Алексей Никитин «Истеми», «Маджонг»
Вторая свежесть и третий том «Мертвых душ»
Бывают люди, патологически не выносящие одиночества. Встречаются литераторы, возводящие вторичность в творческий принцип.
Характерный пример – киевский прозаик Алексей Никитин, оказавшийся в нацбестовском списке-2012 с двумя романами, вышедшими к тому же практически единовременно и в одном издательстве. – «Истеми» (М.,Ад Маргинем, 2011; изящная книжица, в статус «романа» возведенная, скорее, авансом) и «Маджонг» (М., Ад Маргинем, 2011).
В первом случае компанию Никитину составил Лев Кассиль. Чего, автор, собственно, и не скрывает – его герой дает ссылку на «Кондуит и Швамбранию» на допросе в КГБ. И то верно – завязка сюжета «Истеми» (арест четырех студентов-радиофизиков за игру «с политическим подтекстом») – напрямую отсылает к эпизоду «КиШ», когда братьев Лёлю и Осю метут чекисты за найденные при обыске швамбранские военные карты и планы заговорщиков. В финале беседы с начальником ЧК города Покровска 1919-го года мальчишек угощают чаем с сахарином, награждают комплиментами и обещают в скором времени устроить в России светлую жизнь получше швамбранской.
Киевские студенты 1983-1984 гг. заняты обустройством собственной реальности: разделили по своим швамбраниям, империям, каганатам и халифатам Евразию, воюют и торгуют; интриги, дипломатия.
Всё последующее дольше и горше сахарина: два месяца за Конторой, отчисление из универа, Советская армия, и – как подспудно констатируется со скупой мужской слезой – загубленные (пусть и не насовсем, хотя одна и насовсем) жизни.
Тут, собственно, возникает первый вопрос, который уже не отпустит читателя «Истеми» до конца — о достоверности фабулы. Не о художественной правде («У Гоголя черт входит в избу – верю, у писателя N учительница в класс – не верю»), а именно о соответствии фактуры историческим или (в случае мутноватых бизнес-схем из романа «Истеми») – экономическим реалиям.
Воля ваша, но чрезвычайно трудно поверить в то, чтобы киевский КГБ вдруг поволок четырех ботаников в острог за геополитический виртуал. Да еще на закате Совка, когда астматический генсек К. У. Черненко олицетворял собой гниение и распад идеологии, похороны вождей превратились в шоу маст гоу, а первоклассники рассказывали политические анекдоты друг другу и родителям… Может, конечно, в УССР Контора отличалась особенной свирепостью, но не большей, думаю, чем глава МГБ Абакумов в 1951 году, который высказался об участниках некоего «Союза борьбы за дело революции» (16 юношей и девушек, обсуждавших, между прочим, план убийства Маленкова): «способны только на болтовню… Серьезных террористических намерений у них не было».
Чекисты могли быть дураками, но едва ли – параноиками, а что с какого-то момента увлеклись игрой вместе с ребятами – достоверности сюжету не добавляет.
Соответственно, трещит и рушится невысокое здание романа – прежде всего, центральная линия разоблаченного стукача – экс-президента Словеноруссии, а на 2004 год – экс-вице-премьера Украины и банкира с крутыми завязками во власти.
Получается тогда, что и романа никакого нет.
Что же есть? Есть интересный автор, сделавший фоном своей прозы Киев (опять не первым, конечно) с его исторической метафизикой, сомнительным европейством и вечным дыханием скорой весны-осени. Есть коллективный портрет прослойки ностальгирующих техноинтеллигентов, которые превратили советскую кээспешную «грустинку» в шестое чувство познания новой цивилизации. Зарисовки магнатов-библиофилов (впрочем, это уже из «Маджонга») и рефлексирующих чекистов.
Есть почти киношная техника, с которой Никитин чередует флэшбеки, планы и вводит персонажей – установка на сценарность довольно очевидна. Как, кстати, и у другого автора – во всем, кроме Киева, противоположного Никитину – я имею в виду Владимира (Адольфыча) Нестеренко.
Есть – пусть тоже вторичная, но весьма обаятельная интонация, где голос автора прерывается чуть ли не всхлипом, и только потом приходит понимание, что тут, скорее, звук сомкнувшихся водяных кругов над общей нашей атлантидой.
Заявленные в «Истеми» достоинства заставляли полагать: если в следующем романе всё срастется с сюжетом и не будет явной КГБшной клюквы, то писателя ждет удача, а читателя – удовольствие. Надежды, вроде бы, на уровне исходника, оправдываются – в компаньоны на сей раз приглашены Гоголь, Борхес и Пелевин (равно как менее известные Лев Гурский и Натан Дубовицкий, в свое время превратившие издательскую и книготорговую деятельность в источник вечного криминального экшна). Для пущей достоверности сюжет частично перемещен в фантазийную, сновидческую, а то и прямо сказочную сферы (даже алтайские шаманы присутствуют; эзотерика, впрочем, может, неосознанно — карикатурна). Имеется сверхглубокомысленный лейтмотив – четверо статичных игроков в маджонг, сопровождающих каждую главу романа и весьма утомляющих собой читателя.
Наличествует смелый по писательским возможностям Никитина эксперимент (он же мотор сюжета) – появление романа в романе – отрывков из якобы третьего тома «Мертвых душ». Тут Алексей достоин уважения, как сделавший две нормы работяга. Как же он, пишущий универсальным и даже чуть стертым языком, должно быть, напрягался и парился, имитируя Николая Васильевича… И, не без изящества, отвел в финале возможные претензии (и, тем самым, спешно расшил сюжетные узлы), атрибутируя рукопись коллежскому асессору Ивану Ходосейко, по легенде, земляку и мимолетному знакомцу позднего Гоголя… Малороссийский код да винчи, однако, успел принести пару взрывов и унести несколько жизней: яка держава, таки и теракты…
Симпатичны в романе второстепенные персонажи (впрочем, первостепенных там и нет) вроде киевских букинистов, прежде всего Константина Рудольфовича Регаме. Видимо, подобные типажи, остроумцы и выпивохи, оборотистые наперстники знаменитостей прошлого, люди тонкого ума и благородной души, встречаются во всех столицах бывшей империи, да и в крупных губернских городах тоже.
Однако, если в «Истеми» не было сюжетной подлинности, зато подлинно звучал авторский голос, в «Маржонге» Никитин, увлекшись детективно-борхесовскими прибамбасами, теряется почти бесповоротно, и, спохватываясь ближе к концу, вставляет себя в книжку, помещая на Петровку. Киевскую Петровку, разумеется – центр книготорговли, пиратского видео и софта. На мой взгляд, обмен не равноценный. Ибо архитектурная простроенность и многолюдность «Маджонга» не добавляет роману ни скорости (дыхание автора то и дело сбивается), ни даже увлекательности. Болещицкий азарт возникает лишь в «гоголевских» главах, да и тут – интерес профессионального читателя: удачно – не удачно, похоже – не похоже… В «Истеми» сценарные планы скрепляла щемящая нота, в «Маджонге» она мерцает и пульсирует иногда, редко, поэтому неплохо задуманный роман рыхловат и рассыпчат, его не держит ни барочное оглавление, ни четверка игроков-резонеров, ни тень Гоголя.
На Николай Васильевича (Льва Абрамовича, Хорхе Луиса еtc) надейся, но и сам не плошай…