Скажу о первом рассказе, который дал название сборнику. Это маленький шедевр. Мир глазами пятилетнего мальчика Димы. Он смотрит по сторонам незамутнёнными глазами, не через призму воспитания, идеологии и прочего мусора, которым набиты головы взрослых. В рассказе нет вялого интеллигентского пережёвывания кухонных тем, нет страдания по безвременно ушедшей державе и почившей культуре, нет трусливого желания держаться за подол Великой Русской Литературы, то и дело озираясь, что-то она, великая, скажет. Смелая, классная, уморительно смешная история, которую интересно читать от начала до конца. В декорациях современной Москвы-Питера живёт папа-мама-сын-собака. Папа – скин-гомосексуалист, мама – радикальная левачка лесбиянка, толерантность таксы заключается в готовности запрыгивать на собак любой породы и пола. Ну а сын просто растёт. В тексте полно прекрасных портретов наших современников, история населена живыми персонажами. «Любишь торт люби и геев» — тянет на афоризм. Чего стоят слова, сказанные папой маленькому Диме: «Оставайся белым, сын». Замечательная сцена в песочнице, где играют четыре мальчика Руслан, Мехман, Аббас и Реваз не требует комментариев, а на день рождения папа дарит Диме бейсбольную биту и они вместе гасят обнаглевшего очкарика, врубившего ночью громкую музыку. А вообще, тема и приём тянут на короткий роман, который я бы с удовольствием однажды прочитал.

Проза, по сравнению с которой довольно однородная масса современной литературы является либо кондовым олдскулом в «лучших» традициях советской литературы толстых журналов, которые, оказывается, еще можно найти в портфелях некоторых лысых дядь, либо слабогазированным джин-тоником с эмульгаторами и всякой химической гадостью, от которого только в животе бурчит. Всех любителей офисного шлака вроде книги Матари-Тихонова я бы заперла на пару дней в каком-нибудь их офисе, лишив всех коммуникативных девайсов, и заставила бы читать эту книгу вслух по очереди: все рассказы – от начала до конца. Смысл любого творчества – это не виляние жопами на презентациях своих «шедевров» и фуршетах с водой из-под крана, а в том, чтобы изменить сознание хотя бы одного человека, желательно, конечно, чтобы их было как можно больше. И это верный способ, как отличить настоящую литературу от поддельной. Безупречные по форме и речи и предельно жесткие и издевательские по содержанию рассказы строят реальность в таких ее бездонных полостях, к которым «светская» литература и близко не подойдет. От нашей так называемой контр-культурной и маргинальной оппозиции ждать достойного ответа Чемберлену также не приходится, кишка тонка: одной только идеи эпатажа и протеста явно мало, если таланта нет. За неимением своего, поколение выросло на «Желтой серии» («Альтернатива») мирового литературного андеграунда, который, ясен пень, давно уже никаким андеграундом не является. Книгу автор разделил на 4 части; «Толерантная такса» — одна из четырех частей – цикл рассказов (вообще-то повесть) о детстве – там главный герой – мелкий 4-х летний чувак, у которого, к слову, батя-скинхед и футбольный хулиган 23 лет, да и мама тоже – не простая домохозяйка. Мелкого зовут Дима. Вот один эпизод. Он ходит в детский сад, действие происходит в Москве. В этом детском саду мирно воспитывается много детей разных народов, до тех пор, пока там не появляется новый мальчик Аслан, который начинает всех чморить и сцать в компот. «Потом они всей группой рисовали медведя. Только Дима не рисовал, потому что стоял в углу, и Аслан тоже не рисовал. Он сказал, что это не мужское дело. — А какое же дело — мужское? — спросил Котэ. — Защищать свой родына от русский свинья. — гордо ответил Аслан. И дети рисовали медведя, а Аслан ходил по комнате и всех толкал. — Аслан, веди себя культурно. — попросила Марья Петровна. Тогда Аслан сел рядом с Соней Гельман и культурно спросил: — Слющи, у тэбя ебырь ест? … Потом ребята дорисовали медведя и пошли на прогулку. Дима и Котэ построили замок в песочнице, а Аслан его поломал и начал кидаться песком. Потом он сделал подножку Илхому, дал Коле камнем по голове … Тогда Гарик Мовсесян поймал Аслана за воротник и крикнул: — Бей чурку! ….. — Как вам не стыдно! — покачала головой Марья Петровна. — Во-первых, «чурка» — очень нехорошее, бранное слово. А во-вторых, вы не должны бить приезжих, потому что все люди — братья. — А почему это все люди братья? — удивился Илхом. — Патамущта мой папа твой мама эбал. — крикнул Аслан и убежал. ….. Через несколько дней Димин папа вместе с другими папами дождался папу Аслана и вежливо спросил: — Чо твой пацан руки распускает? Если ты гость столицы, то и веди себя как гость. Папа Аслана ответил: — Слищь, гопник, я тебя эбал когда жопа памоэщь. Папа Димы не растерялся и сказал: — Слышь, чебурек, по твоей жопе рельса плачет, захлопни уже калорезку, бери своего щенка и вали в свой чуркистан, гавнина ты смердящая и хуй дристный. Папа Илхома откашлялся и добавил: — Вот-вот, Россия — для русских. А доктор Мамардашвили поправил очки на горбатом носу и произнес: — В Бобруйск, животное! Папа Аслана сплюнул доктору Мамардашвили на ботинок и сказал: — Я тэбя рот эбал, Гоги ачкарик, береги ачко, ано у тэбя гавно нэ дэржит. Доктор Мамардашвили блеснул очками и ответил: — Слы, афца немытая, вали в свой кишлак и лизни залупу вонючего барана. Сюда тебе кагбе вход заказан. — Я друзэй приведу и разбэрусь с вами за щэст минут. — пообещал папа Аслана». Я думаю, что некоторые из офисных планктонов, которым я в своих мечтах заварила двери, пока они не прочтут всю книгу, хоть поржали бы и развлеклись над этой темой, потому что дальше – в других разделах – их ожидает нечто большее, где они будут уже не ржать, а блевать, а особо нервные потеряют сознание. Чего я им и желаю. Настоящая книга должна изменить сознание читателя. А если у некоторых сознание не способно измениться, то пусть хотя бы потеряется. И искать его нечего – нафиг оно нужно – в жопу такое сознание. Вот, получите, уважаемая литературная общественность, яркого и состоявшегося, а на фоне привычной литературной хуйни – выдающегося писателя Упыря Лихого – и распишитесь. В том, что вы сами – не упыри и вурдалаки с ближайшего литературного кладбища, а представители жизнеспособной формации гоп-интеллигенции, для которой слово толерантность – это не только способность организма выпить много водки. Огорчает только одно, что новых рассказов в представленной рукописи нет; по-хорошему, этот сборник должен был бы быть номинирован года 3 назад. То, что сегодня большому жюри транслируется именно этот сборник, а не новые рассказы – немного разочаровывает.

