Герой на излете «серебряного десятилетия» жизни (ему 38 лет) считает себя неудачником, потому что он не любит свою работу, живет на съемной квартире, капиталов не нажил – да и вообще «жизнь не сложилась». Со стороны же кажется, что все наоборот: родом с украинского городка, парень закончил московский вуз, работал на престижной и высокооплачиваемой работе (он тележурналист в рейтинговых ток-шоу); он свободен, нравится женщинам, позволяет себе ходить в клубы и путешествовать. От провинциала в нем не осталось ничего – это типичный неплохо адаптированный к условиям столичной жизни представитель московского мидл-класса. Разумеется, он должен быть одинок – если бы он был обременен семьей, то это была бы совсем другая история. В меру обеспеченный, холодноватый, без особых привязанностей и обязательств, сколь неудовлетворенный, столь и пресыщенный, с толикой цинизма, но и не лишенный порядочности. В кондовом литературоведении реферат по этому роману назывался бы так: «Духовные и нравственные искания нашего современника в условиях неразвитого капитализма в России конца ХХ – нач. ХХI в». Могут быть возражения, что о духовных исканиях здесь не может быть и речи – напротив, речь может идти только о бездуховных метаниях – от работы к безделью, затем к новой – еще более – «престижной» работе; от одной бабы – к другой, затем к третьей и т. д. Но по большому счету, настоящая адаптация потому и не наступает, потому что герой никак не может придти к неосознанно искомому триединству, о котором говорил отец Петр, с кем он также пытается вступить в диалог. Кого мы выбираем, молимся за кого-нибудь, и молится ли кто-нибудь за нас. В диалоги герой вступает постоянно и с разными людьми, а если не с кем – тогда сам с собою. Постоянные и непрерывные диалоги бороздят обширное необозримое поле романа вдоль и поперек. Сам с собою, с Анной, с Инной, с Аннет, с Лизой, с Сидом, с отцом Петром, с менеджером по пластиковым окнам, который становится его духовным наставником, и наконец с главным собеседником: это Рыба-Шар, (скорее всего, альтер эго автора), через которую он разговаривает с Богом. Поступков как таковых при этом почти не совершается, если не считать сцену в сортире кинотеатра, где герой дает ногой под дых быку, который собирается посцать на Сида (спасение Сида), и комичной сцены в берлинском пип-шоу, где его с подружкой хотят облапошить бесстыжие турки. Орущий матом на охранников и сам поверивший в свой наигранный мачизм интеллигент и хрупкая, но отважная Лиза с бутылочной «розочкой» в руках – это прямо сцена под Тарантино, если бы ее решили поставить в своем драмкружке учащиеся 7-го класса. Туристические путевки, бары, клубы, алкоголь, отели, море, коралловые рифы, красивые рыбы, подробные тур-отчеты о достопримечательностях быдло-заграницы – все это щедро, как майонезом, заправлено, конечно же, sexом, sexом и еще раз sexом – даже, не побоюсь этого слова – еблей. Все это в изобилии имеется как в романе Былинского, так и в романах Уэльбека, с которым его, кажется, не сравнил только ленивый. Правда, одного ингредиента не достает в экзотическом салате по рецепту Уэльбека: там не хватает наркотиков. А это, между прочим, не последняя специя. Зато предлагаю – на выбор – две сцены из книг того и другого (что называется, найдите пять отличий, если не проблюетесь, конечно): 1) «она широко открыла рот и полностью отдалась поцелую. Я скользнул руками ей в трусы, обхватил ягодицы. Она отстранилась от меня, оглянулась по сторонам: улица была пустынна. Тогда она опустилась коленями на тротуар, расстегнула мне ширинку и сжала мой член губами. Я прислонился спиной к ограде парка, чувствуя, что вот вот кончу. Она выпустила пенис изо рта и стала ласкать его двумя пальцами, другой рукой поглаживая мои яйца. Я выплеснулся ей в лицо, она зажмурилась. Мне показалась, что она сейчас разрыдается; этого не случилось, и она слизала сперму, стекавшую у нее по щекам» хххххххххххххххххх 2) Я задрал ей пальто вместе с платьем, дернул вниз колготки – они затрещали – и впился рукой в ее ягодицы: огромные, необъятные, словно 2 слепленных из теста земных шара. Прижимая ее к себе, сплетенный с ней поцелуем, ее рукой на моем органе и своей на ее земных шарах, я потащил ее … в темноту. Как только мы оказались в коричневой темноте каменного забора, я вновь еще сильнее рванул ее платье, сдернул до колен колготки и погрузился двумя пальцами в мякоть ее влагалища, похожую на шероховатую, склизкую внутренность абрикоса. Она застонала, расставила ноги и начала с закрытыми глазами оседать. Мои пальцы поневоле выскользнули