиц (Самара, очевидно), перебирается в Москву, земляк и товарищ юности пристраивает в информагентство, герой неплохо зарабатывает на ниве полупиара, полужурналистики, а точнее, торгует ресурсом доступа к полосам, лентам и эфирам, и, в общем, успешно обживается в столице. Перевозит подругу, женится. «Вообще, последние годы казались мне неким сном, в котором что-то делаешь, даже размышляешь и соображаешь, отыскивая выходы из сложных ситуаций; бывает, расстраиваешься, бесишься, но все же остаешься в этом сне, уютном, удобном. И просыпаться не испытываешь потребности».

Сон обрывается изменой жены – о которой герой узнает, прочитав, как водится, смс в ее мобильнике. Пьянка, ограбление, едва не потеря обмороженной ноги, пересмотр всех прежних взглядов и установок, жажда новой жизни, покупка квартиры и машины. Развод, изнурительные дружбы, любови и суды, поиск смыслов и девушек. Пьянки, утомительные даже в перечислении водок и закусок, запои с парой делириев, и – финал, с обещанием повествователя быстрей до него добраться и погружением читателя в новые многостраничные «геморрои».

Психика героя, конечно, разорвана и пошла в разнос, впрочем, предупреждая читательское хихиканье, он аккуратно перечисляет реальные и, в основном мнимые угрозы – интернет-тролль с аватаром в кавказской папахе обещал подъехать в Москву и наказать за статью о дагестанских делах. По пьяни сболтнул, что бывшую жену легче заказать, чем заплатить, и теперь боится мести нынешнего мужа-банкира. Обещали разобраться родственники девушки, которой делал предложение, а потом спрыгнул… После случайного пересыпа с подругой юности объявился, в свою очередь, муж и требует встречи «если ты мужик, а не пидор…» С работы уволился, права отобрали…
Конечно, смешно, глупо, никакой безымянный герой не потаскун и бабник, для этого он слишком вял и пьющ, и все мы знаем, с какой легкостью сейчас бросаются угрозами, разучившись отвечать за базар… Он просто тихий, но прогрессирующий сумасшедший, и путаная исповедь его вроде истории болезни, «написанной им самим», вот только несмотря на все подробности и монотонности совершенно не фиксируется, когда у нашего парня поехала крыша.
Зато вся история происходит на фоне, дотошно и с удовольствием прописанном, поздних нулевых, с их потребительски-кредитным бумом, ресторанно-клубной Москвой, победами сборной на «Евро-2008», Цхинвалом, кризисом; «несогласными» и «нашими», смертью Егора Летова, нашествием мигрантов, литературными тусовками «нового поколения» (легко, помимо самого Сенчина, угадываются Сергей Шаргунов, Сева Емелин, вот только прототипа Ангелины я не смог определить, но, может, и не надо). В отличие от сдвигов крыши, легко фиксируются развилки судьбы, мимо которых проскочил герой, и где, быть может, могло бы что-нибудь получиться…

…Тут легче всего отыскать авторский замысел – дескать, не захотел примкнуть к молодым поэтам-писателям-философам, не прозрел жизнь настоящую, вот и оказался, не включая света с помутненным рассудком наедине с ноутбуком и бутылкой. А ведь увлекался радикализмом, контркультурой, 68-м годом, Селином-Сартром, да и сейчас торчит от Паланика с Уэльбеком, и старые эссе можно подправить и напечатать. Но. Герой, любя своё юное продвинутое, посмеивается над нынешними неформалами, это не снобизм и чужеродность, но нормальный обывательский скепсис. Ирония, не разящая, а здоровая, весомую часть которой, это заметно, разделяет и Сенчин.

…Еще проще угадать в тихом пьянице-безумце метафору модного ныне несогласного – который прятался от режима и с его гопотой, а потом достало, заштормило, он и дунул, уже после книги, на Болотную, а там и на проспект Сахарова. Ну, как Чацкий, а за ним Онегин должны были оказаться в декабристах.

И уж совсем на поверхности (благо, рассуждений о религии и атеизме, по-своему искренних и глубоких, в книге полно) – отказался от Бога, ну и оказался в жопе.
Всё это, конечно, ерунда. Шняга, как выразились бы «сенчинцы». Дезертирует герой и трещит его судьба не потому, что просмотрел, проспал, пропил какие-то варианты. А потому, что был адекватен своему гнилому времени – околонулевым. Не мужчина – а штаны в облаке обывательского цинизма. Как говорила в «Информации» девушка Алла – «планктоша» — вкладывая в словцо не офисную, а мировоззренческую принадлежность. Афористичней всего об этом сказано в «Бумере» Петра Буслова – «не мы такие, жизнь такая». Сохранили личность (если было что сохранять) люди, предпочитавшие маргинальные стратегии, как та же Алла, с ее кокаином и бильярдом, или Олег Свечин, с его литературой, халтурой и откровенно вторичным рок-н-роллом, а вот жестоко тратились те, кто, подобно герою «Информации», считали, что подобные правила одни и навсегда. Впрочем, далеко не все решались дезертировать, и тихий подвиг героя – не в слив, но в плюс ему. История обыкновенного безумия в необыкновенное время. Или наоборот?

Да, интересный писатель, хороший, непростой роман. Похоже, «Информация» задумывалась как ответ «Черной обезьяне» Захара Прилепина. А получился не ответ, но дуэт. Романы в основных линиях поразительно схожи – их герои, разные люди нулевых, завершают десятилетие с одинаково разгромным результатом, диагнозом и местопребыванием. Так же блуждают в доставшемся времени, как в лесу, помня, что когда-то были компас и тропинка… Обстоятельно и вдумчиво анализируют порнографию. Одинаково взаимодействуют с женщинами: мечутся между неверными женами и веерными подругами (и наоборот), пытаясь открыть в проститутках нечто, скрытое под функционалом… Достоевский, словом, на новой фене.

Сенчин, кстати, этот мячик нам подбрасывает, напрямую, в тексте, указывая на роман «Подросток». И, дабы не показать нам, будто впал в амбицию, ругает «Подростка» худшим романом ФМ, ворчит о неряшливости слога и неоправданности дневникового приема. Заказывали в 20-м веке Льва Толстого? С Толстыми и в 21-м по-прежнему глухо, но Достоевские, один за другим, уже трезвонят в парадное.