Автор скрывается под совершенно несуразным псевдонимом, который и повторять-то не хочется. Повесть интересная, — хорошо задумана, отлично начата, но до конца не выполнена, — по сути брошена на полдороги. Неизвестно, то ли автору просто надоело, то ли времени не хватило, то ли ума. Матюгов много, но они какие-то ручные и, для данного текста, совершенно естественные. Ничего не поделаешь, на таком языке коммуницирует современная ментальность, вернее носители этой ментальности: «-Не матерись при ребенке! – велела мама. И папа спросил: — Что, пизду лизать при ребенке можно, а материться нельзя? – А что такое пизда? – спросил Дима». Короче, на материале обычной молодой семьи разворачивается рельефная картина самых распространенных убеждений и предубеждений наших недалеких соотечественников. Все очень точно, — с одной стороны то-то и то-то, с другой – противоположное, но по сути, то же самое и такое же убогое. Но смешно. Однако, без хоть какой-нибудь фабулы все это остается длинным пересказом отдельных анекдотов, объединенных сквозными персонажами и только, как про Чапаева, чукчу или Вовочку. Возможно, сказывается неопытность автора, то есть, главная у него задача – рассмешить читателя, что ему вполне удается и только. Хотя, много ли искусства надо, чтобы смеяться над калеками и дураками? Это удел безыскуссных мастеров одесских хохмочек. Осознанно или нет, для достижения комического эффекта им используется один и тот же верный прием – нарушение языковой ситуации – на протяжении всего его недоделанного текста. Про вторую часть рукописи и говорить не хочется. Для чего копаться в натуральном говне, нам непонятно, да еще и безо всякого… короче, копание ради копания, — капрофилия, наверно. Словом, матюгов много, пидорасов – пруд пруди, говна – целая куча, но все равно недостаточно, чтобы претендовать на звание национального бестселлера.

«Толерантная такса» сперва забавляет, но скоро начинает раздражать. Особенно когда вся грязь и мерзость мира, тщательно подобранная, рассортированная и разукрашенная – кажется, не пропущен ни один из человеческих грехов – оформлена не в примитвный детский стиль (этот контраст поначалу действительно работает), а под серьезную драму. Замысел, в общем, понятен, и выполнен, надо сказать, далеко не худшим образом, и даже довольно неплохо, но слишком уж видно, как это сделано. Впрочем, это, возможно, тоже часть замысла. Как бы там ни было, нужный эффект достигнут: читать крайне неприятно, а это еще тоже надо уметь. Другой вопрос – зачем. И тут уже вступает субъективное: все это настолько мне идеологически и эстетически не близко, что согласиться на такой «бест» никак не могу. Хотя, если оценивать с технической точки зрения, то большая часть произведений лонг-листа сделана значительно хуже, начиная от языка и заканчивая композицией. Но мне все же не хватило толерантности, чтобы дать «Таксе» хотя бы балл.

Люблю авторов, которые пишут простым языком и умело вскрывают проблемы общества. Такова была Агота Кристоф. Таков был Денис Драгунский. Таков и Упырь Лихой. Конечно, на наш, современный лад. Когда кругом путаница и совершенно непонятно, кто человек в этом зверинце. То есть, на самом деле, понятно одно: как только начинаешь выбирать, отделяя своих от чужих, — так сразу же главным верблюдом и оказываешься. Сразу все начинают друг друга обзывать: «Ты фашист!» — «нет, это ты фашист!» — «А ты пидарас!» — «Нет, это ты пидарас!» Ну, а после «Толерантной таксы» в книге идут всякие рассказы. Некоторые из них них прекрасные, а другие вообще не рассказы. В основном они о психах, точнее, о психопатах, как у Буковского, и об отношениях. Все друг друга крушат-молотят, закидываются веществами, везде больница, тяжкий быт, бред и гиперреализм. Порой брезжит конец света, но не так резко, как у Чехова. Мне все говорили, что это жутко смешно, но мне чувство юмора изменило с Буджумом. Вранья в рассказах нет, однако если кто-то думает, что житуха у нас бывает только такая вот, лихо-упыриная, тот ошибается. А в целом книжка зашибись.