из нее. … Я стал расстегивать на джинсах ремень … Она сразу же захватила вывалившийся наружу пенис своим большим горячим ртом. Натянула губы на него, как удав заглатывает лягушку. В нижней части моего живота возникло и начало подогреваться, бурлить озеро …Вдруг вулкан взорвался – и горячая, липкая лава выломила дыру у меня между ног, рванула наружу. Поток спермы выходил из меня, слово нескончаемый живой мост – и вливался в нее. Она жадно, закрыв глаза, глотала его, как кошка лакает воду в палящий полдень. В принципе, можно было бы спокойно поменять оба отрывка местами – хотя первый – это из романа Уэльбека «Платформа», а второй – из рецензируемого романа. А теперь, что называется, угадайте с трех раз – где чьего пера шедевр (а заодно найдите 5 отличий – «где мерзее»): 1) Я вдавливал ее тело в прутья кровати, вбивал в нее себя, изнемогая от усталости и боли в пояснице … а она … с невероятной для женщины силой обхватив мою спину руками, умудрялась еще и натягивать меня на себя … мучаясь неразрешенным бременем наслаждения, она вдруг резко сжимала свои ноги подо мной, крепко охватывая меня руками и начинала, сжав зубы и закосив глаза, возить, елозить меня по себе… Если я останавливался, она начинала торопливо, без конца глотая концы слов, умолять: «Don’t stop, please!» Переходила на немецкий и еще какой-то непонятный мне язык. И когда оргазм ее наконец рождался, он долго аукал, болтал, гудел, пел … пульсировал, дрожал, стекал по мне хриплой влагой, пока не заканчивался совсем. Минут через 5 она возвращалась к реальности … поднимала смутно белевшую в темноте голову и спрашивала: «are you finished»? хххххххххххххххххх 2) I’m OK!», – отвечала она весело и, взяв мошонку одной рукой, другой стала поглаживать член. … Я обхватил ее за талию с ощущением собственной неуязвимости. Таз ее заколыхался, она понемногу распалялась, я развел ноги в стороны, вонзился глубже. Наслаждение было острым, пьянящим; дышать я старался медленно, чтобы дольше продержаться; на меня снизошло умиротворение. Прижавшись ко мне, она потерлась лобком о лобок, покрикивая от удовольствия; я гладил ее по затылку. В минуту оргазма она замерла, испустила продолжительный стон и рухнула мне на грудь. Я чувствовал, как сокращается ее влагалище. Она испытала второй оргазм, глубокий, утробный. Я непроизвольно сжал ее в своих объятиях и разрешился с криком. Минут десять она лежала неподвижно, уткнувшись лицом мне в грудь; потом встала и предложила принять душ. Несмотря на то, что один текст переводной, а другой, что называется, оригинальный – идентифицировать их навскидку крайне сложно (отгадка – в первом случае 2-й Былинский, 1-й – Уэльбек – и наоборот). Тексты этих авторов – просто кладезь для развлекательных игр и соревнований в подобном духе; надо будет при случае развлечь гостей интеллектуальными забавами: играли же раньше люди, например, в шарады, а теперь только бухают и песни горланят из репертуара группы «Гражданская Оборона». В заключение сделаю еще одно ценное наблюдение. Уэльбек любит заканчивать свои книги каким-нибудь мясом: если действие происходит в клубе, то он обязательно взрывается или затопляется; если на открытой местности – то неизвестно откуда появляются люди с автоматами и начинают всех укладывать без разбора; или взрыв бомбы, катастрофа: обрубки тел, черный дым, море крови, руки-ноги и кишки. Видимо, так он выражает свой протест против бездуховной цивилизации и постиндустриального общества потребления. Не отстал от него и Былинский. Более того: катастрофы у Уэльбека носят местный локальный характер, а у Былинского – глобальный, даже можно сказать, планетарный. На Землю неотвратимо и быстро надвигается мор, потому что закончились все ресурсы солнечной энергии, солнце гаснет, и наступает конец света. Идея создания «искусственного солнца» (проект под названием «Американский Зонтик», который можно подвесить на 30-50 км над Америкой, а также аналогичный наш ответ Чемберлену) – носят откровенно утопический и, я даже бы сказала, издевательский характер. Так что кажущийся happy end – это иллюзия. Хотя какой happy end – все хоть и оказываются вроде бы в раю, но перед этим-то все равно – погибают. Ну а насчет сравнения с Уэльбеком (хотя нафига нужен наш русский Уэльбек? И тот-то никому не нужен) скажу так: сходство есть, бесспорно. Но «наш» лучше, как-то ближе что ли; про нашего чувака пишет, и основное действие происходит все-таки не в Гондурасе, а в Москве. Вообще очень московский роман. Странно, что сам автор живет в Питере, где больше бы никто не осилил такой кирпич в 700 страниц написать.
