Эта книга — хороший пример того, как эстетика может погубить все, а особенно — высокое и святое.

Замысел «Распилыша» прост. Это рассказ о людях, которые перегоняют машины по всей Сибири от Океана и до Урала. Государство показало им кукиш, введя пошлины (постановление от 11.01.2009) на легковые автомобили и повысив пошлины (постановление от 10.10.2008) на ввоз «кузовов для транспортных средств», после чего «ввоз одного обычного автомобиля-конструктора» стал стоить на 5000 евро дороже. Оттого и появились «распилыши». Машины распиливались на части и так, частями, привозились в Россию, и уже здесь, на месте, их сваривали в единое целое. В стихийно образовавшемся водительском братстве, о котором пишет Тарковский, плохих людей нет. Их и не может быть, потому что «не только желание заработка или тяга получить автомобиль, а сами чары пространства завладели парнями, и очарованными странниками стала вдруг половина сибиряков».

Члены братства — простые люди с нехитрым юмором и нехитрой речью.
«Чо, как оно?» — спрашивают они друг друга при встрече.
«Да нич-чо», — отвечают они друг другу.
«Ну лан, давайте», — говорят они, заводя мотор.
Роман сделан из дорожных историй. Главный их герой Женька, он купил себе во Владивостоке машину и гонит ее к себе домой в Енисейск через всю Сибирь. Трасса, люди, встречи, природа, воспоминания – из этого состоит роман. А еще из вопросов о наших российских бедах: «Кто виноват?» «Что делать?» «Кому на Руси жить хорошо?» – тех вопросов, которые русский человек задает чаще, чем «Как здоровье?» или «Который час?».

Для Женьки машина не просто средство, перемещающее его по родной земле. Это одушевленное существо, у каждой из этих «мазд», «крест», «мицуок», «нисанов», «тойот», «дэлик» свой единственный и неповторимый характер. Само любовное перечисление марок напоминает поэму в прозе, да и человека-то автор часто мерит машинной меркой. Вот сравнения, взятые из романа:
«Скручивая одометр памяти».
«Пропитанный любовью, как электролитом».
«С дикой пустотой в душевных емкостях».
«Жизненная запчасть».
И так далее.

Меня, как человека далекого от всех этих автомобильных страстей, более увлекала при чтении поэзия перегонов.
«Промелькнул щит с надписью: “Иркутск 434 Бабушкин 162”. Равнинка. Кони, щиплющие желтую травку в снегу. Селенга, медленно приближающаяся справа и поначалу не видная за тальниками долины и словно притираемая к трассе хребтом с крапом соснячка по белому… Дорога по-над Селенгой с бетонным ограждением. Утесы с чахлыми сосенками. Транссиб, в две жилы тянущийся на ярус ниже вдоль реки». И все бы хорошо, кабы…

Возвращаюсь к тому, с чего начал. К эстетике, убивающей все святое. Читаю:
«Она сделала долгий пологий выдох, оценивающе посмотрела и сжалилась, снизошла, сама дивясь своей щедрости:
— Ирина Викторовна, — пошевелились небольшие губы. Вдруг она быстро подняла глаза на малюсенькую голую собачку, пробегавшую по площадке перед машиной и непонятно откуда взявшуюся.
Одновременно с этим отошло облако и залило машину слитным сиянием солнца и снега. И Женя видел, как сыграли навстречу свету ее зрачки, как таинственно и великолепно качнулись, сработали с запасом, сжавшись до круглой точки, а потом отдали назад и, подстроившись, замерли. Замер и он: настолько это произошло независимо от нее, и такое было в этом святейшее биение жизни. Да и сами зрачки с их матовой чернотой ночного неба были настолько глубинно-бездонны, и так удивительно смыкали межпланетную глубь души и космическую темноту в зеркалах…»

Лучше бы автор этого не писал. Может быть, я плохой читатель, но когда я вижу в книге «таинственно и великолепно» качнувшиеся зрачки, «межпланетную глубь души и космическую темноту в зеркалах», мне хочется за топор схватиться.

Но это ладно, вздрогнули и забыли, как говорится, крутим колесо дальше, вдруг да выедет очарованный странник Женька из колдобины, куда завез его автор.
Нет, не выехал. Вот что нахожу ниже:
«Пуще обострилась в Жене тяга к единству, без которого лоскутья его души разобщенно трепетали на ветру и которые Катин голос мог бы ушить в такой невообразимый цветной плат! Женя представил, как она читала бы его любимые стихи, как звучали бы Пушкин, Лермонтов, Бунин, Ахматова, Блок, Есенин, Гумилев…»

Всё, товарищи. Больше не могу.
Ставлю неуд, даже не тройку с минусом.